тьев,  и  потому  разговор
велся столь тихо, что монахи, работавшие в саду, лишь изредка слышали то или
иное слово, нечаянно громко вырывавшееся у кого-нибудь из досточтимых мужей,
после чего собеседники снова переходили на пониженные тона.
   Примерно через час они пришли к согласию и позвали к себе  Арна,  который
работал в одной из кузниц, где вышел из строя механизм, раздувавший меха.
   Арн пошел в лаваторий и вымылся,  думая  о  том,  что  нужно  бы  выбрить
макушку, чего он не делал в последние недели, так как был освобожден от всех
обязанностей, кроме  работ  по  налаживанию  водостоков.  Проведя  рукой  по
голове, он почувствовал полудюймовую щетину. В таком виде,  пожалуй,  нельзя
являться перед архиепископом. Но с другой стороны, он не мог  задерживаться,
ведь его уже ждали.
   Слегка смущенный,  Арн  пришел  в  галерею,  опустился  на  колени  перед
архиепископом, поцеловал его руку и попросил  прощения  за  свой  неряшливый
вид. Отец Генрих быстро объяснил, что Арн  относился  к  числу  тех,  кто  в
течение  последних  недель  выполнял  тяжелую  и  очень  важную  работу,  но
архиепископ только отмахнулся от подобной мелочи и пригласил Арна сесть, что
было неслыханной милостью.
   Арн опустился на скамью напротив двух досточтимых мужей, чувствуя себя не
в своей тарелке. Он не мог понять, почему они хотят говорить именно  с  ним,
молодым послушником. Не ясно было и то, что должно теперь с  ним  случиться.
До сих пор Арну казалось, что жизнь его идет по накатанной колее и столь  же
определена, как движение звезд на небосклоне. - Ты, возможно, помнишь  меня,
молодой   человек?   -   дружески   спросил   архиепископ,   но   неожиданно
по-французски, а не на латыни. - Нет, Ваше Высокопреосвященство, я  не  могу
честно сказать, что помню вас, - смущенно ответил Арн и уставился в землю. -
Когда мы встретились впервые, ты пытался побить меня, назвал старикашкой или
кем-то еще и сказал, что не хочешь сидеть и читать скучные книги, но это ты,
конечно, забыл? - продолжил архиепископ  с  притворной  строгостью,  которая
была столь наигранна, что все другие люди на земле, кроме Арна, могли бы это
заметить. - Ваше Высокопреосвященство, я смиренно молю  о  прощении  и  могу
объяснить это только тем, что был неразумным ребенком, - краснея  от  стыда,
ответил Арн. Но архиепископ и отец Генрих только рассмеялись. -  Ну-ну,  мой
юный друг, я просто пошутил,  я  приехал  сюда  вовсе  не  для  того,  чтобы
отомстить за твой поступок. После всего того, что я  услышал,  мне  остается
только благодарить Бога,  что  тебе  не  пришло  в  голову  поколотить  меня
сегодня. Нет, не нужно снова просить прощения! Лучше послушай.  Мой  дорогой
старый друг Генрих и я очень долго размышляли о  твоей  судьбе,  кстати,  мы
начали думать о ней еще тогда, когда тебя привезли сюда
ребенком. Ты ведь знаешь, что тебя привело к нам чудо, сын мой? 
      - Я читал об этом, - тихо ответил Арн. - Но сам я ничего не помню о том, что случилось со мной в действительности. 
      - Но если Господь и святой Бернард подняли тебя из царства мертвых и привели к нам, какие нужно из этого сделать выводы? - спросил архиепископ с новой, менее шутливой интонацией, словно начиная теперь серьезный разговор. 
      - Когда я был ребенком и упал с высокой башни, Господь явил свою милость ко мне и, может быть, к моим отцу и матери за их горячие молитвы, - ответил Арн, по-прежнему не смея поднять глаз. 
      - Конечно, конечно, но это еще не все, - продолжал архиепископ Стефан с едва заметной ноткой нетерпения в голосе. - Но сразу же возникает вопрос - почему? 
      - Да, - сказал Арн, - но я никогда не мог найти на него ответ. Милость Божья простирается далеко за пределы человеческого разумения. Наверное, не только я не понимаю всего, что связано с Его милостью. 
      - Ах, теперь-то я узнаю маленького проказника, который пытался меня побить и назвал старикашкой. Прекрасно, молодой человек! Противоречь! Нет, я не иронизирую, мне нравится, что ты противоречишь. Это значит, что мы не превратили тебя в тепличное растение, у тебя сохранились воля и разум, и нам обоим кажется, что это чудесно, Генрих особенно расписывал мне это твое качество. Кстати, я давно не говорил по-французски, не будешь ли ты возражать, если мы перейдем на латынь? 
      - Нет, Ваше Высокопреосвященство. 
      - Хорошо. На самом деле я просто хотел отплатить тебе за нашу первую встречу, когда ты сер- 
дился на меня за то, что я не слишком хорошо говорю на языке скандинавов. Но моя шутка не удалась, поскольку твой французский великолепен. Кстати, как это получилось, ведь почти все тексты написаны на латыни? 
      - У нас было заведено так, что я должен говорить на латыни, когда дело касается духовных тем и чтения, на французском - во время примерно половины работ в монастыре и на языке скандинавов с теми послушниками, которые не владеют французским, - ответил Арн, в первый раз подняв глаза и прямо посмотрев на архиепископа. Он уже почти преодолел смущение. 
      - Прекрасный порядок, хорошо, что ты сохранил северный язык, тем лучше, если все закончится так, как я думаю, - задумчиво пробормотал архиепископ. - Но позволь теперь задать тебе конкретный вопрос, и я ожидаю искреннего ответа на него. Говорил ли с тобой Господь Бог? Прояснил ли Он тебе свои замыслы? 
      - Нет, Ваше Высокопреосвященство, Бог никогда не обращался ко мне, и я ничего не знаю о Его намерениях, - ответил Арн, снова погрузившись в смущение и уныние. Он словно стыдился того, что не получил наставлений от Бога, который сотворил чудо и вернул ему жизнь. Ему казалось, что из-за своей греховности он стал недостойным первоначального Божьего замысла, в чем бы он ни заключался. 
   Двое старших в молчании размышляли над ответом Арна.  В  течение  долгого
времени они ничего не говорили, но в конце концов обменялись  выразительными
взглядами и кивнули друг  другу,  а  отец  Генрих  стал  откашливаться,  как
обычно, прежде чем пуститься в долгое объяснение. -  Мой  возлюбленный  сын,
выслушай меня и не пугайся, - начал  он  с  заметным  волнением.  -  Стефан,
добрый друг мой, и я приняли решение,
которое кажется нам единственно правильным. Мы столь же мало, как и ты, знаем о замыслах Господа в отношении тебя; единственное, что нам известно, - у тебя должно быть особое предназначение. Но может оказаться так, что Его призыв прозвучит еще не скоро. В таком случае наша задача заключается только в том, чтобы как можно лучше подготовить тебя к этому моменту, не правда ли? 
      - Да, разумеется, святой отец, - тихо ответил Арн. У него вдруг пересохло в горле. 
      - У тебя хорошее образование, а дела рук твоих радуют нас здесь, в стенах монастыря, - продолжал отец Генрих. - Но ты ничего не знаешь о жизни там, снаружи. Поэтому ты отправишься в мир, вернешься в усадьбу своего отца, в Арнес, который находится на расстоянии одного дня пути отсюда. Да, один день пути на скандинавской лошади, ты понимаешь, что я имею в виду, - на коне из Святой Земли это всего лишь полдня пути. В общем, это тебе мое повеление. Ты вернешься к тому, что когда-то было твоей жизнью. 
      - Я... я, конечно, подчиняюсь вашему повелению, - сказал Арн, хотя слова застревали у него в горле. Ему показалось, что на него обрушился страшный удар, словно его отлучают от церкви, изгоняют из высшего мира. 
      - Я вижу, ты не очень рад нашему повелению, - заметил архиепископ. 
      - Нет, Ваше Высокопреосвященство. Я пытался жить здесь, среди братьев и могу честно сказать, что я делал все, что мог, - ответил уничтоженный Арн. 
      - Ты цистерцианец, мой юный друг, - сказал архиепископ Стефан. - Помни об этом, ты всегда останешься одним из нас, ибо то, что сделано, уже нельзя изменить. Может быть, ты вернешься в монастырь, обнаружив, что жизнь в миру тебе не под- 
ходит, и станешь монахом, одним из нас, мы ведь ничего об этом не знаем. Но ты должен узнать, как живут люди за пределами монастыря, - и для этого ты должен оставить нас. Никакие книги, сколько бы ты их ни прочел, не дадут тебе это знание. Мы желаем тебе добра, Арн, и помни, что и Генрих, и я действительно любим тебя и будем за тебя молиться. Но ты должен узнать хоть что-то о другом мире, в этом все дело. 
      - Когда мне можно будет вернуться? Сколько времени я должен провести там? - спросил Арн, в котором снова затеплилась надежда, что он не отлучен от братьев навсегда, что все это - лишь временное испытание. 
      - Ты вернешься к нам, когда этого захочет Бог. Если Господь этого не захочет, Он поставит перед тобой другую задачу. Ты должен спрашивать Его в своих молитвах, мы здесь не властны, поскольку это касается только тебя и Бога, - сказал архиепископ и сделал движение, будто собираясь встать, показывая таким образом, что разговор окончен. Но тут он вспомнил, что должен сказать еще кое-что, и лицо его просветлело. - Да, еще одно, Арн. Находясь в миру, ты должен знать, среди твоих друзей есть и архиепископ, ты всегда можешь обратиться ко мне в трудную минуту, помни об этом! 
   С этими словами архиепископ Стефан поднялся и протянул руку Арну, который
упал на колени и поцеловал ее, склонив голову в знак повиновения.
 
   * * *
 
   Когда Арн выехал из Варнхема, разум его  словно  помутился.  Несмотря  на
множество наставлений и пожеланий от отца Генриха, он не  мог  преодолеть  в
себе чувство, что его подвергли наказанию,  будто  он  оказался  не  достоин
общества братьев.
   Чтобы утешиться, он начал петь, и это  вскоре  помогло.  Настроение  Арна
улучшилось, и он пел уже больше от радости, чем в утешение. Теперь  он  умел
петь, как все остальные братья, немного  лучше,  чем  одни,  и  похуже,  чем
другие. И сейчас пение радовало его впервые за многие годы, с тех пор как  в
церковном хоре однажды зазвучало его сопрано.
   Когда его грусть сменилась радостью, столь же  быстро  и  непредсказуемо,
как меняется погода весной, его душу наполнило напряженное ожидание. Он ведь
действительно ничего не знал о мире  и  едва  помнил,  как  выглядит  Арнес,
который когда-то был его домом. В  памяти  Арна  остались  высокая  каменная
башня, усадьба, обнесенная стенами, возле которых он и другие дети играли  в
обруч и где отец  показал  ему,  как  обращаться  с  луком  и  стрелами,  но
восстановить ясную картину того, как они тогда жили, ему было  трудно.  Арну
казалось, что жили все вместе, что было темно и горел огонь в большом очаге.
И вот завтра он все увидит своими глазами. На  хорошем  коне  он  поспел  бы
домой уже к вечеру, но ему дали старую медлительную северную клячу, одну  из
тех, которые, по мнению брата Гильберта, не годились  ни  на  племя,  ни  на
что-либо другое. В Арнесе находился послушник Эрленд, учивший детей грамоте,
и ему вполне можно будет отдать эту  лошадь,  когда  он  соберется  ехать  в
Варнхем. Отец Генрих предполагал, что после возвращения Арна  присутствие  в
Арнесе послушника Эрленда вряд ли будет необходимо.
   Человек должен уметь примиряться со своей  судьбой,  ведь  ее  определяет
Бог. Не помогут стенания о том, что ты  хотел  бы  быть  кем-то  другим  или
оказаться в другом месте. Нужно пытаться извлечь  полезный  урок  из  любого
дела - только так можно выполнить то, что предначертано Богом. Последним  из
братьев повторил это Арну перед отъездом брат  Ругьеро,  который  также  был
призван из Школы Жизни в Варнхем, поскольку отец Генрих  счел  местную  пищу
весьма скверной.
   Брат Ругьеро, украдкой  уронив  слезу  при  прощании,  навьючил  на  Арна
большую котомку с провизией, которой хватило бы на неделю или больше.  Когда
Арн стал возражать,  брат  Ругьеро  быстро  завязал  его  котомку,  а  потом
буркнул, что не повредит иметь с собой немного гостинцев, когда едешь домой.
Как и многие другие братья из Школы Жизни, Ругьеро думал, что  Арн  оказался
среди них потому, что его родители были бедны и не могли  прокормить  лишний
рот. Ведь дети чаще всего оказывались в монастыре именно по этой причине.
   Через пару часов Арн увидел вдали Скару.  Двуглавая  башня  высилась  над
скоплением  деревянных  домишек.  Вскоре  он  почувствовал   запах   города,
поскольку ехал против ветра. Пахло дымом, гнильем, отбросами и испражнениями
животных, и все это вместе создавало такое зловоние, что путь в город  можно
было найти безошибочно, даже в кромешной тьме.
   По мере приближения к Скаре  в  Арне  все  больше  просыпался  интерес  к
строительству, которое там велось, и он  сделал  небольшой  крюк  для  того,
чтобы посмотреть поближе. В городе строилась крепость.
   Он придержал лошадь, все более поражаясь тому, что открылось  его  взору.
Перед  ним  двигалось  множество  людей,  большинство  из  них   с   усилием
передвигали каменные блоки по катящимся бревнам. Работа шла очень  медленно.
Он нигде не видел подъемных механизмов, все делалось за счет  ручного  труда
каких-то оборванцев,  и  трудились  они  под  присмотром  людей  с  оружием,
настроенных отнюдь не дружелюбно. Создавалось впечатление, что никто из тех,
кто надрывался на строительстве, не радуется своему труду.
   Стены были не очень высокими и состояли в основном из  земляных  насыпей,
до гребня которых можно было доехать верхом. Хорошая лошадь  могла  прыгнуть
наверх одним скачком; по крайней мере, Шамсин справился бы с этим.
   Арн мало знал о войне и оборонительных сооружениях, кроме  того,  что  он
прочитал, а читал он в основном  о  римской  стратегии  и  тактике.  Но  ему
показалось, что  строящуюся  здесь  крепость  будет  трудно  защищать,  если
осаждающие соорудят собственные деревянные башни и  подкатят  их  к  стенам.
Хотя не исключено, что римские методы полностью устарели.
   Кто-то из охранников обнаружил глазеющего Арна, подошел к нему и произнес
грубые слова, которые Арн не до конца  понял,  но  смысл  которых,  как  ему
показалось, заключался в том, что ему нельзя здесь  оставаться.  Он  тут  же
попросил прощения и развернул свою  медлительную  лошадь  по  направлению  к
городу.
   Скара также была окружена своего рода  стенами,  состоявшими  из  бревен,
вязанок хвороста и набросанной земли. Рядом с местом, где можно было въехать
в город, стояло несколько палаток, а возле них - люди, певшие чужие песни  и
игравшие на каком-то незнакомом инструменте. Подъехав поближе,  Арн  увидел,
что в одной из палаток сидело много,  мужчин.  Оци  пили  пиво,  и,  видимо,
занимались  этим  уже  давно,  поскольку  некоторые  из  них,  упав,   спали
беспробудным сном. К своему удивлению, он заметил также женщину:  одежда  ее
была в беспорядке,  и  она,  шатаясь,  брела  к  палатке  поменьше.  Тут  же
совершенно спокойно стоял мужчина и справлял нужду.
   Арн ничего не понимал в поведении своих ближних, и это ясно выразилось  у
него на лице, ибо трое маленьких мальчиков, заметивших его, стали показывать
на него пальцами и смеяться, хотя Арн не понимал и причины их смеха.  Однако
ему нужно было миновать их, чтобы проехать  через  проем  в  стене,  а  они,
немного пошептавшись между собой, загородили ему дорогу.
      - Здесь нужно заплатить пошлину беднякам, чтобы проехать, монашек! - закричал самый старший и наиболее отчаянный из них. 
      - Я мало, что имею, - ответил опечаленный Арн. - У меня с собой только немного хлеба и... 
      - Хлеб - это хорошо, потому что у нас вообще ничего нет! А сколько у тебя его, монашек? 
      - Четыре хлеба, испеченных сегодня утром, - честно ответил Арн. 
      - Прекрасно, давай их сюда! Давай сюда хлеб! - закричали все трое, и Арну показалось, что они вдруг повеселели. 
   Обрадованный тем, что  ему  так  легко  удалось  сделать  добро  ближнему
своему, Арн развязал котомку и вынул хлебы, которые трое  мальчишек  тут  же
схватили и с диким хохотом потащили прочь, не сказав ни слова благодарности.
Арн смущенно смотрел им вслед.  Он  подозревал,  что  его  каким-то  образом
обманули, но не мог  понять,  почему  кому-то  могло  прийти  в  голову  это
сделать, и тут же устыдился того, что плохо подумал о мальчишках.
   Когда он собрался проехать через ворота, двое сонных стражников с оружием
в руках преградили ему дорогу. Они сперва хотели узнать, как его имя и какое
у него дело. Тот ответил, что его зовут послушник Арн из Варнхема, а приехал
он для того, чтобы посетить собор, но скоро отправится дальше.  Смеясь,  они
впустили его в  город,  сказав  что-то  непонятное  о  том,  что  он  должен
остерегаться совершать какие-то поступки, но какие именно,
   Арн тоже не понял. И когда это ясно отразилось  на  его  лице,  стражники
захохотали еще громче.
   Въехав в ворота, он засомневался, куда ему двигаться дальше.  Направление
к собору указывали две  высокие  башни,  которые  были  видны  отовсюду.  Но
казалось,  что  везде  между  низенькими,  тесно  прижатыми  друг  к   другу
деревянными домишками лежит компост, и Арн сперва подумал,  не  поискать  ли
ему другую дорогу среди всех этих отбросов. Тут он увидел всадника, ехавшего
навстречу ему по улочке, которая вроде бы вела прямо  к  собору.  На  каждом
шагу копыта лошади погружались в отбросы,  навоз  и  нечистоты.  По-прежнему
сомневаясь и морщась от запаха, щекотавшего ему ноздри,  Арн  отправился  по
той же дороге. Еще было утро, или время, которое считалось в  городе  утром,
везде слышался петушиный крик, а пока Арн ехал по улочке, его несколько  раз
чуть не облили нечистотами из ночных горшков и объедками из кухонных котлов.
Из того, что он слышал и видел, Арн скоро понял, что  люди  жили  под  одной
крышей  со  скотиной  и  птицей.  Его  переполняло  скорее  удивление,   чем
отвращение.
   Наконец Арн выбрался из узкой улочки и оказался перед самим  собором,  на
большой  площади,  где  выстроились  длинные  ряды  палаток  и   происходила
торговля. Здесь было немного почище.
   Выбирая, куда поставить ногу, Арн осторожно слез с лошади и привязал ее к
столбу перед собором, рядом с которым уже стояли  два  других  коня.  Он  на
секунду заколебался, нужно  ли  сперва  утолить  свое  любопытство  и  пойти
посмотреть, что продается в палатках, или идти прямо  в  храм  Божий.  Задав
себе этот вопрос, он тут же устыдился  своих  сомнений,  подошел  к  воротам
собора, упал на колени и перекрестился.
   Внутри  было  почти  пусто  и  так  темно,  что  ему  пришлось  ненадолго
задержаться, дав глазам привыкнуть к полумраку. Перед алтарем  горело  около
двадцати маленьких свечек; он увидел  женщину,  которая  только  что  зажгла
новую свечу, опустилась на колени и стала молиться.
   Где-то  впереди,  в  темноте,  хор  запел  псалмы.  Но  мелодия   звучала
нескладно, он тут же услышал два голоса, которые  откровенно  фальшивили,  и
удивился: ведь петь так - значит насмехаться над Богом в Его же доме.
   Арн вошел в один из боковых нефов и сел  на  маленькую  каменную  скамью.
Прежде чем начать молиться, он попытался осмыслить  то,  что  он  услышал  и
увидел. Арн чувствовал себя неуютно в этом храме  Божьем.  Рядом  с  алтарем
висели два тканых полотнища ярких цветов, а также изображения двух святых  и
Девы Марии, расписанные синей, желтой, красной и зеленой  красками.  Сверху,
из застекленного окошка, прямо на него  струился  поток  света,  переливаясь
всеми цветами радуги. Это производило на Арна  впечатление  искусственности,
все украшения словно были фальшивыми. Изображение Иисуса Христа на одной  из
стен  башни  сияло  золотом  и  серебром,  как  будто  Господь  был   земным
правителем. Арн упал на колени и сперва попросил о прощении своих грехов,  а
потом обратился к Богу с просьбой простить  людей,  которые  превратили  Его
храм в нагромождение светских украшений и образчик дурного вкуса.
   Но, снова сев на маленькую скамью, он почувствовал, что от нее будто идет
тепло, словно камень с ним разговаривает. Ему подумалось, что он  уже  сидел
здесь раньше, но это было невозможно. Потом вдруг Арн  увидел  свою  мать  -
улыбаясь, она шла к нему. Но видение быстро исчезло, едва  хор  начал  новый
псалом, вновь звучавший фальшиво