н собрать
всю свою волю, чтобы учтиво подойти к Сесилии под взглядами окружающих. Ведь
она ожидает его спокойно и чинно, опустив глаза.
   Но вот она мельком взглянула на него, и  их  глаза  встретились.  Откинув
всякое приличие, они бросились друг к другу в объятия,  что  в  общем-то  не
подобало молодым людям, которые еще не объявили о  помолвке.  Но  тут  снова
раздались ликующие возгласы прислуги, и поднялся такой шум, что нельзя  было
разобрать ни слова.
   В Хусабю уже знали.что должно произойти в скором  времени,  и  многие  из
слуг надеялись последовать за Сесилией после свадьбы.  Все  считали,  что  у
Сесилии и молодого господина Арна с ними будут обращаться лучше, чем где  бы
то ни было. Об Арне рассказывали только хорошее. И речь шла вовсе не о  том,
как он владеет мечом и луком, - об этом говорили за  кружкой  пива  господа.
Известно было, что Арн обращается с рабами как со свободными людьми.
   Бабушка Ульрика кашлянула в  третий  раз,  и  Сесилии  с  Арном  пришлось
оторваться друг от друга. Они вошли в дом, чтобы гость, по обычаю,  выпил  и
преломил  хлеб.  Ульрика  начала  выспрашивать  о  подарке  для  невесты,  о
приданом, о том, где будут праздновать помолвку. Арн вынужден был  собраться
с мыслями, чтобы толково ответить на все ее вопросы, будто они действительно
занимали его, и ему пришлось  описать  местоположение  Форсвика,  количество
мыз, размеры главной усадьбы, число рабов в доме и прочее, о чем он и сам-то
не знал в точности. Только после этого Ульрика задала вопрос о более  важных
вещах: как настроены Фолькунги в Восточном Геталанде и есть ли еще  у  свеев
свой тинг. Арн уверил ее, что Фолькунги  Восточного  и  Западного  Геталанда
объединились с Эриковым родом и он думает, что Кнут сын Эрика  будет  избран
королем на тинге свеев. Арн сам слышал об этом,  проезжая  по  Свеаланду,  и
похоже, в этом нет никаких сомнений. Короля Эрика сына Едварда  в  Свеаланде
очень любили, и как понял Арн, к Карлу  сыну  Сверкера  подобных  чувств  не
испытывали. Кто же такие братья Коль и Болеслав, об этом у  свеев  мало  что
знали. Возможно, что Кнут сын Эрика уже избран королем свеев,  и  теперь  он
должен прибыть на ландстинг в Западный Геталанд, чтобы его и  здесь  избрали
королем.
   Госпожа Ульрика порадовалась добрым вестям и  поняла,  что  она  замучила
расспросами молодых людей. Они придавали мало значения  тому,  что,  конечно
же, было важнее их нежных чувств. И как же она удивила  их,  когда  сказала,
что  погода  стоит  прекрасная  и  им  стоит  совершить  прогулку  верхом  в
Чиннекулле. При этих словах Сесилия вскочила и обняла свою строгую бабушку.
   Девушка сразу велела седлать смирную кобылку и переоделась:  на  ней  был
широкий, теплый зеленый плащ, застегнутый пряжкой на груди  и  спадавший  до
пят. Привычно перекинув подол через руку, Сесилия  живо  вскочила  в  седло,
прежде чем Арн или кто-нибудь из  рабов  успел  ей  помочь.  Пришпорив  свою
кобылку, она быстро поскакала прочь, пока Арн брал суму с хлебом, свининой и
деревянными кружками для воды, приготовленными  служанкой  на  случай,  если
прогулка затянется, как она сказала ему, нескромно рассмеявшись.  Оказавшись
на расстоянии, Сесилия повернулась в седле и крикнула Арну, чтобы он догонял
ее. Арн, опьяненный счастьем, засмеялся в ответ и, нежно похлопав Шималя  по
крупу, пошутил, что они отправляются на охоту с удачным исходом. Одним махом
вскочив в седло,  так  что  стоявшие  рядом  зашептались  в  изумлении,  Арн
поскакал за Сесилией. Он пустил Шималя  коротким  галопом,  чтобы  не  сразу
догнать развевающийся вдали зеленый плащ и рыжие кудри.
   Когда же королевская усадьба скрылась из виду, он  пустил  коня  во  весь
опор. Быстрее ветра Арн обогнал Сесилию, повернул Шималя и снова  понесся  к
ней, но в последний миг свернул в сторону и  начал  скакать  кругами  вокруг
нее, наслаждаясь нежным смехом любимой, который делал его лихим и смелым. Он
поднялся в седле, балансируя в воздухе руками, и вновь промчался мимо нее на
полном скаку, а она, дивясь его искусству, придержала кобылку. Но когда  он,
смеясь, обернулся, раскинув руки, то не заметил толстую дубовую ветку, и она
смахнула его на землю, словно рукавицу.
   Это было досадное падение. Он неподвижно лежал на  земле,  и  Сесилия,  в
испуге сойдя с лошади, бросилась к нему,  в  отчаянии  гладя  его  лицо.  Он
открыл один глаз, потом второй и, смеясь, заключил ее в  свои  объятия.  Они
оба покатились по ковру из белоснежных анемон, и она ругала его за  то,  что
он так напугал ее.
   Потом они разом смолкли и, сев на  траву,  обнялись  в  долгом  молчании,
будто никаких слов и не требовалось, только пение птиц над головой.
   Так они сидели, пока их тела не заныли от неудобного  положения.  Сесилия
высвободилась первой и откинулась на траву, а он лег рядом с ней,  гладя  ее
лицо, и, борясь с робостью, осторожно поцеловал ее в лоб, а затем в  щеки  и
губы. Она начала отвечать на его поцелуи, и их робость словно унесло  летним
ветром.
   Они вернулись в королевскую усадьбу Хусабю поздно вечером.
 
 
 
   XII
 
   Доброта Сесилии навлекла на них большую беду. Кто-то  возразит,  что  это
Господу Богу решать  -  быть  добру  или  злу,  что  счастье  или  несчастье
настигает людей вслепую, по воле рока, как настигает человека смерть,  когда
норны* вдруг обрезают нить его жизни.
   Подобный взгляд  на  Христово  учение  был  довольно  распространенным  в
Западном  Геталанде,  но  для  цистерцианцев  или  для  Арна  это  было   не
---------------------------------------* Норны - в  скандинавской  мифологам
"небесные пряхи", которые прядут нить  человеческой  жизни.  что  иное,  как
пережиток старого язычества, почти кощунство, потому что в таком случае надо
было считать, что доброта или злоба людей,  их  грехи  или  благодеяния,  их
разум и заблуждения, как и любовь к Богу, ничего не значат. Своей  свободной
волей, как и любовью к  Богу,  мужчина  или  женщина  во  многом  определяют
собственную судьбу. И Арн горевал,  что  их  несчастье  более  чем  что-либо
другое имело своим истоком именно доброту Сесилии.  Достаточно  было  только
сравнить ее с сестрой Катариной, чтобы понять это.
   Для Катарины счастье Сесилии означало ее собственное несчастье. Когда  та
больше не вернулась в Гудхем для продолжения занятий, Катарина  поняла,  что
она теперь останется замурованной в этих ненавистных  ей  стенах.  Ее  злоба
только усилилась, едва она узнала, какое большое приданое дает за сестрой их
отец Альгот ради того, чтобы одна из его дочерей породнилась с  Фолькунгами.
Маловероятно, что теперь Альгот позволит выйти замуж еще и Катарине,  и  она
боялась, что навеки останется в монастыре, увянет здесь старой  девой  среди
других старых дев.
   Сесилия и Арн пока только обручились, и это промедление  зависело  не  от
них самих, а от борьбы за власть в стране. Кнуту сыну Эрика с большим трудом
удалось заставить свеев избрать его королем в  Муре.  И  когда  наконец  это
свершилось, он не смог вовремя приехать на ландстинг  в  Западном  Геталанде
из-за того, что Болеслав послал против него войско, так что он был  вынужден
отправить свеев в поход - это первое, что  они  сделали  для  своего  нового
короля.
   Болеслав думал,  что  время  будет  работать  против  него,  если  он  не
поторопится и не сумеет собрать достаточно большое войско. С ним  были  лишь
датчане и его собственные родичи. Выступив против  Бьсльбу,  ои  тотчас  был
разбит  Кнутом  сыном  Эрика  и  его  свеями,  а  также  Биргером  Брусой  и
Фолькунгами из Восточного Геталанда. Победа была на стороне Кнута, но  время
шло, и лето близилось к концу.
   Магнус сын Фольке из Арнеса вбил себе в голову,  что  на  свадебном  пиру
должен сидеть король, и поэтому ждал, пока  Кнут  не  приедет  на  ландстинг
Западного Геталанда.
   Теперь, когда Арн и Сесилия ехали в Гудхем, они могли быть мужем и  женой
перед Богом. Но они пока оставались женихом и  невестой,  хотя  Сесилия  уже
носила под сердцем ребенка Арна.
   Арн в волнении советовался об этом с Эскилем, ибо тот хорошо разбирался в
мирских законах страны, но Эскиль лишь  посмеялся  и  сказал,  что  в  таком
случае закон предписывает следующее: если отец Сесилии захочет поднять шум и
довести дело до тинга, то Арн будет обязан уплатить шесть  марок  серебра  в
качестве штрафа. Эскиль, таким образом, отмахнулся от вопроса,  ссылаясь  на
то, что Альгот сын Поля вряд ли затеет спор из-за такой  мелочи.  Глупее  не
придумаешь.
   Из сестринской любви Сесилия желала встретиться с Катариной, чтобы,  если
возможно, утешить ее. Ей было  нетрудно  понять,  как  страдает  Катарина  в
стенах Гудхема, ведь она хорошо знала свою сестру.
   Как оказалось, она все же знала ее недостаточно хорошо. Иначе она никогда
не переступила бы порога Гудхема, чтобы утешить Катарину.
   Когда сестры встретились в  монастырском  саду,  Сесилия  постаралась  не
особенно-то  упиваться   описаниями   своего   счастья   перед   сестрой   и
сосредоточилась на том, что она обязательно поможет Катарине и, когда  будет
сыграна свадьба, поговорит с отцом, который более серьезно  отнесется  к  ее
словам, коль скоро она породнится с Фолькунгами.  Можно  придумать  кое-что,
чтобы заставить
   Альгота образумиться. Хотя бы сыграть на его жадности  и  намекнуть,  что
содержание дочери в монастыре требует много серебра и стоит им дубовой рощи.
Эти деньги просто выбрасываются на ветер, тем более что Катарина ни капли не
ценит отцовскую любовь и заботу. И обе они рассмеялись этому доводу.
   Но тут Сесилия неосторожно заговорила о своем счастье,  о  том,  как  они
будут жить сначала в Арнесе, пока дороги непроезжие, а потом  переселятся  в
Форсвик, на Веттерне, и  как  они  с  Эскилем  поедут  навестить  норвежских
родичей, и о всяких прочих вещах. Катарина ярко представила себе  свободную,
счастливую жизнь за пределами монастыря, и ее  глаза  сузились  от  злобы  и
зависти. Сесилия была слишком переполнена  своим  счастьем,  чтобы  заметить
это. Когда же Катарина словно невзначай спросила, уж не много ли гостей было
в последнее время в усадьбе, что Сесилия потолстела в талии,  то  сестра  не
смогла скрыть своей радости и выдала тайну. Это грех, но его можно  искупить
всего-то шестью марками серебра и несколькими Патер Ностер и  Аве  Мария  и,
возможно, еще ношением власяницы и неделей на хлебе и воде,  из  чего  будет
состоять покаяние. Да, это правда, она беременна. И,  говоря  об  этом,  она
была одновременно счастлива и напугана, потому что боялась рожать.
   Но Катарина уже не слушала детского лепета младшей сестры. Она размышляла
о том, как этот поворот событий может послужить ее собственному спасению.
   Когда настало время разлуки, она нежно обняла Сесилию и попросила ее быть
осторожнее в ее нынешнем  положении,  а  также  передать  горячие  пожелания
счастья Арну.
   Сесилия,  попрощавшись,  испустила  явный  вздох   облегчения,   заставив
Катарину задрожать от гнева, и едва за сестрой закрылись  ворота  монастыря,
как Катарина, преисполненная холодной решимости, поспешила к настоятельнице,
чтобы как можно быстрее изменить все в свою пользу.
   Гудхем  был  новым  монастырем,  он  возник  совсем   недавно   благодаря
пожертвованиям короля Карла сына  Сверкера,  который,  кроме  того,  подарил
землю женскому монастырю Врета в Восточном Геталанде. Что думал  Эриков  род
об обителях, основанных Карлом сыном Сверкера, никто  в  точности  не  знал,
поэтому настоятельница Гудхема,  мать  Рикисса,  сама  из  рода  Сверкера  и
близкая родственница ныне убитого короля Карла, весьма опасалась, что Гудхем
будет закрыт или же им придется  переезжать.  Если  Кнут  сын  Эрика  станет
королем, как все говорили, то незавидная у нее будет доля -  принадлежать  к
роду Сверкера в Западном Геталанде и сидеть  в  монастыре,  основанном  этим
родом. Всем ведь известно, как в свое время Эрик сын Едварда  протянул  свои
алчные руки к Варнхему.
   Мать Рикисса была женщина вспыльчивая, и  некоторые  звали  ее  забиякой.
Иногда она бывала просто невыносима. Но, как  близкая  родственница  короля,
она хорошо разбиралась во всем, что касается мирской власти.
   Когда Катарина пришла к ней и неожиданно  покаялась  в  старом  грехе,  о
котором прежде умалчивала, - грехе плотской  связи  с  молодым  Арном  сыном
Магнуса, - то настоятельнице следовало бы проявить строгость.  Но  Катарина,
опустив глаза и будто бы утирая слезы, объяснила,  что  грех  ее  усугубился
тем, что Арн преследовал не только ее, обещая жениться, но и сестру Сесилию,
которая теперь забеременела.
   Мать Рикисса сразу смекнула, какая великолепная  возможность  открывается
перед ней. Очевидно, Катарина думала так же, ибо она скромно напомнила,  что
соблазнитель - близкий  друг  Кнута  сына  Эрика,  а  значит,  многое  может
измениться, если Арна сына Магнуса отлучат от церкви.
   Услышав эти слова, мать Рикисса поняла, что они с Катариной - одного поля
ягоды. И она удовлетворилась очень мягким наказанием за запоздалое раскаяние
Катарины, предписав ей недельное одиночество, молчание на  воде  и  хлебе  и
обычный перечень молитв.  Катарина  покорилась,  благодарно  поцеловав  руку
матери Рикиссы,  громко  вознесла  хвалу  Пресвятой  Деве  за  милосердие  и
удалилась с едва заметной  улыбкой,  не  ускользнувшей  от  зоркого  взгляда
настоятельницы.
   А  затем  мать  Рикисса,  тяжело  ступая  (как  боялись  звука  ее  шагов
послушницы Гудхема!), решительно направилась в скрипторий, чтобы сделать то,
что должно быть сделано, и как можно скорее.
   Она написала два письма: Болеславу, где советовала ему обратиться с  этим
делом к архиепископу в Восточном Аросе, и епископу Бенгту в Скару, чтобы тот
как можно быстрее объявил об отлучении, иначе  какой-нибудь  слуга  Божий  в
епархии только усугубит тяжесть содеянного,  обвенчав  ненароком  грешников.
Она питала надежду заполучить епископа Бенгта на свою  сторону,  ибо  знала,
что он разделял ее беспокойство по  поводу  того,  что  времена  щедрости  к
церкви и ее служителям проходят. Кроме того, епископ тоже был многим  обязан
роду Сверкера.
   Катарина и мать Рикисса получили желаемое, хотя и желали этого по  разным
причинам. Через две недели епископ Бенгт в  соборе  Скары  произнес  анафему
Сесилии дочери Альгота и Арну сыну  Магнуса.  Ни  один  священнник  во  всем
Западном Геталанде не имел лрава вступать в церковное общение с этими двумя.
Единственное убежище, которое они могли себе найти, - монастырь.
 
   * * *
 
   Второй раз Арн и Сесилия ехали в монастырь Гудхема, но какой же печальной
была теперь их поездка. Магнус отправил с ними дружину, и воины были одеты в
цвета Фолькунгов. Отец не хотел, чтобы его сын ехал  на  покаяние,  прячась,
стыдливо, и достойно снарядил его в дорогу.
   Они почти не разговаривали в  пути,  все  было  сказано  прежде.  Сесилии
трудно было простить Арна, как он ни объяснял ей, что был пьян  в  тот  раз,
когда Катарина пришла к  нему,  и  едва  понимал,  что  происходит.  Сесилия
возражала, что он все-таки умолчал об этом и она сама по незнанию  совершила
грех, которого могла бы избежать, если бы знала обо всем заранее.  Он  слабо
пытался защищаться, говоря, что ему было нелегко рассказать той, кто  дороже
ему всего на свете, что он согрешил с ее  сестрой  и  еще  что  он  не  знал
закона, где было бы сказано, что это мерзость. В последнем она ему поверила,
хотя ей показалось странным, что ему неизвестен христианский закон.  Обсудив
происшедшее, они начали думать о будущем. Как понимал Арн, дело затягивалось
надолго, может, на год или более того, пока их  грех  не  будет  искуплен  и
исповедан в Риме. Сесилия смотрела на будущее еще более мрачно.
   Разлучаясь с ней у ворот Гудхема, он поклялся перед Богом, что вернется и
заберет ее отсюда, поклялся на своем мече, чтобы еще больше убедить  ее,  но
она нашла это ребячеством. Однако Арн упрямо повторял, что она должна верить
ему, что, пока он жив, он всегда будет ждать  того  мига,  когда  они  вновь
будут вместе, и он заклинает ее не давать трех  монашеских  обетов,  ибо  их
нельзя  потом  взять  назад.  Лучше  жить  в  монастыре  послушницей,  а  не
монахиней, пусть даже в худших условиях. Она молча кивнула ему, вырвалась  и
побежала к воротам, где ее ждала мать Рикисса, суровая  и  презрительная.  И
когда обитые железом дубовые створки закрылись за Сесилией, Арн почувствовал
такую скорбь, что, казалось, сейчас умрет. Упав на колени, он долго молился.
Дружинники молча ждали, стоя в некотором отдалении. Они тоже горевали о нем,
о Фолькунгах и о той радости, которую похитили у них и у Эрикова  рода.  Они
ненавидели Сверкеров  род.  Ведь  всем  было  известно,  что  он  -  причина
несчастий.
   Арн ехал недолго в обществе дружинников Арнеса.  Вскоре  он  остановился,
сошел с коня и переоделся. Сняв Фолькунгову сорочку, он облачился в  простую
серую одежду из грубого сукна, с красной каймой. Он носил ее в первое  время
после того, как менее года назад выехал из Варнхема и вернулся домой.  Тогда
он хотел лучше узнать низший мир. За этот год он многому научился  и  понял,
что часто здесь побеждает зло.
   Арн твердо решил, что поедет в Варнхем один и путь  его  будет  пролегать
вдоль восточного берега Хурнборагашен,  через  Биллинговы  леса.  Дружинники
пробовали отговорить его - время теперь неспокойное, и никто не  мог  знать,
что ожидает его в лесу. Но Арн холодно ответил им, что у него есть меч и что
Господь защитит тех разбойников и прочий сброд, которые вздумают напасть  на
него. На этом он повернул Шималя и поскакал прочь,  не  проронив  больше  ни
слова. Дружинники знали, что им не догнать его коня и что ничего другого  не
остается, как понуро отправиться назад в Арнес - без  того,  чью  жизнь  они
поклялись защищать даже ценой собственной жизни, если бы это потребовалось.
   Арн  долго  ехал  через  болота  и  топи,  и  вокруг  не  было  ни  следа
человеческого жилья. Дорога была тяжелой,  и  лишь  в  сумерках  он  наконец
добрался до лесистых склонов  горы  Биллинген.  Он  знал,  что  ему  следует
продолжать путь на север и тогда он вскоре окажется на  земле  Варнхема.  Но
было очень рискованно взбираться в гору  ночью,  да  и  небо  было  затянуто
тучами, так что ни звезды, ни луна  не  освещали  ему  путь.  Он  равнодушно
продолжал скакать до тех пор, пока виднелась дорога, но потом решил  все  же
остановиться и заночевать в лесу. Вместо овчины у него был лишь тонкий плащ,
и ночью он мог замерзнуть, но Арн расценил это как начало испытаний на  пути
к покаянию. Он был готов страдать, лишь бы это сократило время  наказания  и
он с помощью Божией смог  бы  исполнить  свою  священную  клятву  и  забрать
Сесилию из Гудхема.
   Вдруг в сумерках он увидел крохотную избушку. В ней горел свет,  а  рядом
стоял покосившийся хлев, в котором при его приближении  беспокойно  замычала
корова. Он решил, что здесь живут  вольноотпущенники  или  беглые  рабы,  но
готов был заночевать даже в их избушке, лишь бы не спать под открытым  небом
в холодном лесу.
   Не раздумывая, он вошел в избушку, чтобы просить  о  ночлеге.  Он  ничего
теперь не боялся, ибо хуже того, что с ним случилось, уже не могло  быть.  К
тому же у него есть серебро, которым он честно и по-христиански  расплатится
с хозяевами, вместо того чтобы вламываться в дом силой, с мечом в руках.
   Тем не менее он был испуган видом сгорбленной старухи, сидевшей у очага и
помешивавшей  в  котле  какое-то  варево.  Голос   ее   был   каркающим,   и
приветствовала она гостя вовсе не учтиво, а с  издевкой  и  такими  словами,
которых он даже не понял, ибо подобные ему страшатся  тьмы,  а  подобные  ей
общаются с нею.
   Арн спокойно сказал, что хотел бы получить ночлег, иначе рискует погубить
коня, продолжая путь ночью через гору, и добавил,  что  хорошо  заплатит  за
услугу. Старуха молчала, и он вышел расседлать Шималя, постави