ка
летних вечеров с одуряющим запахом цветущей сирени, пронизывающий  холод
январских морозов с застывшим пятном холодного солнца, любовное томление
- и трезвое понимание обманчивости любовных утех.
   Может быть, думал Елисей, ты был прав прошлой осенью,  когда  сказал,
что жизнь, по сути, глупа, как тупая повторяемость прибойных волн,  бес-
конечно набегающих на гранитные камни. Грязные разводы пены  да  однооб-
разный назойливый шум.
   Стоя у окна, распахнутого в буйное тепло майского  вечера,  Фердинанд
дымил сигаретой и скептически щурился на кипение яркой зелени во  дворе,
на золото одуванчиков, на лихорадочную  суету  птиц,  пронзающих  своими
трелями воздух. Под окно выбежали мальчишки и  девчонки  из  рисовальной
студии. Их восторженные вопли тут же смешались с общим вечерним  балага-
ном. Фердинанд только ухмыльнулся.
   - Я утверждаю, - сказал он, - что высший смысл в созерцании.  Разгля-
дывание... - Фердинанд почмокал губами, точно пробуя на  вкус  слово.  -
Созерцание смеющихся детей дает мне, старому и больному хрычу,  ощущение
радости и беспечности поросячьего детства, в криках и мелькании  стрижей
я чую невесомость и восторг полета, вороша какую-нибудь гадкую  помойную
кучу, я смеюсь над тщетной суетой попыток набить брюхо, придать  красоту
лицу, закутать тело в барахло. С ужасом склонясь над гниющим  трупом,  я
содрогаюсь от страха перед смертью и познаю  счастье  дыхания,  жизни...
Всевышний создал нас для собственного развлечения. Созерцая нас,  он  не
скучает. Целые сокровища удивительных открытий. Смех ребенка, тут  же  -
горькое рыданье. Блеск молнии - и молния испуга в  наших  душах.  Дождь,
когда знаешь: сейчас ливень, лужи, потоки бешеные, все в пузырях, а  по-
том - тишь, лепестки черемухи по сырой земле, на листьях... - а тут вол-
на восторга в наших жалких костях. Но мы догадались, - Фердинанд шутливо
погрозил кулаком с сигаретой в небо, - не случайно на иконах, в  церквах
- все среди облаков рожи да глаза. Знаем: сидишь там и смотришь. Разгля-
дываешь?.. Ну-ну. О! - воскликнул Фердинанд и повернулся ко мне. - И эн-
лэо - то же самое. С неба пялятся. Потому и общаться не хотят, что и так
интересно и смешно. Рассматривают...
   Но тут лицо Фердинанда побледнело и напряглось ненавистью:
   - Но зачем тебе наша боль, мучение? Зачем ужас  смерти,  агония?  То-
же... развлекаешься!..
   Фердинанд на секунду замер, хватая открытым ртом воздух. Но тут злоба
исчезла с его лица, и он расхохотался...
   В коридоре квартиры жены Фердинанда, куда все  приехали  на  поминки,
Елисей зацепился за большую коробку и едва не упал.
   - Осторожно, - обеспокоено воскликнула Светлана  Алексеевна,  и  все,
кто набился в тесный коридор, замерли, разглядывая рисунки и надписи  на
картоне, из которых значило, что это  упаковка  цветного  телевизора.  -
Здесь рукописи Фердинанда. Мне ведь пришлось срочно  выметаться  из  его
комнаты. Прописана там не была, - она вздохнула, - а соседи, как шакалы,
наверное, давно уж зарились. Вы вот, извините, из профкома, - она  обра-
тилась к приткнувшемуся рядом мужчине со стариковской бородой лопатой. -
Не взяли бы посмотреть? Что ценное... хотя, конечно, издать трудно.  Са-
ма-то я плохо разбираюсь. - Она просительно смотрела на мужчину.
   - Душенька, дорогая, - успокоительно проговорил он чудесно доброжела-
тельным тоном, - конечно,  обязательно  посмотрю.  Это  же  долг  наш...
Только, - он помялся и развел руки, как бы охватывая в воздухе картонный
короб. - Кто бы помог мне довезти? Одному не дотащить.
   Елисей тут же вызвался помочь, и все облегченно зашумев, стали прохо-
дить в комнату. Там, у накрытого стола копошились, заканчивая  приготов-
ления, две пожилые женщины.
   Где-то через час все уже отмякли, общие подавленность и уныние  раст-
ворились, разговор повернул на посторонние темы и интересы. Тень  Ферди-
нанда почти уже не витала среди них.
   - Мне жалко, - уловив короткую паузу в общем гуле, сказала вдова Фер-
динанда, - что он умер в первый день путча.
   Все замолчали, а Светлана Алексеевна, выдержав небольшую паузу,  про-
должила:
   - Он так радовался переменам. Мне врач говорил, что с его сердцем чу-
дом прожил последние два года. А тут такое известие. Вся больница жужжа-
ла прямо. Главное, многие старики радовались. Он очень переживал, по те-
лефону звонил. Мне говорил, что эта комедия ненадолго... Уверена, доживи
он до сегодня, может, еще пожил.
   - Извини, Светочка, - тихо и слабо проговорила старушка, мать  Ферди-
нанда. - А я не жду ничего хорошего.
   - Ну что вы, Елизавета Федоровна, все теперь будет хорошо.
   - Господи! - старушка легко перекрестилась. - Да никогда не было так.
Мальчиком был светленьким, такой легкий. Так страшно было его  отпускать
на улицу, в школу. Оглянется, выскочит за дверь, а на душе тяжко. Я даже
плакала часто. Сами себе врали, что скоро лучше станет.
   - Да непременно улучшится скоро,  -  возразила  возбужденно  Светлана
Алексеевна, - я в это верю.
   Все зашумели. Елисей  сказал,  что  все  можно  легко  предвидеть  и,
действительно, ничего хорошего в ближайшие годы не ожидается. Но в общем
гуле его почти никто не услышал.
   - Что же вы предвидите? - услышал Елисей от соседа, того самого  доб-
рожелательного старика с бородой лопатой.
   Увидев его добрый взгляд, Елисей тут же принялся объяснять, что  сей-
час все кричат о победе, а когда реформы начнутся, тогда вся старая сис-
тема, вся притихшая партийная гвардия воспрянет - и только держись.
   - Этот путч покажется безобидной шуткой, - добавил Елисей.
   - Давайте, - весело сказал его сосед, - опрокинем  рюмочку  по  этому
поводу. Если в будущем нас ждут такие осложнения, что ж  тянуть?  Может,
там не придется.
   Поздно вечером, изрядно притомившись, Елисей с  соседом  оказались  в
коридоре у большой коробки.
   - Меня зовут Илья Ефимович, - представился старик,  -  по-моему,  нам
предстоит изрядно потрудиться, - он кивнул на  коробку.  Елисей  взял  у
вдовы веревку, обвязал коробку, и они, распрощавшись со  всем,  вытащили
ее на лестницу. Веревка сильно резала руки, и когда они запыхавшись очу-
тились на улице, тут же все и застопорилось.
   Они остановились у подъезда. Фонарей во дворе не было, и темноту  ав-
густовской ночи едва рассеивал свет из окон домов. Над головой небо сла-
бо мерцало худосочными звездами.  Прохладный  воздух  был  необыкновенно
чистым и действовал умиротворяюще. Казалось, что никогда не было ни  су-
толоки в больничном морге, ни тела бедного  Фердинанда,  ни  бесконечной
каши слов за столом.
   - Я вот все представляю, - сказал Илья Ефимович, - потащит ли мои ру-
кописи кто-нибудь? Увы, фантазии тут особой не требуется.  Тоже  литера-
тор, в одном профкоме были... Отволокут в крематорий. Ну, из-за мебелиш-
ки, библиотеки, наверное, будет небольшая драчка по-родственному. На па-
мять об усопшем! - он хихикнул. - А вот рукописи, наверное, так же  сва-
лят в короб... Для них это бумага, а он ведь над каждой  страницей  кор-
пел, как мать над дитем, слушал их, приглаживал, переживал. А может, над
какой страницей и слезу уронил?
   - Он мне говорил, что в одной повести  удалось  светом  озарить,  над
грязью подняться, - вспомнил Елисей.
   - Мы сейчас. как у края бездны, - понизив голос, сказал  Илья  Ефимо-
вич, - и решаем глобальный вопрос. Пожрет бездна огненная  жизнь  и  дух
Фердинанда или останется хоть каплей, надеждой?.. Вот  будем  упираться,
тащить, читать, отчаиваться, разочаруемся еще. Скажем, иногда хорошо,  а
в общем - слабовато. А если и гениально, то все одно не  напечатать,  не
пробить ряды кровожадных, алчущих. А напечатают, так равнодушно  прогло-
тит та же бездна. Ни отклика, ни памяти. Разве что в  предисловии  слезу
прольют о закопанном таланте... Может, проще?.. Дотащим до ближайшей по-
мойки. А завтра или старушки в макулатуру отволокут, или сгребет машина,
а там, на свалке запалят огни - и уйдет дымом вслед за Фердинандом...  И
нет проблем, - он опять хихикнул.
   - Момент роковых решений, - шутливо заметил Елисей, - надо бы метание
молний, потоки с небес, вопиющие тени...
   - Да-да, - сказал Илья Ефимович, - это все равно, что решить: удавить
младенца в колыбели или пусть ковыляет, мучается, как мы... живет?
   - Ну, с младенцем решается почти однозначно.
   - Почти, почти, - Илья Ефимович вздохнул, - самый большой грех -  де-
тоубийство. А любая мамаша вам скажет: дети - такая радость!.. - он гля-
нул на коробку с рукописями. -  Может,  рукописи  эти  тоже  чья-то  ра-
дость?.. Вот как чудесно настроились, теперь и тащить  можно,  превозмо-
гать.
   - Фердинанд говорил, что Всевышний сотворил нас для наблюдений за на-
ми, чтобы насладиться - как я понимаю - пребыванием души в  материальном
мире.
   Илья Ефимович, задрав бороду к небу, перекрестился:
   - Господи, чудесны твои деяния! Твоими помыслами мы и на краю  бездны
не освинячились, не уронили в огонь душу раба твоего Фердинанда... -  Он
обернулся к Елисею. - Ну что ж, дальше пошли.
   На этот раз они вознесли короб ввысь, и подперев углы плечами, слегка
раскачиваясь, двинулись по темным переулкам. Утром они почти также несли
деревянный корабль с телом Фердинанда, а теперь на плечах плыли его  ру-
кописи.
   Елисей вспомнил, что в день смерти и в первый  день  путча  Фердинанд
звонил ему, хотел что-то сказать. Тоскливо заныло в груди  от  ощущения,
что никогда не узнает он, что пытался перед смертью сказать  ему  Ферди-
нанд. Может, как говорила ему Светлана Алексеевна, ему нужно было излить
раздражение на этих идиотов, затеявших игры в солдатики? А может,  пред-
чувствие  смерти  заставило  его  искать  кого-то,  чтобы  пошутить  над
собственным  бессилием,  пока  еще  подчиняется  язык,  пока   двигаются
пальцы? Чувство вины перед Фердинандом за то, что Елисей не оказался до-
ма в тот момент, было так сильно, что он не утерпел и  рассказ  об  этом
своему попутчику.
   - Не переживайте, - утешил Илья Ефимович, шумно сопя под нелегкой но-
шей. - Давайте отдышимся. - Они опустили коробку. - Вы  можете  искупить
свою вину. Вот, - он указал на коробку, - прочитайте. Это ведь его  сло-
ва. Считайте, последние. Сказано не наспех, не сгоряча.  -  Старик  тихо
засмеялся. - Не испугались?
   - Теперь придется, - согласился Елисей. Они снова взялись за короб.
   Скоро улица вывела к освещенному Ленинградскому  проспекту.  Мимо  со
свистом неслись легковушки. Полупустой троллейбус с  подвыванием  мотора
домчал до зоопарка, и они выгрузились на тротуар. Перейдя улицу,  окуну-
лись в тьму затхлой мерзкой подворотни. На  выходе,  где  тьма  бледнела
мутным светом, хамский голос остановил их:
   - Ну, лож взад!
   Три тени надвинулись вплотную к ним. Елисея окатила волна возбуждения
и невесомая смесь страха, ожидания, возмущения. Потом он уловил движение
ближайшего к нему силуэта. Молния пронзила ухо,  плечо,  он  отшатнулся.
Короб полетел вниз, рассыпая листы. Тут же раздался матерный вопль  Ильи
Ефимовича, его тело два раза дернулось, и в такт ему один бандит  взвыл,
хватаясь за голень, а другой молча согнулся, обнимая живот, и повалился.
Третий повернулся и быстро исчез, шумно топая.
   Илья Ефимович, извергая проклятия, ударил еще и затем с  хряканьем  и
матом бил ногами подонков, пока они, подвывая,  не  отковыляли  во  тьму
двора.
   - Вы в порядке? - спросил он, вернувшись к Елисею. Он бурно дышал ос-
каленным ртом, иногда взрываясь руганью.
   - Пустяки, ухо и плечо болят, - объяснил Елисей и поспешно стал запи-
хивать в коробку выпавшие рукописи. Ему было неловко, что он не смог за-
щитить хотя бы себя. И если бы не прыть Ильи Ефимовича,  был  бы  у  них
очень бледный вид.
   Илья Ефимович наконец затих и тоже стал подбирать рассыпанные  листы.
Скоро они снова взгромоздили коробку и продолжили путь. Ухо и левое пле-
чо противно ныли, но Елисей старался не подавать вида, надеясь, что ско-
ро они дойдут.
   Пару раз они повернули, проходя по  тесным  темным  улочкам,  имевшим
весьма домашний и мирный вид. Бойкие магистрали остались позади, и здесь
царили тишина и ночная дрема.
   - Вот и пришли, - сказал Илья Ефимович у очередного дворового проема,
который выглянул чернотой из-за угла приземистого домика.
   Они уже собирались свернуть во двор, но тут из-за спины подкатила ми-
лицейская машина, резво тормознула рядом, явно  предлагая  им  не  торо-
питься. Из машины появились два милиционера с резиновыми дубинками.
   - Куда направляемся? - спросил ближайший. Из-под сильно сдвинутой  на
затылок фуражки торчал выпуклый лобик, крупный худой нос и щетка усиков.
Глаза его настороженно напряглись. - А ты, дед, документы давай, - доба-
вил он.
   - Где же вы, родные, были десять минут назад? -  посмеиваясь,  сказал
Илья Ефимович. Коробка опять спланировала вниз. - Только что  нас  пыта-
лись ограбить. А несем мы рукописи нашего покойного товарища литератора.
Ценности, знаете, совершенно никакой не представляет.
   Илья Ефимович открыл коробку, взял полную пригоршню  листов  и  сунул
под нос милиционеру. Тот чуть не обнюхал их.
   - Чего ж тащите тогда? - спросил он.
   - Вдова в них ни бельмеса, просила разобраться... А эти дураки  моло-
дые тоже думали - ценное несем.
   - Ну и как? - поинтересовался милиционер уже совсем равнодушно.
   - Один успел убежать, а с двумя я, как с немцами под Берлином, разоб-
рался. Не забыл рукопашную. А насчет документов, вот в  тот  домик  надо
проследовать, квартира девятнадцать.
   - Ладно, иди, - сказал, махнув рукой, милиционер. -  Трое,  говоришь,
было?
   - Трое. У одного, чернявого, на морде мой каблук отпечатался, - пояс-
нил Илья Ефимович.
   Милиционеры уселись в машину. Фыркнув газом, она укатила.
   Через пять минут они втащили коробку в квартиру Миколюты. Его фамилию
Елисей прочитал на старой истертой медной табличке, висевшей на  входной
двери. Но инициалы были "Е.М.". Он спросил об этом Илью Ефимовича.
   - Это табличка моего отца, - пояснил он. - Он  врачом  был,  хорошим.
Его Сталин перед войной в лагерях гноил. А мать надрывалась, нас двоих с
братом выхаживала. После ранения пришел - она и месяца не прожила.  Ска-
зала, когда умирала: сил нет жить. Просила брата вырастить... Да у  вас,
дружок, кровь, - сказал он, присматриваясь к уху Елисея. - Сейчас протру
и йодом смажу. И оставайтесь-ка у меня. Нечего вам ночью шастать.
   Он ушел в комнату, а Елисей позвонил жене и сказал, что  приедет  ут-
ром, так как поздно. Она долго выпытывала у него, не случилось ли  чего,
но он ничего не сказал, объяснил лишь про рукописи и Илью Ефимовича.  По
голосу жены он чувствовал, что она не верит и что в голове у нее  жуткий
переполох. Тогда он сказал ей, что после путча по Москве полно  бандитов
с оружием ходит, и поэтому ехать так поздно опасно.
   - Я не могу заснуть, - сказала она, терзаясь обычными женскими подоз-
рениями и страхами.
   - Ну хочешь, сейчас приеду? - сделал он решающий ход, и  тут  же  она
стала отговаривать его.
   На этом разговор окончился. Миколюта принялся обхаживать ухо Елисея.
   - Сильно распухло, - проговорил он, дыша ему в затылок, - а так ниче-
го, обошлось. Жене не сказали? - спросил он. - Правильно,  не  надо  зря
волновать. Пусть спит тихо, спокойно. А то вообразит, что надо уже  цве-
точки на могилку носить. - Он хмыкнул. - Вот ведь  чудо  -  инопланетные
существа, которые по недоразумению называем "женщинами".  Все  ищем  ка-
кие-то энлэо, а вот они: и тело у них устроено не как у людей, а уж уст-
ройство мозгов совсем не поддается пониманию. А вселенская катастрофа  с
кровью, со смертным ужасом, воплями, которое мы называем "рождением" ре-
бенка! О-хо-хо, - воскликнул Миколюта, и тут же мазнул ухо Елисея йодом,
от чего у него молнией полыхнула жгучая боль. - Из ничего, из огня,  во-
ды, земли - появляется человек. Меня это, знаете, всегда потрясает. К  а
к семя, брошенное в землю, оживает, растет, плодоносит? Это чудо! А жен-
щина, я уверен, это земля души. А душа - смысл жизни, ее вершина.
   - А эти бандюги? - спросил Елисей, шипя  от  грызущего  ухо  огня.  -
Преклоняюсь перед вами.
   - Это недочеловеки. - Миколюта замер на мгновение, в одной руке у не-
го был кусок ваты с пятном крови, а в другой - пузырек с йодом. - Если у
расизма когда и будет серьезное основание, то  только  одно:  отсутствие
души. Он оттопырил указательный палец. - Жизнь обделила их  божьей  иск-
рой, а посему они остались на уровне амеб, что-то вроде кровососущих ко-
маров. Простейшие инстинкты... И если рвется испить вашей крови,  излов-
читесь - и прихлопните его. Ха-ха!
   - А если он вас?
   - Ну что ж, не исключено. -Миколюта заглянул в кухню и бросил вату. -
Но ведь есть же малярийные комары, - сказал он с кухни, загремев  чайни-
ком. - Сейчас чайку попьем. От малярии тоже помереть  можно.  Но  вы  не
беспокойтесь. Вас Бог обережет. Вы говорили вот про Фердинанда, что,  по
его словам, Бог для наблюдений нас создал. А может, только в живом  теле
мыслимо возрастание души? Вы об этом думали? О! Я бы даже так сказал.  В
каждого младенца падает зерно души. Оно или зачахнет или  оживет  и  ра-
зовьется, а после гибели тела, новая душа приумножит  космос  духа.  Как
вам это нравится? Итак, Бог растит и лелеет свои пастбища. Я,  например,
если бы не божеский присмотр, давно бы истлел. Из сотен тысяч в той  мя-
сорубке остался в живых. Это не чудо? Это невозможно  просто!  Наверное,
слышали про керченский десант?
   - Что же вы - вечно жить будете? - пошутил Елисей.
   - Зачем, достигну своей цели - и все. Здешнее странствие закончится.
   - Какой же цели?
   - А это мне и не ясно до конца, как любому путешественнику. Если  все
известно, то и ходить не стоит. Путешествие - самая главная тайна  чело-
века. Одни что-то ищут, чего-то не хватает им. Другие, чтобы людям  при-
нести истину.
 
   ***
 
   За маленьким оконцем в ярком сиянии неба пронеслись со звонким  щебе-
том ласточки, вознеслись в голубую высь над утомленным жарой Назаретом и
затерялись там. С верхнего края оконца яркой смоляной каплей  упал  пау-
чок, завис в пространстве окна, живо перебирая лапками в  своей  сложной
работе, потом паучок съехал вниз, закрепил тонкую нить. Иошуа приглядел-
ся и различил еще несколько нитей будущей паутины. Паучок, видно,  давно
уже начал свои хлопоты. "И будет сучить прозрачными ножками, пока не па-
дет вниз, и его сухие членики смахнет ветер", - подумал Иошуа. Он  отод-
винулся от окна, опустился на пол, потом прилег на кучу стружек и щепок.
В проеме двери сиял на солнце клочок утоптанного  дворика,  стена  дома,
заглядывала ветка смоковницы. Донесся голос матери, стук.
   - Подай нож, - крикнула она кому-то невидимому.
   Иошуа подумал, что весь мир так же невидим, скрыт стенами дома, гора-
ми земли и камня, но весь живой, движется, в любую минуту дышит, чего-то
хочет. Чтобы увидеть мать, надо пересечь дворик, шагнуть в сумрак  дома.
Чтобы окинуть взором Назарет, надо подняться вверх по склону  среди  са-
дов, виноградников. Оттуда видно лабиринт улочек, крыш - мир  раздвинет-
ся. Там - призрачная голубая дымка моря, скалистые кромки горы Кармил, к
которым по вечерам склоняется солнце. А лучше всего на востоке. Оттуда в
лучезарном сиянии является по утрам солнце, озаряя плавные очертания го-
ры Фавор.
   Взмахнув крыльями легкую пыль, перед дверью  упала  сверху  пара  во-
робьев. Суетливо попрыгав, недоверчиво кося темными бусинками глаз,  они
почирикали, поклевали невидимые крошки и снова шумно взметнулись и скры-
лись.
   Лучше всего идти на гору Фавор перед заходом солнца, когда спадет жа-
ра. Сначала путь лежит мимо садов. На полпути надо перейти расщелину, на
дне которой бормочет родник. Пройти мимо поднимающих пыль овец,  переки-
нуться шуткой с пастухами. Чтобы легче подняться на гору,  следует  пару
раз остановиться, оторвать взгляд от тянущегося вверх склона, надо обер-
нуться и оглядеться на все расширяющ