от ее удивления, даже смешно. И вправду, надо ли переживать, есть ли
причины?
   - У меня милые родители, дом, подруги в  школе,  -  перечисляла  она,
словно искала что-то, чего она была бы лишена. - Я редко скучаю, -  ска-
зала она и посмотрела на Елисея, словно проверяя, верит ли он ей. - Пос-
ле школы - в музыкалку, дома уроки. Я так в прошлом  году  и  заявила  ,
когда полкласса потащили вступать... Если бы не папа, я бы и в этом году
не вступала. Сказал, что ради него я должна сделать это.
   Она очень мило пожимала плечами. Казалось, от удивления  ей  станови-
лось зябко, и она пыталась как-то заслониться от холода.
   - От этого будет зависеть ваша карьера, - сказал ей Елисей.
   Она посмотрела на него с сочувствием и тут же спросила мягко:
   - У вас будут неприятности?
   - Они ничего по сравнению с мировой революцией, - отшутился  он  при-
вычной фразой...
   Пасмурный день понемногу разгорался. Быстро умывшись, Елисей  подошел
к телефону. Но никто не ответил. Он сообразил, что  прилежная  школьница
давно сидит в классе. Ему показалось, что он видит ее за партой,  сосре-
доточенную и серьезную, в ее тонких пальцах - ручка, она  что-то  пишет.
Но не может быть, чтобы она не думала о нем. Что она  думает?  Наверное,
чтобы скорее прошел день и наступил вечер. Он сказал ей вчера,  что  они
завтра же встретятся, она повторила: "Завтра же".
   Елисей взял со стола лист бумаги и стал карандашом рисовать ее  лицо.
Одной линией наметил овал лица, потом - касающееся щеки крыло волос. Са-
мое сложное - глаза, сплетение линий и теней, за которыми скрывается ду-
ша, то, что не выразить словами, рисунком. Каждое движение руки с каран-
дашом должно быть как откровение, непостижимое озарение. Иначе -  неуда-
ча. Понемногу проявился взгляд, наметил легкие дуги бровей. Тонкая  пря-
мая линия переносицы, и завитки ноздрей, очертания мягких  губ,  юных  и
нежных... Рисунок не получился! Скомкать его Елисей не смог, открыл ящик
стола и положил туда. Она совсем другая, подумал он, не похожая  на  то-
ропливый рисунок.
   Елисей снова представил ее в школе, может быть, она ходит на перемене
по коридору, болтает с подружкой. Он вспомнил  затемненный  серый  фасад
школы, который она показала ему вечером. Они тогда посмеялись над  обыч-
ными гипсовыми изображениями классиков на фасаде. С вечной скукой  клас-
сики смотрели с высоты в их сторону.
   Тут же Елисей решил ехать к ней в школу.
   К школе вела узкая улочка, каких много в старой части центра  города.
Они напоминали Елисею детство. Каждый раз в таких переулках, отсекая си-
юминутные мысли и хлопоты, словно разноцветный веер калейдоскопа,  вспы-
хивала радуга давних дней, когда любой тесный дворик, улочка были напол-
нены смыслом, событиями. Даже задний двор занюханной овощной палатки мог
привести в восторг мальчишечью компанию. Огромные рычащие грузовики, не-
поворотливо тыкающиеся в тесном закоулке. Грязные бочки с солеными огур-
цами. Мужички, переругиваясь, глухо стучат обухом в  дно  бочки.  И  вот
плещется мутный жгучий рассол,  разя  едким  дразнящим  запахом.  Смачно
хрустит на зубах ледяной огурчик. А рядом - уже пустые бочки с остатками
рассола, с охапкой смятых укропных зонтов.
   Наверное, память похожа на содержимое кармана обтрепанного  пальтишки
пацана. Такой карман набит пустяковым, на первый взгляд, сором:  пугови-
ца, железка, винт, камешек с блестящей соринкой слюды.
   В этой невероятной копилке можно было найти дядю  Терентия,  похожего
на краба с обломанными клешнями. Вместо левой ноги у него торчала  дере-
вяшка с резиновым наконечником. Жилистая, вся в узлах  мышц  левая  рука
держала замусоленный костыль, а вместо правой руки торчал короткий обру-
бок. Всегда обожженное до черноты лицо щерилось  улыбкой,  на  костистом
черепе сквозь редкий ежик сивых волос блестел загорелый пергамент  кожи.
Он любил говорить: "Хрен редьки не слаще", с азартом  переживал  пацаньи
стычки вокруг футбольного мяча и в праздники совал Елисею конфетки в на-
мокшей обертке. Тут же дворничиха-татарка, круглая, черноволосая, с тем-
ными сумрачными глазами, обитавшая в конурке, единственной жилой  комна-
тенке в заброшенном многодверном строении - бывших дровяных сараев. Рано
утром она мела двор, напевая на непонятном языке песни,  которые  томили
сердце Елисея горловыми звуками: то протяжными, то торопливыми, как ско-
роговорка. Она любила смеяться над шутками дяди  Терентия.  Отдельно  от
них сохранилась в памяти сухонькая старушка, вдова  неведомого  деятеля.
Вечно она была с белым чистеньким кружевным  воротничком,  приглаженными
остатками седых прядей, удивительной фразой: "он говорил по-французски",
и частыми просьбами к матери Елисея купить ей заодно французскую  булоч-
ку, хотя Елисей твердо знал - проверял сам - в булочной такого  названия
не было, на самом деле это была булка с колким хрустящим гребешком вдоль
воздушно-мягкого тела хлеба...
   Елисей шел по растоптанному сотнями ног снегу, вдыхал влажный  воздух
и чувствовал радость от того, что эта девочка с тихим мягким голосом хо-
дит по старинным улочкам, где и сто лет назад топтали снег бабы в  толс-
тых шубах, бегали горластые мальчишки.
   В белом свечении упавшего вчера снега школа  не  выглядела  такой  уж
мрачной. От ворот вела узкая расчищенная дорожка. Елисей быстро  промах-
нул ее, сдвинул тяжелую дверь. С пушечным громом дверь за ним закрылась.
Именно этот удар окончательно подтвердил, что он - в школе.  Все  учени-
ческие годы подобная барабанная канонада сопровождала его. Дверь утром и
в обед как бы отсчитывал гулкими ударами проходящих школьников.
   На лестницах и в коридорах царило молчание. Шли занятия. Он  поднялся
на четвертый этаж, узнавая казенную строгость и зашарпанность. В коридо-
ре в простенках висели стенды с разноцветными картинками  из  выдуманных
свершений и дел.
   В ожидании перемены он остановился у окна. Рядом  во  всю  стену  был
разрисован хоровод башен с вкраплениями казенных стекляшек. Надпись гла-
сила, что это столица нашей Родины.
   Справа раздались шаги, и тут же Елисей увидел ее.  Она  была  в  чер-
но-коричневом с белым воротником школьном платье. Она шла, прижав  спле-
тенные пальцы к груди и склонив голову, будто прислушиваясь  к  чему-то.
Ее взгляд коснулся Елисея.
   - Ты! - она впервые сказала ему "ты". - Сейчас такое было!
   Она бросилась к нему, через два шага замешкалась, на ее лице мелькнул
испуг, удивление и наконец радость. Она снова рванулась к нему, и тут же
он почувствовал под руками ее детские плечи.
   - Он сейчас звонил... сюда! - В ее поднятом к нему лице царили смяте-
ние и тревога.
   - Кто?
   - Этот, вчерашний, Сергей Маркович, с пухлой рожей, - лепетала  Надя,
теребя пальцами воротник платья. - Он из цэка комсомола, директриса наша
в столбняке. Он сказал, что мне надо познакомиться с работой цэка, через
полчаса машина придет за мной. Директриса, вот, освобождение  от  уроков
нацарапала.
   - А ты что? - спросил Елисей.
   - Это какая-то гадость, - отвращение исказило ее лицо.
   - Так давай сбежим, - предложил он.
   Надя тут же направилась к двери класса.
   Через минуту она вышла с бесстрастным и покорным лицом, держа в  руке
портфель. Дверь тихо закрылась, и Надя состроила  озорную  гримасу,  они
поспешили к выходу.
   Через десять минут они были возле ее дома. Она  оставила  в  квартире
портфель, и они снова очутились во дворе, посреди заснеженной Москвы.
   От ходьбы Надя раскраснелась, глаза ее ярко блестели, из-под пухового
платка все время выбивалась прядь мягких волос.
   Оказалось, что они оба были привязаны к одним и тем же закоулкам ста-
рого города. Только она еще и сейчас иногда приходила на тот же бульвар,
тот же пятачок детского парка, которые Елисей покинул еще восемь лет на-
зад, переехав на окраину города.
   Отгороженный глухим забором от шумной магистрали, парк  оказался  го-
раздо меньше, чем он запомнил его в ту пору, когда мальчишкой бегал  сю-
да. Среди заснеженных деревьев медленно бродило несколько мамаш,  прогу-
ливая своих малышей. Вместо деревянной горки, с которой он когда-то  ка-
тался зимой, стояла другая. Рядом - ледяной пятачок для малолетних фигу-
ристов. Надя, как и он, знала этот парк во всех видах,  особенно  любила
весной, когда едва подсохли глинистые дорожки. Тотчас шелушатся  тополе-
вые почки, усыпая землю клейкими чешуйками,  а  потом  осыпаются  ковром
красные, зеленые, похожие на гусениц, сережки. Под жаркими лучами солнца
воздух наполняется сладким  тополиным  дурманом.  Опьяненные  прозрачным
воздухом пацаны с воплями носятся, пугая звонко визжащих девчонок.
   Елисей ухватил свисавшую мертво-холодную ветку тополя, отломал почку,
ногтями разорил туго сжатые чешуйки, и в середине проглянули нежно-зеле-
ные жилки будущего листка. Растерев их между пальцами, он  вдохнул  при-
торный запах будущей весны, тепла, жаркого солнца. Потом Надя тоже вдох-
нула головокружительный глоток, закрывая глаза, словно  вслушиваясь.  Ее
щеки еще больше покраснели, она сказала:
   - Весна... так пахнет любовь.
   Она засмеялась, открыла глаза.
   - А весна пройдет - и все? - спросил Елисей.
   - Нет, не верю, - она прижала пальцы к щекам, - любовь  не  исчезает,
она во что-то перевоплощается. - Надя помолчала и продолжила,  задумчиво
вглядываясь в голые деревья парка: - Маленькая была, с мамой тут гуляла.
Один раз подслушала, да просто болтали, меня не замечая. Бабка с  внуком
выгуливалась, и вот маме рассказала. Она сторожилка здешняя, и до  войны
здесь в парке, а он большой был, несчастная девушка  повесилась.  Так  и
сказала, несчастная. Парень ее обманул. Бабка тогда молодая была,  гово-
рит, девки боялись сюда ходить. А для меня наоборот. Чудилось  мне,  что
принесла она любовь сюда - тут она и осталась навсегда. Да  и  бабка  до
сих пор не про свою любовь помнит, а про ее... Смешно,  конечно,  сейчас
говорить так. Но ведь и тогда кто-то мог посмеяться так, дурой обозвать.
- Надя задумалась , гладя снег кончиком сапога. - Я  тогда  думала,  что
настоящая любовь - всегда несчастна. Услышу это слово - хорошо становит-
ся - и печально. Темный парк, листья под  ветром  шумят,  и  она  бежит,
именно, бежит, а не идет, а сердце разрывается от любви и ужаса.
   Елисей спросил, почему прошлым вечером она заметила его.
   - Мне показалось, что мы давно знакомы, не могла вспомнить, где.
   - Елисей вспомнил вчерашний день, ее - чудилось -  знакомое  лицо,  и
как он пытался вспомнить ее имя.
   - Я тоже, - сказал он, - даже подумал, что знаю твое имя.
   - Видишь, как бывает, - проговорила она.
   Замерзнув, они дошли тихими улочками до муравейника Курского вокзала,
сели в первую отправляющуюся электричку.
   Пожилая женщина на соседнем сидении с улыбкой смотрела в их  сторону.
Вошла она в вагон с тяжелыми сумками, и только потом улыбка  согрела  ее
осунувшееся лицо, согнала темноту усталости.
   Когда за окном замелькала гребенка царицынского парка, женщина подня-
лась и вышла. Проходя мимо, она улыбнулась.
   Надя засмеялась и уткнулась лицом в его плечо, и не сразу сказала:
   - Они уже все знают.
   - Да... не скроешься.
   - Как я домой пойду? - спросила она. - Мама, папа,  ужасно.  Они  все
поймут.
   - Придется честно сознаться, - сказала он. - Мол, так и так ,  влюби-
лась окончательно и бесповоротно.
   - Я счастливая?
   - Конечно.
   За окном потянулись заснеженные  поля,  перелески.  Небо  посветлело,
мутная пелена поредела, и низко над белой однообразной равниной  повисло
тусклое солнце. В его лучах слабо мерцали невесомые  снежинки.  Людей  в
вагоне почти не осталось. Надя притихла и заворожено  смотрела  в  окно,
потом с легким вздохом сказала:
   - Уехать бы куда-нибудь... где никого нет.
   - И цвели бы вокруг ананасы с пальмами.
   - Издеваешься?
   - Над собой. Вечером ты вернешься домой, сядешь в  уютное  кресло,  и
все пройдет. Сейчас словно в полете, люблю это состояние. Замечала?  Са-
дишься в поезд, в машину - и все изменяется. Пока не окончилась  дорога.
Встретились мы, и для тебя ведь не важно, что вчера делала, о чем  дума-
ла? - Она согласно кивнула. - Когда вчера домой шел, я ощутил это. О чем
переживал целый день, теперь - глупость и дрянь. Противные рожи,  уроды,
наслаждаются своим уродством. Все осталось позади. Завтра  вернусь  туда
другим.
   - До школы думала, любовь - это как путешествие в другую страну. Папа
мой дипломат. Так получилось, что его лучшие друзья едва женились, сразу
уезжали за границу. Все разговоры родителей помнила. Вот дядя Андрей же-
нился и уехал в Кению. А дядя Вадим, мой лучший друг, влюбился и уехал в
Норвегию. Тогда мне казалось, что мои родители тоже до того, как  влюби-
лись, жили в другой стране. Мама смеялась и говорила, что  они  с  папой
жили в Серебряном бору. И я думала, что есть такая страна, а  потом  она
объяснила, что они там познакомились. А ты?
   - Я этому не придавал значения. Просто ощущение было, что, вот,  есть
некое пространство, облако как бы, которое охватывает всех близких:  ро-
дители, ну, близких - и с ними ничего не случится, они как бы вечно  су-
ществуют. Появится близкий мне человек и войдет в это облако. У меня та-
кое ощущение и сейчас осталось. Вот знаю, что с тобой ничего не  случит-
ся. Веришь?
   - Конечно.
   - Если и есть что-то вечное - это любовь.
   Поезд катил в морозной дымке, солнце тускло подсвечивало ледяные узо-
ры на окнах.
   Вышли они в прозрачный чистый воздух в городишке Чехове  Заглянули  в
забегаловку на станционной площади, и ели булочки с горячим кофе.  Потом
сели в первый попавшийся автобус, и скоро поплыли мимо бесконечные  рав-
нины снега, завязшие в снегу рощицы. На конечной станции долго ждали об-
ратного рейса в абсолютной тишине, которую не нарушали ни порывы  мороз-
ного ветра, ни легкий скрип снега под ногами. Казалось, вся земля объята
молчанием, и это молчание повсюду и всегда было. И куда бы они не  уеха-
ли, оно останется неизменным и всегда будет сопровождать их.
   - Ты говорила, - вспомнил Елисей, - что  настоящая  любовь  -  всегда
несчастна. Почему?
   Надя задумалась, она с грустью смотрела на выбеленное  холодом  небо,
из которого медленно падали редкие снежинки.
   - Она или пройдет, или они умрут.
   - И любовь тоже?
   - Нет она останется... она останется там, где они живут.
   В обратном автобусе почти никого не было. Та же пышная кондукторша  в
грубом черном полушубке поминутно клевала носом, и  ее  розовые  круглые
щеки все время зарывались в косматую грубую шерсть воротника. От сладкой
чистоты воздуха у Елисея кружилась голова, и он знал ,  что  навсегда  в
памяти
 
изрубленная гусеницами трактора снежная дорога, пылающие щеки кондукторши и 
шепот Нади. 
   Затемно они очутились на площади Курского вокзала. Узкие улочки после
рабочего дня быстро пустели. Часто они останавливались, и он ловил губа-
ми ее нежные губы, трогал прохладные щеки, чувствовал мимолетные  взмахи
ресниц. Он сказал, что отведет ее домой.
   - Ой, - воскликнула она, - хотела тебя попросить об этом.  Боюсь  без
тебя идти. Не знаю, так тревожно.
   - Все будет хорошо.
   - У меня отличные родители, но... - она замялась, - предчувствие,  не
поймут они. - Она прошла несколько шагов молча, потом остановилась. -  У
них как-то все рассчитывается вперед. Может, так и надо? Планы  на  год,
на пятилетку, - Надя усмехнулась. - У них же каждое событие надо  подго-
товить, с кем- то договориться, уладить. Мама как-то рассказала планы на
меня. - Надя с тревогой посмотрела на него. - Тебя  там  нет.  Я  должна
поступить в хороший институт, выучиться, хорошее место работы, муж,  де-
ти. Все есть. Говорит, так и должно быть. По-моему, главного нет -  люб-
ви. - Она снова замолчала. - Спросила ее, она посмеялась,  сказала,  что
все будет.
   - У нас есть, - сказал Елисей и прижал ее руку к щеке.
   - Я знаю, раньше даже не верилось.
   У ее подъезда Елисей заметил черную  "Волгу".  Сразу  вспомнил  утро,
школу. Но тут машина развернулась и, хрустя льдом, уехала. Они  вошли  в
подъезд. Он не успел нажать кнопку лифта, Надя обняла его за шею, прижа-
лась щекой к его губам и зашептала:
   - Ты мой самый любимый, всегда о тебе думала и ждала. Я на тебя очень
надеюсь.
   Она нажала кнопку лифта. Елисею показалось, что она не решалась  идти
домой, да и ему самому неприятно было чувствовать, что ноги плохо слуша-
лись. Они вышли на ее этаже, дверь лифта с грохотом замкнулась, и  почти
тут же открылась дверь одной из квартир. В освещенном проеме стояла  не-
высокая молодая женщина с беспокойством и тревогой на лице.
   - Привет, мам! - воскликнула возбужденно  Надя.  -  Познакомься,  это
Елисей.
   - Что же ты не позвонила? Тебя все ищут. - Тут она взглянула на  Ели-
сея. - Очень приятно, проходите. Меня зовут Элеонора Семеновна.  -  Лицо
ее так и осталось встревоженным. Ты, Надя, совсем о нас не думаешь.
   - Я не могла позвонить.
   Вышел ее отец. Надя опять представила Елисея, но  особой  радости  на
его лице заметно не было. Через минуту Елисей остался в комнате с ее от-
цом. С кухни едва слышно доносились голоса Нади и ее матери.
   - М-да, - промычал Игорь Алексеевич, невысокий, черноволосый, с глад-
ким без всяких эмоций лицом. - Похоже, я почти в курсе событий...  -  Он
опять помолчал, мастерски продлевая неприятную  паузу.  -  Надю  сегодня
пригласили в цэка комсомола, она сбежала, судя по всему, с вами.
   - Да.
   - Разве можно делать так? -  понизив  голос,  внушительно  проговорил
Игорь Алексеевич. - Никакого права вы не имеете  ею  распоряжаться.  Это
хулиганство, безрассудство, наконец, преступно!
   - По какой же статье? - с иронией заметил Елисей.
   - Это далеко не смешно. Это преступление перед ее  будущим.  Много  я
таких смешливых молодых людей видел. И где они сейчас? По  грязным  пив-
нушкам, в лучшем случае, на задворках, в помойке, - свирепо прошипел он.
- А людьми стали те, кто думал о будущем, боролся за него, трудился. Для
меня всю жизнь закон - это поручение руководства, пожелание даже.
   - Что ж, вы и свою дочь отдадите этому похотливому сукиному  коту?  -
вспылил Елисей, вспомнив сочные, заботливо отмассированные  щеки  комсо-
мольского шефа.
   Игорь Алексеевич ошарашено запнулся и впился в него  глазами,  Елисей
чувствовал, как в нем закипает возмущение, но лицо Игоря Алексеевича так
и не изменило своей холодности, может, лишь глаза сильно потемнели.
   - Я вижу, я знаю, с вами надо говорить откровенно, -  выдавил  он.  -
Это жизнь, из которой ни слова не выкинешь. У каждого начальника  болта-
ется между ног. Это надо учитывать...  Чем  лучше,  если  с  вами  будет
спать? - Его голос глухо зарокотал. - Все равно, что в грязь  лечь!..  -
Он, кажется, не мог уже говорить, только с ненавистью смотрел на Елисея.
   - С вами не поспоришь. Вы, видно, большой спец по грязевым ваннам.
   - Про вас я все знаю, - он снова успокоился, - вас вышибли из  комсо-
мола, вышибут из института, вы на шаг от тюряги, поверьте мне.
   Елисей услышал всхлип, повернулся и увидел в сумраке  коридора  Надю.
Она застыла неподвижно, закрыв лицо руками.
   Игорь Алексеевич сорвался с места, подошел к дочери и  попытался  об-
нять ее.
   - Лучше сейчас понять все, - сказал он.
   - Как мерзко, - проговорила Надя, закрывшись руками, - мерзко. Я ухо-
жу с тобой, - повернулась она к Елисею.
   Игорь Алексеевич взвился и заслонил собой дверь:
   - Никуда ты не пойдешь!
   Из кухни вышла мать Нади и, видя переполох, противно и жалобно заску-
лила.
   - Надя, тебе надо остаться, - сказал Елисей, - все будет хорошо,  по-
верь мне.
   Надя открыла лицо, из ее глаз текли слезы.
   - Тебе я верю, - выдавила она, - я буду ждать.
   Она повернулась и, не глядя ни на кого, скрылась за дверью комнаты. В
гробовом молчании Елисей надел пальто и ушел.
   На улице он окунулся в холодный воздух и тишину. Когда прошел  метров
двадцать, во дв