,  лихорадочно
сверкающие глаза с воспаленной краснотой белков, бисеринки пота на горя-
чей коже лба. Этот разговор был где-то  за  две-три  недели  до  смерти.
Дмитрий был необычайно весел. Посреди пирушки за скудным столом  с  кар-
тошкой, квашеной капустой он вдруг возбужденно с хитрой улыбкой прогово-
рил:
   - Поверь мне, медику, есть такой способ смертяшки, когда никто не со-
образит, что пацан наложил на себя руки.
   В этот момент они сидели вдвоем, напротив друг друга. Мальчишка  Еси-
пова еще не вернулся с улицы, а жена вышла на кухню с грязными  тарелка-
ми. Дмитрий перечислил какие-то лекарства.
   - Главное - водки надо принять, - засмеялся он. - Представляешь, сна-
чала наркоз, звуки фанфар, потом несколько таблеток... И оттуда уже ник-
то не достанет. И никаких разговоров.
   Он повторил последнюю фразу с каким-то облегчением.
   Едва в памяти всплыли эти слова и хитрый довольный вид  Дмитрия,  как
тут же Вадима Андреевича обожгла догадка о самоубийстве друга. Затем па-
мять-копуша вытолкнула на поверхность еще одну фразу того разговора. Не-
ожиданное возбуждение Дмитрия погасло, и он сказал тихо: "Мерзко  живем,
достойнее не жить". Он обречено, сбивчиво стал объяснять, что  одни  его
склоняют к соучастию в мерзости, а другие обвиняют в причастности к этим
пакостям. Как-то он уже говорил Маркову, что в их психиатрической клини-
ке по указке людей из цэка творятся темные дела, но Вадим Андреевич  по-
боялся выпытывать подробности. Это было бы все равно, что тревожить  ру-
ками открытую рану. "Достойнее не жить", - не договорив, прервал призна-
ния Дмитрий.
   Так, нанизывая одно  воспоминание  на  другое,  Вадим  Андреевич  все
больше убеждался в своих подозрениях о причине смерти друга, хотя сомне-
ния все-таки оставались. А после ареста, во время следствия, он  безого-
ворочно поверил, что Дмитрий сознательно покончил с собой. Так было лег-
че переносить допросы, ложь  нагромождаемую  следователями,  сомнения  в
верности товарищей. Следователи смеялись  над  ним,  говорили  ему,  что
только он один упрямится, все уже признались, а Александр Матвеевич  Се-
лин, его подельник, уже пишет покаянные письма. В  такие  моменты  Вадим
Андреевич закрывал глаза и повторял слова Мити: "Мерзко живем, достойнее
не жить".
   На одном из допросов Вадим Андреевич не выдержал и сказал  следовате-
лю:
   - Мой друг-психиатр поставил бы вам диагноз: атрофия совести.
   Следователь сначала опешил, но ничего не  понял  и  продолжал,  глядя
оловянными глазами, долдонить тупые вопросы.
   Это была любимая тема Мити Есипова. Он шутливо  говорил,  что  втайне
пишет диссертацию на тему:  "Общество  субъектов  с  ампутированной  со-
вестью". В ней, говорил он, уже намертво доказана материальность явления
совести, рассмотрены различные типы людей: с полным отсутствием совести,
с зародышем, с совестью в процессе атрофирования и людей  с  полноценной
совестью. "Последние обречены на вымирание, - смеясь добавлял Дмитрий. -
Хочу предложить начальству создать группу по хирурго-псиатрическому  по-
иску органа - сосуда совести".
   Когда Вадим Андреевич вернулся из заключения, вдова Дмитрия  передала
ему толстую папку с разными бумагами мужа. На папке была надпись "Завет-
ная". Среди бумаг Вадим Андреевич нашел записку адресованную Маркову, но
почему-то Вадим Андреевич ее никогда не видел. Дмитрий написал: "Дорогой
Вадим! Главный вопрос жизни человека состоит в решении спора между  инс-
тинктом самосохранения и органа совести. Первый требует сохранения жизни
любой ценой, даже ценой подлости, предательства, убийства. Второй  готов
идти до самоубийства, если невозможна нормальная жизнь совести".
   Ниже было приписано другими чернилами, мелкими буквами, но тем же ко-
рявым лекарским почерком: "Я нашел средство для страждущей совести. Все-
го 2-3 таблетки. Прощай". Дата, поставленная под последней записью, сов-
падала с днем смерти Дмитрия.
   Тогда у Вадима Андреевича исчезли последние сомнения в добровольности
ухода из жизни Дмитрия. По обрывкам воспоминаний, по запискам в  "Завет-
ной" папке Марков даже  восстановил  события  последних  дней  друга.  В
больнице он устроил грандиозный скандал, как он выразился, сказал  заве-
дующему клиникой все, что он думал о советской психиатрии вообще и о за-
ведующем в частности. Распродал большую часть книг из личной библиотеки,
которую собирал с детства, начиная с затрепанного томика "Робинзона Кру-
зо". Купил холодильник. Марков помнил, какой был утроен по этому  поводу
семейный праздник. Дмитрий свой день рождения так не отмечал, как водру-
жение в их комнатенку белого сверкающего чуда, а его жена была  счастли-
ва, наверное, не менее, чем в день свадьбы. Сыну Валерке купил яркий ре-
зиновый мяч, а вручил его  на  том  же  празднике  со  словами:  "Гоняй,
Валька, мяч, но главное для тебя, запомни, вот это, - он указал на  пол-
ку, на которой стояло с десяток отобранных книг. - Они должны стать тво-
ими друзьями". Среди книг стоял и "Робинзон Крузо". Опившийся газировкой
"Ситро" и объевшийся пирожными, Валерка с недоумением водил  глазами  по
темным корешкам книг - некоторые из них Дмитрий своими руками склеил,  -
но так ничего и не вымолвил.
   Была еще в папке записка без даты. Иногда - очень  редко  -  с  томи-
тельными содроганиями души  Вадим  Андреевич  перечитывал  эту  записку:
"Друзья ушли. Чемоданы отброшены. Весело, легко.  Наверное,  это  лучший
день на Земле. В окне - сентябрь этого года. Эти ржавые листья, два этих
голубя на жести крыши этого дома напротив. Этот лист с желтыми и зелены-
ми пятнами за стеклом. На подоконнике этот снулый прозрачный мотылек еле
двигает паутинками-усиками. Это моя душа растворяется в золоте солнца  и
в этой синеве неба, тянется вослед этой  невесомой  снежно-холодной  ту-
че..."
   Жена Дмитрия рассказала, что в тот день, войдя в комнату, она увидела
мужа за столом. Уронив голову на неловко подвернутые  руки,  он  как  бы
спал. Окно перед ним было распахнуто настежь. По подоконнику ходили  го-
луби, которые с громким треском взмыли в небо,  и  ветер  трепал  волосы
Дмитрия. Сначала она подумала, что муж немного выпил как обычно и задре-
мал, хотела отругать его за то, что выстудил комнату. Закрыла  торопливо
окно, в которое вместе с солнцем врывался  поток  студеного  воздуха  из
глубокого ледяного неба. Потом коснулась рукой лба Дмитрия и завопила от
холода и ужаса...
   В Париже моросил теплый дождь. Пассажиры, выйдя из самолета, весело и
возбужденно галдели. Марков все оглядывался: не появится ли Валерка Еси-
пов? Но того, видно, сморил богатырский сон. Вадим Андреевич  после  по-
садки пытался растолкать его, но потом, чуть ли не карабкаясь по  тучным
телесам Есипова, перелез через него, и одни из последних  покинул  салон
самолета, оставив спящего Валерку на попечение стюардесс.
   Вадим Андреевич с наслаждением вдыхал ароматный воздух. Ему и  впрямь
почудилось, что только так пахнет воздух свободы.  Хотя  была  это  все-
го-навсего парижская весна. Из тьмы порывами налетал теплый влажный  ве-
тер, принося парной запах оттаявшей травы и набухших соком почек.
   На третий день Вадим Андреевич, сославшись на нездоровье,  на  старые
раны, остался в гостинице. Руководитель группы долго не хотел  оставлять
его, а трущаяся вокруг поношенная пигалица, похожая на  профессиональную
стукачку, презрительно посматривала на него  с  хорошо  заметной  непри-
язнью. Но Маркову удалось выцыганить самоволку, и скоро тургруппа  умча-
лась на очередную экскурсию, а Вадим Андреевич, выждав полчаса, вышел из
гостиницы.
   На соседней улице Марков набрал в  автомате  номер,  достать  который
стоило больших трудов. Целый месяц ходил в иностранную библиотеку, рылся
в справочниках, пока наконец не выкопал справочные данные  по  парижским
учебным заведениям, где и натолкнулся на фамилию профессора Селина, сла-
виста и прочее. А к нему и телефон. По телефону зазвучал приятный  женс-
кий голосок. На школьном английском Вадим Андреевич  объяснил,  что  ему
нужен месье Селин Александр, и без всяких вопросов, ему выдали  домашний
телефон. Он снова набрал номер. На этот раз в трубке послышался  женский
смех. Вадим Андреевич стал говорить, но женский смех продолжался,  затем
смех, затихая, уплыл в глубь, и в трубке забубнил знакомый хриплый  бас,
коверкающий чужеродные французские  звуки.  От  этого  баса  перехватило
сердце и больно обожгло все давно забытое.
   - Шурка?.. - едва выговорил Марков.
   Наступила пауза, Марков физически ощутил, как и по ту  сторону  безз-
вучно разряжается, полыхает и вопит сонмище страшных, жгучих  воспомина-
ний.
   - Ты приехал?
   - С оказией туристом.
   - Надолго?
   - Неделю дали.
   - Ах, как я рад, - неуверенно и мрачно прохрипел бас.
   - Надо бы встретиться.
   - Конечно, конечно, - замямлил хрипло голос.
   - Давай прямо сейчас, - подхватил Вадим Андреевич.
   - Ах, дела, понимаешь...
   - Что ж ты, раз в двадцать лет дела не отложишь?
   - Почему бы и нет? Конечно.
   Вадим Андреевич медленно брел по улице, на которой находилась  назна-
ченная для встречи кафешка. Ждать на  месте  было  крайне  неудобно:  уж
очень неловко было торчать столбом возле  витрин,  ослепительно  чистых,
озаренных ярким светом. Хотя Марков приоделся в новый плащ, который взял
на время у московского приятеля, все равно вид его выдавал происхождение
из убогой страны. К тому же не стриженная борода серо-седая, клоками да-
же в Москве вызывала подозрение у скучающих милиционеров.
   Назначенное время уже прошло, и Вадим Андреевич, прохаживаясь, завер-
нул за угол, бесцельно шаря глазами по витринам. Остановился  у  витрины
часового магазинчика, усыпанной облаком бело-розовых искр - сияющих  под
лампами корпусов часов.
   Позади послышался шум тормозящей машины, Вадим  Андреевич  оглянулся.
Из красной лаково блестящей коробочки машины выскочила симпатичная фигу-
ристая девица, залопотала по-французски что-то веселое, потом снова оку-
нулась в машину, обхватила ладонями плешивую бородатую голову  водителя,
со смехом чмокнула его несколько раз, снова  выпорхнула  наружу.  Машина
отъехала, завернула за угол, девица перебежала  улицу.  Вадим  Андреевич
тоже двинулся вслед машине к месту встречи.
   У кафешки стояла та самая красная машина. Когда Вадим Андреевич приб-
лизился, из нее вылез упитанный старикан в  твидовом  пиджаке,  изрядной
плешью на голове и распушенной светло-рыжей бороде, из под которой  вид-
нелся цветастый шейный платок. Старикан направился  в  сторону  Маркова,
Вадим Андреевич разглядел рубаху с немыслимо  ярким  украинским  узором,
обритые щеки и нежно белую кожу на щеках, тронутую красными  прожилками.
Глаза только были с нездешней тревогой, чуть ли не  паникой.  Тут  Вадим
Андреевич узнал Селина.
   Вадим Андреевич засмеялся. Он по-разному представлял свои чувства  на
этой встрече: приступ злобы или крепкое объятие, в котором и прощение, и
тоска по молодости. Но сейчас его разбирал смех.  Смеялся  он  негромко,
снисходительно дробным смешком. Лишь в нем смогли соединиться фигура па-
рижского профессора, бредовое следствие, суд над самонадеянными мальчиш-
ками-писаками, мерзостная ахинея  заключения  и  полулегальная  операция
турпоездки в Париж. Зачем? Кому в голову приходит ладить подобные  неле-
пости?
   Селин вначале опешил, но потом и сам стал подхихикивать.
   - В лагерном ватнике ты иначе выглядел, - сказал Вадим Андреевич.
   - Приходится соответствовать.. Таких специалистов здесь навалом. Вот,
понимаешь... - Селин развел руками. - Нечто творческое с русским колори-
том. - Он огладил бороду пятерней.
   Селин пригласил Вадима Андреевича в машину и сначала повез по  улицам
города, показывая достопримечательности. Но Вадим Андреевич упорно  мол-
чал, и скоро Селин заскучал и предложил заехать на квартиру,  выпить  по
случаю встречи.
   Машина недолго попетляла по улочкам, а затем они остановились у невз-
рачного серого дома. Едва они вышли из машины, как на них неизвестно от-
куда с воплями накинулась та девица, которую Марков уже видел. Но, подс-
кочив к ним, она рассмеялась сначала разочарованно, потом с прежней бес-
печностью. Она залопотала оживленно, что-то объясняя Селину, ласкаясь  к
нему. Потом, игриво глянув на Маркова, стала нечто восклицать и  наконец
выговорила с трудом:
   - Мальчиша, о-ля-ля!
   Но Селин сердито прикрикнул на нее, и она, расцеловав его, исчезла.
   Вдвоем они поднялись молча в комнатенку  на  третьем  этаже.  Главное
место в комнате занимала кровать и  вещи,  призванные  ублажать  женское
сердце.
   Оглядевшись, Марков с прежним смешком спросил:
   - А жена об этом знает?
   - Догадывается, - уныло произнес Селин. - Но- Париж, здесь  любовница
положена по штату. Дом, машина, любовница... Приходится мириться.
   - Давай выпьем, - сказал Селин и достал бутылку водки. -  Французы  в
основном вина пьют, а для своих...
   Они выпили, а затем молчание слишком затянулось.
   Вадим Андреевич снова захихикал:
   - Хотел в глаза тебе заглянуть.
   Селин усмехнулся:
   - Что ж, гляди, - согласился он уныло. - Занятие,  должен  тебе  ска-
зать, препаскудное. Каждое утро... глянешь в зеркало - плюнуть хочется.
   Пожалуй, только глаза Селина выдавали то, что с тех пор прошло  почти
двадцать лет. Зрачки поблекли, белки напитались мутной тяжелой водой,  а
веки отяжелели от дряблой сетки морщинок. Глаза неприятно выделялись  на
его парфюмерно свежем, словно умело нарисованном, лице.
   - А ведь это я мог быть на твоем месте, - сказал задумчиво Марков,  -
а ты там, на помойке. Известный тебе ублюдок так и говорил мне:  сгинешь
на помойке. Наверное, и тебе говорил? Или ты сразу согласился?
   Селин промолчал, в глазах  его  появилась  тревога  и  озабоченность,
зрачки расширились, и в них всколыхнулась волна ужаса.  Вадим  Андреевич
ощутил прилив страха.
   - Двоих бы, конечно, не выпустили, - задумчиво сказал Марков. -  Уст-
роили бы что-то вроде соцсоревнования. Как думаешь, в каком  виде  спор-
та?.. Наверное, в подлости. - Вадим Андреевич рассмеялся. -  Представля-
ешь? Два интеллектуала, писателя, стараются, слюну собирают, чтобы  пос-
мачнее плюнуть в ближнего, память напрягают, чтобы гадость  похлеще  про
друзей вспомнить да благодетелей порадовать. А самый способный -  присо-
чинил бы, наврал. Ведь сочинители же! "Над вымыслом слезами обольюсь", -
продекламировал Вадим Андреевич. - Ты же говорил мне, что я  талантливее
тебя? Смог бы ублажить начальство. Вполне!
   Вадим Андреевич встал, сделал пару шагов по комнате, разглядывая обс-
тановку, картинки на стенах, глянул в окно, раздвинув легкую кисею зана-
весок.
   - Это все могло быть моим, - сказал он. - Машина, квартирка,  профес-
сорская должность, девчонка эта.
   - Хочешь, я заплачу тебе?
   - А сколько ты мне заплатишь? - поинтересовался Вадим Андреевич.
   - Ну, тысячу франков...
   - Знаешь, у нас в группе почти все специалисты в ценах. На  кассетный
магнитофончик хватит. Ладненько.
   - Ну, давай - пять тысяч.
   - Уже лучше, на хороший цветной телевизор. Возьму в охапку и попру  в
Москву, в свою конуру. Буду в цвете смотреть про успешное  строительство
коммунизма на помойке. Чтобы не вспоминать, что живу впроголодь, жена от
переживаний заболела и умерла, что детей нет... А сколько  эта  кроватка
стоит? - Вадим Андреевич кивнул на двуспальную кровать с  высокой  спин-
кой, с накинутым небрежно ворсистым покрывалом.
   - За четыре тысячи, - буркнул Селин.
   - Неплохо. Значит, за покойницу жену, за не родившихся детей. Ты хоть
понимаешь, что ты их сожрал?
   - Столько я не могу тебе заплатить.
   - А если я найму корешей. Дом заложишь, от квартирки  откажешься,  от
любовницы. Они ведь как бы у меня украдены, машину продашь. Неплохо?
   - Прилично, - согласился Селин. - Только ты ведь не возьмешь... А ес-
ли возьмешь, потом еще захочешь. Это затягивает.
   - Что это?
   - Франки, доллары... и чем больше, тем сильнее тянет.
   - Они не только тянут, они и жгут.
   - Притерпелся.
   - У меня друг был, - сказал Вадим Андреевич, - с собой  покончил.  Да
ты его знаешь, Есипов. Его насквозь прожгло... А если бы я на себя  руки
наложил? Обстановочку ведь создали вполне благоприятную. Как тогда?
   - Он же умер, спился? - удивился Селин.
   - Деликатен слишком оказался, - хмуро сказал Вадим Андреевич. -  Спо-
соб такой выдумал, чтобы от естественной смерти не  отличить.  Наверное,
не хотел родственников пугать. Хотя... он же этим и палачей своих от уг-
рызений совести избавил. Во как! Разница есть? Одно  дело  я,  допустим,
тихо загнулся на подушке. Ну, и концы в воду. Другой оборот, если  затя-
нулся бы в петле. Тут уж на полразговорца хватило бы. По старой  памяти,
может, и пресса западная помянула бы. Мол, давняя  жертва  тоталитаризма
повесилась, не выдержав тягот преследований. А ты бы, лежа в  этой  кро-
ватке, в газетке прочитал, заскрежетало бы, аппетит на завтрак  испортил
бы тебе.
   Селин с унынием вздохнул.
   - Кстати, - вспомнил Вадим Андреевич, - впрочем, почему кстати? Сынок
Есипова тут, ты его тоже знаешь, - язвительно искривил рот Вадим Андрее-
вич.
   - Знаю, звонил, - произнес Селин. - В займы просил.
   - И дал?
   - Дал.
   - Сколько?
   - Десять тысяч франков.
   - Ого-о!.. А ведь не отдаст, скотина, - захохотал Марков.
   - Не отдаст, - спокойно согласился Селин.
   - Ну, тараканы!.. Получается, что-то вроде дани собирает?
   - Получается... не он один.
   - Димка Есипов написал в записках своих, - вспомнил Вадим  Андреевич,
- что есть в человеке орган - совесть. Не у всех. Она может человека  до
самоубийства довести, если жизнь не совпадает с  совестью.  А  мы  живем
только потому, что у нас этот орган атрофировался.
   - Ты просто голоден, - Селин поднял голову и мрачно посмотрел на  Ва-
дима Андреевича. - Накормили бы тебя, пригрели, рюмашку водочки постави-
ли бы - и нет твоей суеты. В гэбэ все-таки дураки  сидят.  Подкинули  бы
тебе работенки, ты бы насытился - и конец разговорам... Здесь я это  по-
нял. - Селин откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. - Жратвы  полно,
по видюшнику киношку любую, баба нужна - пожалте. И никаких  вопросов  и
криков. Прислушаешься: только чавканье да чмоканье. За деньги и ради де-
нег можно все.
   - И мир состоит только из прохиндеев, более или менее талантливых,  -
с иронией заметил Вадим Андреевич. - А идеал для  подражания  -  Валерка
Есипов.
   - Поди да убедись, - пожал плечами Селин.
   На минуту воцарилась тишина. Вадим Андреевич снова  сделал  несколько
шагов по комнатке, нечаянно зацепился ногой за легкий деревянный стул  с
желтым сетчатым сидением. Стул с грохотом упал.
   - Пятьсот франков, - проговорил Селин.
   Вадим Андреевич наклонился, поднял стул и поставил в сторону и, отды-
шавшись, сказал:
   - У меня последнее время ощущение, что скоро умру. Иногда проснусь  -
и накатывает: холод, пелена тьмы, мысль, что умру. На фронте такое было.
Ты должен знать. Вот и у меня... Поэтому и ухватился  за  идею  приехать
сюда. Часто думал об этом. Тянуло. А тут взялись организовать. Почему-то
должен был увидеть тебя. Не знаешь, почему? - спросил Вадим Андреевич  и
увидел, что Селин побледнел, лицо его стало неприятно серое. -  Все-таки
судьба свела нас не ради пустяка. С той поры вон как вас  перекрутило...
Да, вспомнил, - оживился Вадим Андреевич. - Ублюдок этот,  Валерка,  мне
свои версии смерти Христа рассказывал. Что расчет все. Или Христос,  или
его ученики что-то вроде спектакля специально придумали да хотели  пожи-
виться на нем. В общем , чушь в стиле  стукача.  Так  вот,  уверен,  что
Христос чувствовал и предвидел смерть и знал, что это очень важно. Я то-
же чувствую. Конечно, не сравниваю себя с ним. Но, может, так  наступает
у каждого, словно предупреждение, напоминание. О чем?.. Надо понять.
   Вадим Андреевич остановился у окна. В разрыве облаков мелькало весен-
нее голубо