. А она так ясно все представляла себе, как  будто  думала
над этим целую вечность, хотя мысль о передаче Варнхема монахам зародилась у
нее меньше часа назад.
   Больше кож и бочек с солониной, отправленных в  Ледесе,  означали  больше
серебра, а больше серебра - значит, больше посевов. Увеличение посевов  вело
к тому, что больше рабов смогут обрести свободу, осваивая новые земли,  беря
в долг зерно и уплачивая за это вдвойне рожью,  которую  можно  будет  потом
отправить в Ледесе и обменять на большее количество серебра. И  тогда  можно
строить укрепления, о которых всегда думал Магнус, потому что защищать Арнес
было сложно, особенно зимой, когда вода покрывалась льдом. Собирая все  силы
в Арнесе вместо того, чтобы распылять их на  два  места,  они  смогут  стать
богаче,  овладеть  большим  количеством  земли,  построить  более  теплое  и
безопасное жилище и оставить Эскилю большее наследство.
   Когда они пробрались наконец через толпу, действуя уверенно и не особенно
соблюдая приличия, Магнус долго стоял молча,  глубоко  задумавшись.  Подошла
запыхавшаяся Сут, неся на руках маленького Эскиля,  которого  она  поднимала
перед собой, чтобы люди видели по  его  одежде,  что  и  у  нее  есть  право
протискиваться через толпу. Мальчик  спрыгнул  на  землю  и  встал  рядом  с
матерью, которая ласково положила руки ему на плечи,  погладила  по  щеке  и
поправила его шапочку с перьями.
   Жонглеры были одеты в забавные одежды ярких цветов,  а  на  щиколотках  и
запястьях у них были привязаны маленькие бубенчики, так что все их  движения
сопровождались звоном. Сейчас они строили  высокую  пирамиду,  состоящую  из
людей, на вершине которой стоял маленький мальчик, может быть всего на  пару
лет старше Эскиля. В толпе раздавались крики ужаса и  восхищения,  а  Эскиль
показал на пирамиду и сказал, что хочет быть жонглером,  что  заставило  его
отца засмеяться неожиданно по-доброму. Сигрид осторожно взглянула на него  и
поняла, что опасность миновала.
   Он заметил, что она украдкой смотрит на него,  и,  по-прежнему  улыбаясь,
наклонился и поцеловал ее в  щеку.  -  Ты  воистину  замечательная  женщина,
Сигрид, - прошептал он уже без гнева в голосе. - Я подумал над тем,  что  ты
сказала, и понял, что ты во всем права, - если мы соберем все силы в Арнесе,
то очень скоро станем богаче. Разве можно купцу пожелать себе лучшую и более
преданную жену, чем ты?
   Потупившись, она быстро и тихо сказала, что ни одна жена не может  желать
себе лучшего и более понимающего супруга, чем у нее. Но потом, подняв глаза,
серьезно посмотрела на него и добавила, что в церкви ей было видение  и  что
все  ее  мысли  от  Святого  Духа,  в  том  числе  и  те,  которые  касались
практических дел.
   Магнус выглядел слегка недовольным, как будто он не до  конца  верил  ей,
как будто она шутила с тем, что свято; они оба знали, что он человек гораздо
более верующий, чем она. Годы, проведенные в монастыре,  вовсе  не  смягчили
ее.
   Когда жонглеры закончили свое выступление и отправились к пивному  шатру,
чтобы получить бесплатное пиво и мясо, которые они  заслужили,  Магнус  взял
сына на руки и в сопровождении Сигрид и Сут, шедшей на десять шагов  позади,
направился к городским воротам; по другую сторону ограды их ждали повозка  и
дружинники. По пути Сигрид рассказала о видении. Она рассказывала осмысленно
и многословно,  поскольку  одновременно  она  еще  и  объясняла,  как  нужно
понимать содержание послания свыше. Первые роды чуть не убили  ее,  и  Божья
Матерь спасла ее и Эскиля на самом пороге смерти. Известно  ведь,  что  если
первые роды прошли тяжело, то и последующие будут тяжелыми, и скоро этот час
должен был наступить. Но, отдавая в дар Варнхем, она обеспечивала себе много
молитв, к тому же молитв таких людей, которые знали в них  толк.  Она  и  ее
новый ребенок должны выжить.
   Но важнее всего было то, что их объединившиеся роды должны были  особенно
усилиться теперь, когда будет строиться богатый и могущественный  Арнес.  Но
кем мог быть тот юноша на серебристом коне с густой белой гривой и  длинным,
белым, гордо поднятым хвостом? Уж во всяком случае, не Святым Духом:  он  бы
не появился верхом на резвом жеребце и со щитом.
   Магнуса очень заинтересовало ее видение, он  начал  спрашивать  о  статях
лошадей и о том, как они двигались. Потом он возразил, что таких лошадей  не
бывает, и стал спрашивать, что она имеет в виду, утверждая, что на щите  был
кровавый крест. Ведь в таком случае это был красный  крест,  но  откуда  она
могла знать, что это именно кровь, а не просто красная краска?
   Она ответила, что просто знает это. Крест был красный и  начертан  именно
кровью. Щит был полностью белым. Она не  очень  хорошо  разглядела,  во  что
юноша был одет, поскольку щит закрывал его грудь, но, во всяком  случае,  на
нем были белые одежды. Белые, совсем как у цистерцианцев, однако он  не  был
монахом, поскольку держал щит воина. И возможно, под  одеждой  у  него  была
кольчуга.
   Магнус в задумчивости спросил о  форме  и  величине  щита,  но  когда  он
услышал, что щит имел форму сердца и только прикрывал грудь, то  недоверчиво
покачал головой и объяснил, что никогда не видел подобного щита.  Щиты  были
либо большими и круглыми, как те, с которыми раньше ходили  в  ледунг,  либо
удлиненными и треугольной формы, чтобы воины  могли  свободнее  двигаться  в
строю. Такой маленький щит, как у юноши из ее видения, в бою скорее  был  бы
обузой, чем защитой.
   Но простой смертный не может полностью  постичь  смысл  Божественного.  И
вечером они вместе должны  принести  благодарственную  молитву  за  то,  что
Богоматерь показывает им свою доброту и мудрость.
   Сигрид вздохнула, почувствовав облегчение и умиротворение. Теперь  худшее
было позади, и оставалось только уговорить  старого  конунга,  чтобы  он  не
отобрал у нее дар и не принес его только от своего имени.  Состарившись,  он
стал все больше и больше беспокоиться о числе молитв,  ежедневно  возносимых
за него, и ради этого основал уже два монастыря.  Это  знали  все  -  и  его
друзья, и враги.
 
   * * *
 
   Конунг Сверкер страдал от похмелья и к тому же пребывал в  ярости,  когда
Сигрид и Магнус вошли в большой зал королевской усадьбы, где  король  теперь
за один день должен был принять решение по всем вопросам:  начиная  с  того,
как наказать воров, пойманных  вчера  на  ярмарке,  -  просто  повесить  или
сначала высечь, и кончая спорами о земле и наследстве, которые  нельзя  было
решить на обычном тинге.
   Но гораздо больше, чем похмелье, его раздражало известие о том,  что  его
самый младший и непутевый сын позорно его обманул.  Сын  Юхан  отправился  в
грабительский поход в датский Халланд, что само  по  себе  было  не  слишком
опасно. Молодые люди вполне могут себе это позволить, если  хотят  поставить
на карту жизнь вместо того, чтобы просто играть в кости. Но  Юхан  солгал  о
тех двух женщинах, которых увел домой в рабство.  Он  представил  дело  так,
будто были похищены обыкновенные чужестранки. Однако сейчас пришло  послание
от датского конунга, и там было написано нечто совершенно противоположное, в
чем теперь уже никто не сомневался. Одна  из  женщин  оказалась  женой  ярла
датского конунга в Халланде, а  другая  -  ее  сестрой.  Это  было  позорное
преступление, не искупаемое штрафом, и  любой  человек,  не  будь  он  сыном
конунга,  немедленно  поплатился  бы  за  него  жизнью.   Разумеется,   Юхан
изнасиловал обеих. Так что возвратить их невинными, такими, какими они  были
до похищения, совершенно невозможно. Как ни крути, а придется выложить  кучу
серебра, а в худшем случае можно еще и нажить войну себе на шею.
   Конунг Сверкер  и  его  приближенные  так  громко  препирались,  что  все
присутствовавшие в зале скоро уяснили себе суть дела. Единственное, в чем ни
у кого не было сомнений, это то, что женщин нужно  вернуть  назад.  Но  этим
согласие ограничивалось. Некоторые считали, что выплатить  серебро  означает
проявить слабость, и в этом случае датский  конунг  Свейн  Грате  все  равно
отправится в завоевательный поход против них.
   Другие считали, что даже много серебра - дешевле,  чем  датские  грабежи,
независимо от того, кто выиграет эту войну.
   После долгого и многословного спора король неожиданно с  усталым  вздохом
обратился к отцу
   Генриху из Клерво, который находился в начале зала,  ожидая,  когда  речь
зайдет о  Люре.  Он  сидел,  опустив  голову,  словно  в  молитве,  надвинув
островерхий белый капюшон, так что нельзя было разглядеть, действительно  ли
он молится или просто спит. Оказалось, что он все-таки спал. Как  бы  то  ни
было, смысл горячего спора не дошел до отца Генриха, и, когда он ответил  на
вопрос конунга, его ответ походил более на латынь, чем на обычный язык,  так
что  никто  его  не   понял.   Поблизости   больше   не   было   ни   одного
священнослужителя, потому как здесь решались в основном  вопросы  мирские  и
низменные. Конунг гневно оглядел зал и  проревел,  чтобы  немедленно  явился
кто-нибудь, кто разбирает эту заумную латынь.
   Сигрид тотчас же ухватилась за предоставившуюся  возможность,  поднялась,
прошла с опущенной головой через зал и смиренно поклонилась сначала  королю,
а затем отцу Генриху. - Мой конунг, я охотно послужу тебе, - сказала она.  -
Если здесь нет ни одного мужчины, то пусть будет так, я имею  в  виду,  если
здесь нет ни одного  мужчины,  который  говорит  на  этом  языке,  -  устало
вздохнул Сверкер. - Где ты научилась латыни, милая Сигрид?  -  с  удивлением
спросил конунг, при этом голос его звучал  гораздо  мягче.  -  К  сожалению,
единственное,  чему  я  по-настоящему  научилась  во  время   пребывания   в
монастыре, так это латыни, - тихо ответила Сигрид с серьезным и благонравным
видом, и только Магнус в зале  заметил  ее  насмешливую  улыбку,  когда  она
произнесла эти слова. Она часто говорила так, произнося одно и имея  в  виду
совершенно другое.
   Конунг, однако, не понял насмешки  и  немедленно  попросил  Сигрид  сесть
рядом с отцом Генрихом, объяснить ему суть спора и попросить высказать  свое
мнение. Она тотчас же повиновалась,  и,  пока  они  с  отцом  Генрихом  вели
приглушенный диалог на языке, который,  очевидно,  из  присутствующих  знали
только эти двое, в зале воцарилась  неловкость;  мужчины  изучающе  смотрели
друг на друга, кто-то пожимал плечами, кто-то преувеличенно жестикулировал и
закатывал глаза. Женщина на королевском совете, среди многих славных мужей -
но это было именно так. И то, что уже совершилось, не изменить.
   Через некоторое время Сигрид поднялась  и  громким  голосом,  заставившим
стихнуть шум в зале, объявила, что отец Генрих обдумал это дело  и  считает,
что самым разумным будет заставить негодяя жениться на сестре жены  ярла.  А
жену ярла нужно отправить домой с дарами, богатыми одеждами, со знаменами  и
музыкантами. Однако конунг Сверкер и тот негодник,  который  называется  его
сыном, должны отказаться от приданого, и, таким образом,  вопрос  о  серебре
будет решен. Что считает по этому поводу сам негодяй, принимать во  внимание
нельзя, ибо если между ним и сестрой  жены  ярла  будет  заключен  брак,  то
кровные узы помогут  избежать  войны.  Обманщик  должен  заплатить  за  свою
шалость. Война в любом случае обойдется дороже.
   Когда Сигрид, умолкнув, села, наступила  тишина.  Собравшиеся  обдумывали
содержание того, что предложил монах. Но постепенно по залу  распространился
гул одобрения, кто-то вытащил меч из ножен и сильно ударил плашмя по  столу,
стоявшему вдоль длинных стен. Другие последовали его примеру, так что вскоре
весь зал сотрясался от грохота, и на том дело было решено.
   Поскольку Сигрид все равно  уже  сидела  впереди  всех  и  казалось,  что
немалая заслуга в предложении отца Генриха принадлежит ей, то конунг
   Сверкер воспользовался  моментом  чтобы  решить  вопрос  о  Варнхеме:  он
подозвал к себе писца, и тот зачитал грамоту,  где  содержалась  суть  дела.
Однако, согласно прочитанному тексту, оказывалось, что дар исходит лично  от
конунга.
   Сигрид попросила дать ей в руки текст, чтобы она могла перевести его отцу
Генриху,  и  предложила,  чтобы  господин  Магнус  также  принял  участие  в
предстоящем разговоре. Конечно, конечно, с готовностью махнул рукой  Сверкер
и сделал знак Магнусу, чтобы тот вышел вперед и сел рядом со своей женой.
   Сигрид перевела грамоту отцу  Генриху,  который,  откинув  свой  капюшон,
пытался следить за текстом. Закончив, она быстро добавила, так что казалось,
будто она все еще переводит, что дар делает она, а  не  король,  но  что  ей
нужно одобрение короля перед законом. Отец Генрих взглянул на нее с  улыбкой
и задумчиво кивнул. - Ну, -  нетерпеливо  сказал  конунг,  словно  он  хотел
побыстрее избавиться от этого дела, - может ли  достопочтенный  отец  Генрих
что-нибудь сказать или предложить по этому поводу?
   Сигрид перевела вопрос, пристально глядя в глаза монаху, и  ему  нетрудно
было понять ее мысли. - Да, - осторожно начал он, - это богоугодное  дело  -
пожертвовать сад для Его служителей. Но перед  Богом  и  перед  законом  дар
может быть принят только тогда, когда  точно  известно,  кто  дарит,  а  кто
принимает дар. Хочет ли Ваше  Величество  столь  щедро  пожертвовать  частью
своей собственности?
   Он коротко взмахнул рукой, показывая Сигрид, чтобы та перевела его слова.
Та быстро и монотонно пробормотала перевод.
   Конунг явно смутился и с опаской  взглянул  на  отца  Генриха,  хотя  тот
смотрел на него лишь с дружелюбным интересом, словно считая, что все  так  и
должно быть. Сигрид ничего не говорила, она ждала.
      - Да, может быть, может быть, - пробормотал конунг Сверкер. - Может быть, надо сказать ради соблюдения закона, что дар должен исходить от конунга, ведь это так. Я имею в виду, чтобы не возникало споров по этому поводу. Но этот дар исходит также от госпожи Сигрид, которая стоит здесь, среди нас. 
   Когда конунг замешкался, не зная, что еще сказать, Сигрид воспользовалась
моментом, чтобы перевести его слова все тем же  безразличным  тоном,  что  и
раньше. Тогда отец Генрих просиял, словно дружески  удивляясь,  услышав  то,
что он уже знал, потом с мягкой улыбкой слегка покачал головой и объяснил  в
простых выражениях, но с изысканной вежливостью, как и подобает, когда даешь
наставление конунгу, что перед Богом лучше придерживаться всей правды,  даже
в формальных документах. Так что если теперь переписать эту грамоту с именем
настоящего дарителя и одобрением и скреплением дара Его Величеством, то  это
будет богоугодное дело  и  конунгу  будет  причитаться  столько  же  молитв,
сколько и самому дарителю.
   Дело было решено, причем именно так, как хотела Сигрид. Другой  путь  для
конунга Сверкера был невозможен; он  быстро  принял  решение,  добавив,  что
грамота должна быть написана как на обычном языке, так и на латыни и что  он
хочет скрепить ее своей печатью  уже  сегодня;  теперь  можно  было  немного
взбодриться и перейти к следующему вопросу.
   Случилось так, что встреча отца Генриха и госпожи Сигрид  стала  встречей
двух родственных душ. Или двух человек со схожими мыслями и суждениями.
 
   * * *
 
   На Филиппа  и  Иакова,  в  день,  когда  зазеленела  трава,  на  пастбище
выпустили скот и нужно было чинить изгороди, Сигрид ощутила  прилив  страха,
словно холодная рука сдавила ее сердце. Она  почувствовала,  что  скоро  это
начнется. Но боль исчезла так быстро, что показалась ненастоящей.
   Гуляя, она шла с маленьким Эскилем по направлению к ручью, где  монахи  и
послушники с помощью блоков, веревок и множества тягловых животных поднимали
огромное мельничное колесо. Они выложили ручей камнем,  сделали  его  уже  и
глубже и усилили течение как раз в том  месте,  где  теперь  устанавливалось
колесо. Оно было хитроумно сделано из тысячи или  более  дубовых  пластин  и
сообщало  силу,  достаточную  для  того,  чтобы  приводить  в  движение  как
мельницу, так и молот в кузнице, которая сейчас достраивалась.
   Чуть ниже у ручья стояло подобное сооружение, но меньшего размера. Однако
здесь водяное колесо было другим: оно было  сделано  в  виде  длинного  ряда
ведер, которые поднимали воду и выливали ее в желоб из выдолбленных  дубовых
стволов, по которому она лилась в  ту  сторону,  где  находились  церковь  и
другие  монастырские  постройки.  Поток  воды  должен  был  проходить  через
несколько построек,  а  потом  снова  сливаться  в  ручей.  Все  нужно  было
обустроить так, чтобы вода не замерзала зимой и всегда была бы в  доме,  где
стряпали, и там, куда сбрасывали нечистоты.
   Сигрид много времени проводила на строительстве, и отец Генрих  терпеливо
рассказывал ей, что делается и с какой целью. И с ней  были  два  ее  лучших
раба: Сварте, живший с Сут, и Гур, чья жена с детьми осталась в Арнесе;  она
переводила на их язык и объясняла все, что описывал отец Генрих.
   Магнус журил ее за то, что она не нашла в Варнхеме должного применения их
лучшим рабам, по крайней мере мужчинам. Вместо этого они могли  бы  проявить
себя на строительных работах  в  Арнесе.  Но  Сигрид  настояла  на  своем  и
объяснила, что у бургундских послушников и английских  каменотесов,  которых
нанял отец Генрих, можно многому поучиться.  И  она,  как  обычно,  добилась
своего, несмотря на то  что  вестгету  часто  очень  сложно  объяснить,  что
чужеземцы строят гораздо лучше, чем его народ.
   Всего за несколько месяцев Варнхем превратился  в  огромную  строительную
площадку, где звучали удары  молота,  звенели  пилы,  скрипели  и  грохотали
огромные колеса, сделанные из песчаника.  Повсюду  -  движение,  которое  на
первый взгляд выглядело хаотичным и разрозненным, как  в  муравейнике,  если
посмотреть на него весной: кажется,  что  муравьи  просто  бесцельно  бегают
туда-сюда. Но для всего, что делалось, существовал  четкий  план.  Руководил
работами огромного роста монах по имени Гильберт де Бон; он был единственным
из монахов, кто принимал участие в строительстве,  в  основном  всю  тяжелую
работу делали послушники. Можно также  сказать,  что  исключением  из  этого
правила был и брат Люсьен из Клерво. Будучи монастырским садовником,  он  не
хотел отдавать капризные растения в чужие руки, поскольку  по  времени  года
было уже поздно что-либо выращивать и многое могло пропасть без его умения и
зоркого взгляда.
   Другие монахи,  которые  пока  поселились  в  длинном  доме,  в  основном
проводили время в молитве или занимались переписыванием рукописей.
   Через некоторое время Сигрид предложила послушникам помощь Сварте и Гура,
и, по ее мысли, они  должны  были  скорее  стать  учениками,  чем  полезными
помощниками.  Вначале  некоторые  послушники  приходили  к  отцу  Генриху  и
жаловались на грубых и невежественных  рабов,  которые  больше  ломали,  чем
строили. Но отец Генрих отмахивался от их жалоб, поскольку  хорошо  понимал,
какую цель преследует Сигрид, отдавая рабов в учение.  Напротив,  он  втайне
переговорил с братом Гильбертом, и, к досаде многих послушников, это привело
к тому, что как  только  Сварте  и  Гур  начинали  более  или  менее  сносно
справляться с работой на одном месте, их тут же посылали на  другие  работы,
где снова  начинались  жалобы  на  их  неумение.  Так,  два  способных  раба
понемногу научились тесать и точить  камень,  придавать  форму  раскаленному
железу, сколачивать водяное колесо из дубовых  пластин,  выкладывать  камнем
колодец или канал, очищать землю сада от того,  что  не  должно  там  расти,
тесать  дубовые  и  буковые  бревна  для  разных  целей.  Сигрид   постоянно
спрашивала об успехах Сварте и Гура и думала о том, как  использовать  их  в
будущем. Она рассчитывала, что они смогут обрести свободу; только  тот,  кто
умел делать нечто действительно стоящее, становился  вольноотпущенником.  Их
вера в спасение интересовала ее  гораздо  меньше,  Сигрид  не  принуждала  к
крещению