з монастыря.
   А тем временем Арн затевал уже что-то другое, и он объяснял ей, что  если
для простой коптильни достаточно просмоленных бревен, то для многого другого
в хозяйстве требуется кирпич. И Арн  на  некоторое  время  исчез,  занимаясь
строительством мастерской для обжига кирпича. На восточном берегу, что  выше
дубильни, было много  глины,  которая  годилась  для  этого.  Арну  пришлось
потратить неделю на то, чтобы объяснить нанятым рабам, как они должны месить
глину  в  деревянных  формах,  чтобы  каждый  кирпич  получался   одинаковых
размеров, и как после этого следует ее обжигать, будто  бы  выпекаешь  хлеб,
хотя тут требуется больше времени и  больше  огня  для  кузнечных  мехов.  И
вскоре рядом с поварней начала расти новенькая кирпичная кладовая. Арн часто
брал Эрику с собой, показывал ей строительство и даже поднимался  с  ней  на
леса, чтобы все объяснить и описать, как будут брать  лед  с  озера  Венерн,
чтобы охлаждать кладовку в жаркие летние дни. Сперва она лишь посмеялась над
ним, ибо всем известно, что летом льда на озере не сыскать. И тогда  впервые
Арн показался ей обиженным: он молча  опустил  голову,  словно  сдерживаясь,
чтобы не сказать чего-нибудь гневного. А потом мягко  и  терпеливо  объяснил
ей, как будет храниться лед и что в том, что  лед  можно  использовать  даже
летом, нет никакого чуда.
   В своих вечерних молитвах Эрика дочь Юара неустанно благодарила  Бога  за
то, что он послал ей этого блудного сына, который, не приходясь  ей  родным,
все равно обходился с  ней  как  с  матерью  и  сделал  ее  жизнь  в  Арнесе
радостной, наполнил ее смыслом. Но она не  осмеливалась  признаться  Богу  в
том, о чем думала ежедневно: Арн явился в Арнес как ангел.
 
   * * *
 
   Эскиль был в нерешительности, он просто не знал, что и думать  о  младшем
брате, который вдруг в один прекрасный день появился  в  усадьбе  верхом  на
своей ужасной кляче.
   Первым  чувством,  которое  испытал  Эскиль,  была  братская  любовь.  Он
прекрасно помнил тот день, когда расстался с младшим братом у ворот  дома  и
когда он бежал за повозкой, увозившей Арна и, плача, упал на  дорогу,  прямо
на колею от колес, глядя сквозь пелену слез и дорожную  пыль,  как  Арн,  по
какому-то неведомому Божьему повелению, исчезает навсегда.
   И когда он обнял вернувшегося Арна на том самом месте,  где  они  некогда
разлучились, он сперва подумал, до чего  же  его  брат  хрупкий,  вроде  как
истощенный. Но потом он ощутил медвежьи объятия Арна, который  так  обхватил
его, что Эскиль чуть не задохнулся. Это был миг настоящей радости.
   Однако уже за праздничным столом в первый же  вечер  Эскиль  почувствовал
смутное беспокойство за младшего брата, который будто бы и не пировал вместе
со всеми, неучтиво отказывался от угощения, мало пил, прямо как женщина,  да
и в остальном держался несколько странновато.
   Это беспокойство усилилось, когда отец и старший брат отдалились от Арна,
а тот, в свою очередь, разгадал их неприязнь, но вместо того, чтобы общаться
с мужчинами, начал искать  общества  хозяйки  и  рабов.  Дружинники  первыми
насупились и, закатывая глаза, насмешливо щелкали пальцами за спиной у Арна.
У Эскиля тогда возникло  желание  строго  поговорить  с  братом,  но  он  не
решился,  потому  что  сам  испытывал  те  же  чувства,  что  и  недовольные
дружинники.
   Отец отзывался об Арне односложно, и единственно  разумное,  к  чему  они
пришли вместе с Эскилем, - это то, что надо  подождать,  и  пусть  пока  Арн
занимается делами женщин и рабов, а там можно  будет  уговорить  его  начать
что-нибудь другое.
   Между ними легла словно пелена - ни света, ни тьмы, -  каждый  был  занят
своим, и ни Магнус, ни Эскиль не беспокоились о том,  чтобы  проверить,  чем
там занят Арн с рабами в поварнях, в южной части Арнеса,  куда  сами-то  они
наведывались редко.
   Но не заметить изменений было невозможно. На столе появились новые мясные
блюда, и Эскилю особенно пришелся по вкусу копченый окорок, не такой  сухой,
жесткий и соленый, как из запасов на зиму, а необычайно сочный, даже  слюнки
текли при одной мысли о нем. И еще нельзя было не заметить,  как  изменилась
хозяйка усадьбы Эрика, как  громко,  без  стеснения,  она  говорила  теперь,
невзирая на свой дефект речи, и как смеялась и радовалась за  столом,  когда
отвечала на вопросы о новых блюдах к обеду.
   Эскиль всегда был за перемены, и довольно скоро он  начал  понимать,  что
его мать Сигрид была куда смышленее отца. Перемены создавали богатство, если
они были на пользу, ну, а если  не  на  пользу,  так  ведь  их  самих  можно
переменить. Так всегда было и должно быть в  Арнесе,  и  именно  поэтому  их
усадьба богаче и лучше других, где ничего не менялось.
   А потому Эскиль не смог утерпеть и попросил Арна, чтобы тот показал  ему,
что же нового было сделано. Арн обрадовался, он был так счастлив, что  готов
был вскочить прямо из-за стола, чтобы показать все свои  новшества  старшему
брату.
   Они обошли всю усадьбу, и то, что увидел Эскиль, заставило  его  изменить
свое мнение о брате. Арн был вовсе не глуп, он твердо знал,  что  делает,  и
Эскилю пришлось признаться самому себе, что он поступил неразумно,  поспешно
осудив младшего брата.
   Когда они подошли к баракам рабов, Эскиль  обнаружил,  что  и  здесь  все
теперь иначе: отбросы и нечистоты убраны, все вычищено, как в  хлеву  зимой.
Можно было даже не смотреть себе под ноги, боясь  наступить  в  какую-нибудь
грязь.
   Эскиль сперва пошутил, что, мол, выглядит-то все красиво, но не стоит так
уж позволять рабам жить лучше других, но тут же пожалел о своей шутке.
   Арн серьезно ответил ему, что теперь, когда кругом  чистота,  рабы  стали
меньше  болеть  и  выживает  гораздо  больше  их  детей,  а  здоровые  рабы,
разумеется, лучше, чем рабы больные,  так  же  как  живые  рабы  лучше,  чем
мертвые; и еще что зараза от больных рабов могла  распространиться  по  всей
усадьбе, и потому чистота здесь будет на  пользу  всем.  Затем  Арн  поведал
брату о состоянии двух водных потоков - один из них должен стать  чистым,  и
еще  о  выгребных  ямах,  где  будут  копиться  нечистоты,   которые   могут
использоваться как удобрение и опять-таки послужить на пользу, а не быть  во
вред.
   Та серьезность, с которой Арн рассуждал  о  столь  низменных  вещах,  как
нечистоты рабов, произвела  на  Эскиля  двойственное  впечатление.  С  одной
стороны, это выглядело смешным, почти шуткой, а с другой - звучало настолько
убедительно, что просто голова кружилась. Неужели изменения к лучшему  могут
происходить от таких простых вещей? Вот уж действительно, от такой малости -
столько пользы, и это не будет стоить ни одной марки серебра.
   Когда они поднялись к поварням, Арн показал, как отбросы  будут  удобрять
почву на маленьких участках огорода,  где  можно  выращивать  лук  и  прочую
зелень, в которой Эскиль мало что смыслил. Когда же он  вошел  в  поварню  и
увидел, как кладут пол, его  прежде  всего  удивило,  зачем  наводить  такую
красоту там,  где  работают  лишь  рабы  да  женщины.  Но  тут  Арн  впервые
улыбнулся,  словно  солнечный  луч  наконец  пробился  сквозь   облако   его
серьезности, и пояснил.что это делается не для красоты и не  ради  рабов,  а
для чистоты и более вкусная  пища  за  столом  пойдет  на  пользу  всем  без
исключения.
   Когда же Эскиль увидел новую коптильню  и  Арн  рассказал  ему,  как  там
коптятся  окорока,  и  еще  кирпичную  постройку,  где  планировалась  новая
кладовая-ледник, в которой летом будет поддерживаться холод и полумрак, - он
был так взволнован, что на глазах его показались слезы. Больше он ни  в  чем
не сомневался. Да, это точно, Арн научился в монастыре разным  премудростям,
хотя и не стал  мужчиной,  достойным  уважения  дружинников.  Благодаря  его
знаниям в Арнесе теперь произойдут полезные  перемены.  По  правде  сказать,
многие годы тут все стояло без движения, и, хотя дела в усадьбе  шли  лучше,
чем у других, все равно не хватало движения вперед.
   Эскиль обнял Арна и немедленно попросил прощения за то, что не  разглядел
в нем сразу своего настоящего брата - такого же, как он  сам.  Арн  поспешил
утешить его и сам чуть не прослезился, ибо они были весьма  чувствительными.
Проходившие мимо рабы с изумлением взирали на них.
   Едва Эскиль заметил это, как  тотчас  выпрямился  и  строго  взглянул  на
рабов, и те поспешили удалиться. А он предложил Арну  подняться  в  башню  и
пропустить пару кружечек пива.
   Арн сперва попытался сказать что-то о занятости, о  работе,  о  том,  что
только в конце дня можно наслаждаться плодами рук  своих,  добытыми  в  поте
лица, но тут же изменил свое  намерение,  поняв,  что  не  стоит  навязывать
правила монастырской жизни своему брату. Ведь он сам ждал  этого  признания,
молился о нем и страдал, чувствуя прохладу и неприязнь со  стороны  брата  и
отца. И Арн надеялся, что они со временем поймут: он делает  все  правильно.
Так что не будет большим прегрешением, если он выпьет сейчас пива  со  своим
братом, хотя и в разгар рабочего дня.
 
   * * *
 
   Магнус искал оправданий тому, что не брал с собой Арна  в  Норвегию,  где
надо было решить дела о наследстве родичей. К норвежской родне  опасно  было
брать даже Эскиля,  ибо  норвежцы,  принимая  гостей,  быстро  хватались  за
оружие, едва их крепкое пиво начинало оказывать свое действие,  и  тот,  кто
был недостаточно проворен и ловок или же недостаточно стар, чтобы отказаться
от юных забав, рисковал своей жизнью в стычке с хозяевами. Несмотря на  это,
он все же хотел взять с собой
   Эскиля, ибо дело представлялось сложным и необычным, а Эскиль, даже после
многих кружек пива, сохранял способность к трезвому расчету и мог вычислить,
что сколько будет стоить в серебре. Они подробно обсудили это дело и решили,
что разумнее всего будет продать норвежское наследство,  даже  если  кому-то
это придется не по вкусу. В Норвегии, как и в Западном Геталанде,  считалось
делом чести сохранить свое наследство в целости и не  дать  ему  распылиться
среди прочих родичей, однако выгода  от  двора  на  берегу  большого  фьорда
невелика, коли сам там не живешь. Если же  жить  в  Норвегии  постоянно,  то
можно пользоваться тем, что фьорд круглый год не замерзает, а  потому  вести
торговлю там выгоднее, чем на озере Венерн.
   Конечно, можно было бы посадить  в  усадьбе  наместника  или  норвежского
родича, но Магнус и Эскиль полагали, что такой порядок превратит их владения
в совершенно неприбыльное дело и останется лишь удовлетвориться самим правом
собственности, тогда как получить ничего не удастся, ибо ни один  норвежский
родич не в состоянии будет платить хозяевам выгодную аренду.
   Если же продать усадьбу,  то  можно  будет  выручить  за  нее  серебро  и
потратить его на что-нибудь стоящее. Ибо теперь, когда Арн  вернулся  домой,
предстояло подумать о будущем его наследстве. И в таком случае неплохо  было
бы прикупить земли вблизи от Арнеса или на границе с Эриковым родом,  к  югу
от Скары. Или почему бы не купить землю у рода  Поля,  возле  Хусабю?  Любая
такая возможность была бы уж наверняка лучше и надежнее для Арна, чем  жизнь
в усадьбе среди воинственных норвежцев.
   А тем временем вопрос о том, что сказать Арну о поездке в Норвегию, чтобы
при этом не обидеть его, отпал сам собой. В ту осень раб Сварте  и  его  сын
Коль охотились на оленей и кабанов. Они вернулись домой со знатной  добычей.
У Арна с Эрикой прибавилось дел в новой коптильне - Арн был уверен, что мясо
диких животных лучше всего коптить, а не солить или сушить. И как раз  перед
поездкой в Норвегию, когда приближался неприятный разговор между Магнусом  и
Арном о том, что неразумно показывать норвежцам мягкотелого  сына,  Арн  сам
пришел к отцу. Он хотел сопровождать Сварте и Коля на охоту, чтобы поучиться
этому искусству.
   Магнус обрадовался невероятно. Теперь-то он уж точно избежит мучительного
объяснения по поводу норвежских родственников, пива, мечей и секир. А  кроме
того, Арн впервые проявил интерес к тому, что относилось к жизни  хевдингов.
Хороший охотник пользовался большим уважением, даже если он был рабом.
   Впрочем, Магнус не питал особых надежд на то, что Арн, наполовину  монах,
сумеет научиться сложному и чисто мужскому искусству охоты.
   Сварте тоже не верил в это, однако повиновался. Услышав,  что  он  должен
взять с собой младшего сына хозяина, он  сразу  понял,  что  ему  предстоит.
Однажды, две осени тому  назад,  его  заставили  взять  на  охоту  старшего,
Эскиля, который тогда еще не стал круглым, как пивная бочка,  но  все  равно
был охотникам в  тягость,  и  потому  их  охота  окончилась  ничем.  Нелегко
сговориться с хозяйским сыном, который  берется  за  то,  в  чем  ничего  не
смыслит.
   Младший сын, Арн, вызывал у Сварте еще  большие  сомнения,  чем  господин
Эскиль,  который  все  же  походил  на  своего  отца.  Другие   рабы   много
рассказывали об Арне, отмечая, что он человек дельный и умеет многое  такое,
чего не умеют сами хозяева, и к тому же мягкий по нраву. Он ни  на  кого  не
поднимал руку, никого не приказывал выпороть, даже ни с кем не  разговаривал
грубо.
   Сварте полагал, что эта особенность была как-то связана со странной верой
хозяев, а вовсе не с тем, о чем поговаривали  дружинники.  Ибо  вера  хозяев
была во многом непостижимой. У них было так много  богов,  что  за  ними  не
уследишь, и эти боги постоянно наказывали людей ни за что ни про что, и  что
самое странное, наказывали даже за помышления. Словно боги могли подслушать,
о чем думает человек! И словно они, если и подслушали бы  что-то,  стали  бы
раздавать наказания за всякую ложную мысль!
   А что касается этого самого Арна, то Сварте хорошо помнил, как  тот,  еще
мальчиком, стоял наверху, на башне, высматривая галку, а потом упал  оттуда,
но ему повезло, и он угодил в сугроб. Разумеется, мальчик какое-то время был
без сознания, и хозяева молили своих богов сохранить ему  жизнь,  обещая  им
все возможное и  невозможное,  а  закончилось  все  тем,  что  они  отослали
мальчишку в монастырь, то ли в наказание себе, то ли ему. Сварте трудно было
разобраться в этом.
   Теперь наказание закончилось, и Арн вернулся домой, но стал непохожим  на
других. Сварте видел, как Арн работает в  кузнице,  и  невольно  должен  был
признать, что ему, собственно, и научить-то нечему этого парня, хотя сам  он
считался в Арнесе лучшим кузнецом. По правде говоря, это было даже обидно, и
проглотить обиду было нелегко.
   Когда они собирались вместе на охоту, произошло  еще  много  такого,  что
сильно озадачило Сварте. Так как с ними шел хозяйский сын, им было позволено
выбрать в башне оружие. Наблюдая за тем, как Арн выбирал  себе  лук,  пробуя
тетиву, причем без малейшего усилия, Сварте понял, что  сын  хозяина  привык
держать в руке  оружие.  Решив,  какой  именно  лук  он  возьмет,  Арн  стал
тщательно выбирать стрелы. У Сварте были весьма смутные представления о том,
чем занимаются верующие в Белого Христа в своих монастырях, и  то,  что  они
совершенно определенно умели стрелять из лука, явно не  совпадало  с  едкими
шуточками в их адрес, которые отпускали и Сварте, и другие рабы.
   Когда они вывели верховых  лошадей,  чтобы  седлать  их,  Коль  осторожно
намекнул, что Арн, как господский сын, вправе выбрать себе коня по вкусу,  и
он уж точно будет лучше, чем  его  неказистая  монастырская  кляча.  Но  Арн
только посмеялся в ответ, впрочем беззлобно, и сказал, что  как  только  они
выедут на открытую местность, он им покажет, что это вовсе  не  обыкновенная
кляча.
   Сварте был знатоком лошадей не больше, чем другие, но и не самым  плохим.
Он обычно подковывал лошадей в Арнесе, теперь уже новыми подковами, которые,
по правде говоря, были гораздо лучше прежних, и  ездил  верхом,  как  и  все
остальные - свободные люди или рабы,  бонды  или  дружинники.  Но  так,  как
скакал Арн, Сварте скакать не умел, и это он сразу  же  признал.  Когда  они
отъехали от Арнеса на некоторое расстояние, Арн начал проделывать  со  своим
конем такие вещи, которые никто другой не сумел бы, и в этом Сварте  и  Коль
согласились между собой. Его лошадка, которая с виду была  неказистой,  пока
стояла смирно, на самом деле оказалась сильной и быстроногой, едва Арн сел в
седло, и, глядя на нее, невольно думалось о коне Одина.
   Охотникам не всегда было легко понять Арна, они часто переспрашивали друг
друга, и их  это  смущало,  так  что  в  первые  часы  они  ехали  почти  не
разговаривая.
   Как только они достигли дубравы Чиннекулле возле Хусабю, выяснилось,  что
Арн все же был некудышным охотником, как и его  брат.  Но  его  отличало  от
господина Эскиля то, что он понимал,  когда  совершал  ошибку,  извинялся  и
расспрашивал, что и как надо делать.
   Так было, когда они впервые приблизились вплотную к оленям, отдыхавшим  в
лесной прогалине. Сильный ветер дул охотникам в лицо и шуршал сухой  осенней
листвой. Это обмануло чуткий слух животных, и охотникам удалось приблизиться
к ним на расстояние выстрела. Сварте и Коль уже давно  заметили  оленей,  но
Арн увидел их внезапно и возбужденно заговорил. Животные, услышав голос Арна
так же отчетливо, как Сварте и Коль, тут же вскочили и унеслись прочь.
   В тот вечер у костра Арн задавал много детских вопросов.  Сварте  и  Коль
терпеливо отвечали юноше, не показывая, что они думают на  самом  деле.  Да,
охотник всегда должен подбираться  к  зверю  против  ветра,  иначе  олени  и
кабаны, да  и  все  остальные  заметят  его.  Да,  они  слышат  человека  на
расстоянии полета стрелы, если вокруг  тишина  и  безветренно.  В  противном
случае - на полпути. Нет, нельзя убивать оленей с рогами, такие  хуже  всего
на вкус, особенно в этом году, когда только что прошла течка. Да, течка - то
время, когда самцы покрывают самок, и тогда их мясо сильно пахнет мочой.  То
же самое относится  и  к  кабанам.  Не  следует  убивать  боровов,  лучше  -
кабанчиков  средних  размеров.  Если  удается   подстрелить   свиноматку   с
поросятами, то это хорошо, ибо, когда она умирает, вокруг нее собираются все
поросята, и если повезет и боги помогут, то можно убить и поросят, а мясо их
на вкус - лучше не найти.
   Пока они сидели у костра и учтиво отвечали на наивные вопросы  хозяйского
сына, неподалеку в дубовой роще вдруг послышался страшный рев. Арн в  страхе
вскочил и схватился за лук, вопросительно взглянув на Сварте и Коля.  Но  те
сидели молча и улыбались. Увидев, что они не напуганы, Арн удивленно сел  на
место.
   Сварте объяснил, что темные люди называют  этот  рев  всем,  чем  угодно,
начиная от воинственного клича горного  короля  и  кончая  воплями  троллей,
которые мстят людям. Конечно, вся эта нечисть существует, но на  самом  деле
так рычит старый олень-самец. Звук этот пугает многих, ибо он самый  громкий
в лесу, но для охотника - большая удача услышать его, это значит, что  через
несколько часов, когда забрезжит  рассвет,  можно  будет  найти  оленух,  за
которыми бегает старый самец. Если следовать за оленем, за  его  силуэтом  в
темноте, особенно ранней осенью, то можно добраться до оленух с оленятами, а
мясо их годится для жарки, соления и вяления.
   Незадолго перед рассветом они тихо и осторожно  вступили  в  лес,  чтобы,
прислушавшись, попытаться определить,  где  находится  старый  олень  и  его
оленухи. Трудно было идти тихо, так как  ночью  случились  заморозки  и  под
ногами шуршали подмороженная дубовая и буковая листва и желуди,  даже  когда
почти неслышно двигались Сварте и Коль. Когда же шел Арн, то казалось, будто
по лесу едет целая дружина в полном вооружении. Охотники думали про себя, не
смея высказать это вслух, что для чутких оленей топот Арна вообще походил на
гром.
   Сварте не решался приблизиться к оленям, и охотники  вышли  на  поляну  в
дубовой роще, возле небольшого озера. Им  навстречу  дул  слабый  ветерок  -
Сварте, а тем более Кол