жениться  на
женщине из рода Эрика. Альгот не мог упрекнуть Магнуса за этот разумный шаг,
и ему оставалось лишь сетовать на  собственное  невезение.  Они  с  Магнусом
обсуждали эту тему, и Альгот знал, что оба они думают  одинаково  и  придают
особое значение тому, что их земли граничат друг с другом.
   Было еще не поздно упрочить свое положение. У  Магнуса  был  сын,  одного
возраста с Катариной и Сесилией, и сын этот, Эскиль,  в  свое  время  станет
хозяином Арнеса. Такой вариант был даже лучше, не то  Катарине  пришлось  бы
выходить замуж за человека в летах,  тогда  как  сама  она  была  еще  почти
ребенком.
   Оставалась проблема с шаловливостью дочек. Ни та, ни другая не вели  себя
с молодыми людьми скромно, чего вправе был требовать каждый отец,  и,  когда
их поведение начало  вредить  их  репутации,  а  в  худшем  случае  могло  и
испортить ее  окончательно,  сделав  невозможным  замужество,  Альгот  решил
разлучить  дочерей.  Катарина  оставалась  дома,  Сесилия  же  была   отдана
послушницей в монастырь Гудхем. А когда Сесилия вернется домой, то  настанет
очередь Катарины отправиться в Гудхем на воспитание, и к  тому  же  получить
множество  полезных  знаний,  которые  пригодятся  будущей  хозяйке  Арнеса.
Последними не стоило пренебрегать, ибо знания возвысили бы  дочек  в  глазах
окружающих, хотя сами они не выражали отцу особой благодарности за  то,  что
он разлучил их и поочередно  отправлял  в  монастырь.  Теперь  настал  черед
Катарины, и ее это вовсе не радовало.
   Содержание дочерей в Гудхеме стоило немало серебра, и именно серебро было
единственным, что принимали в качестве оплаты монахини.  Но  Альгот  считал,
что его затраты не напрасны, ибо, когда девочки  удачно  выйдут  замуж,  все
окупится с лихвой. А кроме того, у него теперь появился вполне  естественный
повод чаще общаться с Магнусом  сыном  Фольке,  у  которого  было  несметное
количество серебра в сундуках. Продав Арнесу дубовую  рощу,  Альгот  получил
столь нужное ему серебро, да вдобавок прекрасную возможность  потолковать  о
добром нраве своих дочерей, на которых тратятся эти  деньги.  Тем  самым  он
лишний раз напомнил Магнусу о состоявшейся было  помолвке  и  намекнул,  что
Катарина и Сесилия могли бы помочь им заключить хорошую сделку.
   Альгот сын Поля слышал разговоры о  том,  что  второй  сын  Магнуса  сына
Фольке, который еще в детстве был отправлен в монастырь, вернулся  теперь  в
Арнес. Люди отзывались о нем не очень-то лестно, говорили,  что  он  остался
наполовину монахом.
   Арн, так его звали,  своим  видом  вначале  подтвердил  слухи,  когда  он
однажды холодным и туманным осенним вечером приехал верхом к Альготу, за две
недели до большого ландстинга в Аксевалле.  С  ним  было  два  раба,  и  они
привезли в Хусабю долю от своей добычи - оленей и кабанов. Магнус сын Фольке
и Альгот имели между собой соглашение, что когда люди из Арнеса охотятся  на
земле Хусабю, где угодья получше, так как множество кабанов приходит  осенью
в дубраву полакомиться желудями, то за это четверть добычи должна посылаться
Альготу.
   Похоже, в этот раз охота их оказалась очень удачной,  и  они  привезли  в
Хусабю тяжелую ношу. Сняв поклажу с коней, гости тут же собрались в обратный
путь, ибо старший из рабов уверял, что найдет дорогу даже ночью.
   Но Альгот немедленно возразил ему. Негоже отпускать на ночь глядя гостей,
которые привезли столь знатную добычу. А  кроме  того,  быстро  смекнул  он,
может, это само провидение  посылает  Катарине  одного  из  сыновей  хозяина
Арнеса, хотя и худшего. Будь что будет,  думал  Альгот,  кто  знает,  может,
Катарина скорее обратит внимание на старшего сына.
   Вот так случилось, что в  Хусабю  устроили  пир  прямо  перед  днем  Всех
святых, в канун зимы.  Расседлали  лошадей,  отвели  их  в  конюшню,  унесли
оленину и кабанов: мясом  этим  теперь  займутся  в  поварнях  Хусабю,  -  и
спутники Арна отправились в помещение для рабов. Тут к отцу подошла Катарина
и с самым невинным видом заявила, что не следует вынуждать гостя ночевать  в
длинном доме, вместе с другими, ибо в Арнесе привыкли к  большим  удобствам.
Она решила, что юный Арн будет спать в отдельной постели, в одной из  хижин,
которые сейчас как раз закрываются на зиму. Альгот лишь буркнул в ответ, что
согласен, не понимая или не желая понять.что замышляет его дочь.
   Арн чувствовал себя очень стесненно, ибо он никогда еще не гостил у чужих
людей и не знал, как себя следует вести. В Арнесе  он  успел  заметить,  что
хозяева недовольны, когда их гость ест и пьет  слишком  мало,  и  с  тяжелым
вздохом он, расседлав и самолично почистив Шималя, решил, что попробует есть
и пить до отвала. Его отец  не  должен  стыдиться  сына  даже  за  пределами
Арнеса. Еще повезло, что они успели проголодаться, - в пути у  них  не  было
времени поесть, ведь мокрая от дождя земля не лучшее место для привала.
   Итак, Арн решил есть и пить как свинья, как бы ни тяжело ему  было  вести
себя не по-христиански. Он вышел на  двор  к  колодцу,  чтобы  умыться.  Там
стояли рабы, и, едва сполоснувшись, Арн заметил,  что  рабы  эти,  испуганно
фыркая и показывая на него пальцами, убежали. Пусть как  хотят,  сами-то  не
приучены к чистоте, подумал он. Даже если он и собрался наесться как свинья,
то вовсе не обязательно иметь такой же запах.
   Арн  прилег  отдохнуть  в  низенькой  бревенчатой  хижине,  которую   ему
определили, и лежа смотрел в потолок,  где  в  прыгающем  пламени  огня  ему
виделись олени и кабаны. Он был рад, что удачно  поохотился  и  добыча  его,
даже больше, чем кирпичи, заставит отца смотреть  на  сына  добрее.  С  этой
утешительной мыслью и видениями диких зверей он уснул.
   Когда слуга осторожно разбудил его, на дворе  было  темным-темно,  и  ему
показалось, что он проспал много часов. Он испуганно вскочил, опасаясь,  что
его поведение сочтут неучтивым, будто  бы  он  отказывается  от  трапезы,  и
хозяева будут сердиты. Но слуга успокоил его, сказав,  что  пир  только  еще
начинается и что он пришел  как  раз  позвать  гостя.  Потребовалось  немало
времени, чтобы зажарить мясо.
   Когда Арн вступил в полутемный зал усадьбы Хусабю, ему показалось, что он
очутился в далеком прошлом. В длинной полутемной  комнате  стояли  два  ряда
резных столбов, и Арн догадался, что  крыша  из  дерна  слишком  тяжелая,  а
значит, ей необходимы опоры. Вдоль конька крыши  располагались  три  дымовых
отверстия с заслонками, и все равно на его лицо упали дождевые капли,  когда
он проходил через центр зала мимо длинного очага, в котором пылал огонь.  На
четырехугольных столбах со всех сторон были красные узоры из колец дракона и
сказочных зверей, и так же были украшены почетные сиденья и другие сиденья в
конце зала, в углу между длинной и короткой стенами. Жилище показалось  Арну
языческим, мрачным и холодным.
   Он заметил, что Альгот и его дочь Катарина одеты в нарядные одежды, как и
еще четверо незнакомых ему людей,  которые  сидели  вокруг  почетного  места
хозяина, и это его смутило, ибо сам он был одет как  охотник,  в  одежду  из
грубой шерсти и оленьей кожи. Но делать было нечего. Все смотрели на него  и
словно чего-то ждали. Тогда он приветствовал их миром Божиим, поклонился им,
но прежде всего - Катарине. Он увидел,  как  она  улыбнулась  ему  несколько
презрительно, и понял, что сделал что-то не так.
   Альгот сын Поля  не  видел  больше  причин  держать  своего  важного,  но
неуклюжего гостя в затруднении. Он спустился с почетного сиденья, взял  Арна
под руку и повел его к месту  справа  от  себя,  на  котором  обычно  сидели
знатные гости. Затем он велел  принести  большой  рог,  который  хранился  в
Хусабю со времен Улофа Шеткорольа, и  торжественно  подал  его  Арну,  чтобы
начать наконец пир.
   Арн поднес рог ко рту, не позволяя себе рассматривать его резьбу.  Сперва
он, правда, подумал не о его тяжести, а о языческих  образах,  которыми  рог
был украшен. Еще  он  подумал:  от  него,  наверное,  ждут,  что  он  выпьет
содержимое рога залпом, - и он, глубоко вздохнув, попытался сделать  все  от
него зависящее: он тянул и тянул из рога, пока не поперхнулся, а в это время
все не сводили с гостя глаз. Когда же  он,  задыхаясь,  оторвался  от  рога,
оказалось, что там оставалось еще больше трети пива, но  тут  Альгот  быстро
схватил рог и выплеснул  остатки  на  пол,  а  потом  повертел  рогом  перед
гостями. Все застучали ладонями по столу в знак того, что  гость  почтил  их
дом, выпив пиво до дна. Арн уже понял, что будет  вспоминать  этот  пир  без
особой радости.
   Внесли жаркое и новое пиво в больших кружках для  каждого,  и  оказалось,
что жаркое-то приготовлено из оленины,  зажаренной  на  вертеле,  и  лежалой
свинины. Как Арн и ожидал, оленина  оказалась  сухой  и  жесткой,  ничем  не
приправленной, кроме  соли,  которой  насыпали  весьма  щедро.  Значит,  они
зажарили зверя, который утром был еще жив, а такое брат Ругьеро расценил  бы
как тяжкий грех, наравне  с  кощунством.  Но  Арн  обещал  себе,  что  будет
стараться пребывать в хорошем настроении и  ни  на  что  не  жаловаться.  Он
похвалил жаркое, жадно выпил пива  и  довольно  зачмокал,  по  примеру  всех
остальных. Однако ему  было  трудно  найти  тему  для  разговора,  и  Альгот
вынужден был прийти  ему  на  помощь,  расспрашивая  об  охоте,  ибо  каждый
мужчина, похваляясь своими охотничьими победами,  делался  красноречив,  как
скальд, будь он даже отъявленный молчун.
   Арн не знал, что говорить, когда призывают хвалиться, и  отвечал  кратко,
немногословно, гораздо больше нахваливая своих  рабов,  искусных  охотников,
чем вызвал недоумение среди  сидевших  за  столом.  Поэтому  в  начале  пира
разговор тянулся, как улитка по высохшей тропинке. Когда же  Альгот  спросил
Арна, не подстрелил ли он сам кого-нибудь на охоте, - хотя  вопрос  его  был
коварный, ибо гость был обязан  слегка  приврать,  но  не  настолько,  чтобы
вызвать к себе недоверие, - Арн, тихо,  опустив  глаза,  ответил,  что  убил
шесть оленей и семь кабанов, а потом поспешно прибавил, что рабы  его  убили
почти столько же. За столом воцарилось молчание. Но Арн не  понял,  что  оно
означает: на самом деле никто ему не  поверил  -  все  считали,  что  гость,
конечно же, вправе слегка присочинить, но нельзя же так откровенно врать.
   Один юноша, родство которого с Альготом Арн плохо  себе  уяснил,  спросил
насмешливо, промахнулся ли Арн хоть раз,  или  ему  посчастливилось  уложить
всех с первого  выстрела.  Арн,  не  заметив  подвоха,  совершенно  искренне
признался, что убил всех  зверей  с  первого  раза.  Тогда  молодой  человек
издевательски захохотал и попросил позволить  ему  поднять  кубок  за  столь
удивительную меткость. Арн серьезно выпил  за  его  здоровье,  но  щеки  его
запылали, едва он увидел издевку в  глазах  окружающих.  Он  догадался,  что
отвечал не умно на вопросы хозяев. Но ведь он говорил чистую правду, как  же
можно быть умнее, если лжешь? Над этим следовало подумать, и  он  был  почти
готов соврать что-нибудь половчее, чтобы погасить насмешки в глазах других.
   Альгот сын Поля поспешил к Арну на помощь, заговорив о новых растениях из
монастыря,  о  которых  он  был  наслышан.  Может,  Арн  расскажет   о   них
поподробнее? Но молодой человек, посмеявшийся над Арном, не захотел дать ему
сорваться со своего крючка и, многозначительно взглянув на Катарину,  громко
сказал, что будет худо, если такие вот хвастуны получат себе в жены  славных
девушек, не заслужив их своей силой и разумными речами. Из этого Арн  сделал
вывод, что враждебно настроенный юноша  влюблен  в  Катарину,  но  до  этого
самому Арну не было никакого дела.
   Альгот вновь повторил попытку заговорить  на  мирные  монастырские  темы,
лишь бы не возвращаться к стрельбе из лука, которая могла вызвать еще больше
негодования за столом. Однако Торд сын Гейра, как звали насмешливого  юношу,
стремился уложить Арна на обе лопатки. Желая показать свою силу Катарине, он
предложил принести лук и поупражняться в стрельбе прямо здесь, благо что зал
был длинным. Арн тут же дал согласие, краем глаза заметив,  что  Альгот  сын
Поля старается предотвратить состязание.
   Послали рабов за луком и стрелами, а  возле  самой  двери  поставили  пук
соломы. Мишень находилась на расстоянии двадцати пяти шагов от  людей.  Торд
сын Гейра взял лук со стрелами и громко сказал, что это не  слишком  большое
расстояние для того, чтобы подстрелить кабана,  и  что,  возможно,  господин
Арн, столь ловкий на охоте, захочет первым показать, как  ему  это  удается.
Тогда он сам, Торд, будет стрелять вторым.
   Почувствовав холодную решимость, Арн встал. Ему не нравилось, куда завела
его искренность, и он желал изменить положение, увидев в  состязании  выход.
Медленно подойдя к Торду сыну Гейра, он почти  вырвал  у  него  лук,  быстро
подтянул тетиву и тщательно выбрал три стрелы.  Одну  из  них  он  вложил  в
тетиву, натянул ее как можно сильнее, чтобы выстрелить в полную силу и чтобы
стрела минимально отклонилась от цели. Арн попал в центр мишени, но на  дюйм
ниже, чем  самая  середина.  Все  вытянули  шеи,  глядя  на  пук  соломы,  и
зашептались. Теперь Арн знал, как надо стрелять из этого лука, и не торопясь
подготовился к двум остальным выстрелам. Стрелы его  попали  прямо  в  цель.
Затем он молча протянул лук Торду сыну Гейра и сел на свое место.
   Торд сын Гейра стоял, побледнев, уставившись  на  три  стрелы,  торчавшие
совсем рядом из пука соломы. Он уже понял, что проиграл, но не знал  теперь,
как ему выйти из трудного положения. Любой путь представлялся  постыдным,  и
он выбрал не лучший. Гневно отшвырнув от себя лук,  он  молча  удалился  под
громкий хохот окружающих.
   Арн молился про себя, чтобы гнев Торда утих и юноша извлек урок из своего
высокомерия. И за себя он помолился,  вспоминая  слова  святого  Бернарда  о
гордыне, дабы не впасть в искушение и  не  оценить  свою  победу  выше,  чем
должно.
   Когда Альгот сын Поля оправился от изумления,  увидев  таланты  Арна,  он
выказал бурную радость и тотчас пригласил всех опять за стол,  чтобы  выпить
за меткого стрелка. Принесли еще больше пива, и Арн начал  чувствовать  себя
свободнее. Вскоре он решил, что жесткая оленина вовсе не так плоха на  вкус.
Пиво же он пытался пить как настоящий мужчина.
   Катарина теперь сама подавала Арну пиво, что служило выражением почтения,
хотя она должна была делать это с самого начала, ибо сидела на месте хозяйки
дома, а Арн был почетным  гостем.  Сперва  она  нашла  его  нерешительным  и
ничтожным. Теперь же она считала.что он слишком уж важный.
   Вскоре Катарина вытеснила своего отца с  почетного  сиденья  и  оказалась
рядом с Арном так близко, что он ощущал ее тело, когда она говорила  с  ним,
все более оживляясь и показывая,  как  она  ценит  те  умные  вещи,  которые
сообщает ей Арн. Время от времени ее рука, словно бы невзначай, касалась его
руки.
   Арн был в восторге и пил кружку  за  кружкой.  Его  очень  радовало,  что
Катарина, сперва державшаяся с ним так холодно и насмешливо, теперь сияла  и
тепло улыбалась ему, так что теплота эта заполняла все его существо.
   Если бы Альгот сын Поля показал  себя  учтивым  хозяином,  он  сделал  бы
порицание своей дочери, тем более что сам он не  одобрял  ее  игривости.  Но
Альгот решил, что все хорошо. Одно дело, когда неприличное для юной  девушки
кокетство направлено на гордого, но  бедного  родича  Торда  сына  Гейра,  и
совсем другое - на молодого господина из  Арнеса.  Так  что  он  смотрел  на
происходившее сквозь пальцы, хотя, как любящий отец, и должен был бы  строго
одернуть свою дочь.
   От выпитого пива у Арна закружилась голова, его мутило, и он  бросился  к
выходу, чтобы скрыть ото всех свою слабость. Холодный  ветер  ударил  ему  в
лицо, и он рванулся вперед, выплевывая жесткий кусок оленины. Вслед за  этим
из него вылетела добрая  бочка  пива.  Наконец  ему  полегчало.  Арн  горько
раскаивался в том, как он провел этот вечер.
   Он тщательно утерся, глубоко вдохнул свежий воздух, признаваясь себе, что
вел себя глупо, и вернулся в зал, где пожелал всем доброй ночи и мира Божия.
Поблагодарив за щедрое угощение, он пошатываясь, но  решительно  двинулся  к
выходу, а там прямиком к колодцу, окруженному темнотой  и  влажным  туманом.
Арн плеснул на себя ледяной воды, громко разговаривая сам с  собой.  Бормоча
что-то строго и невнятно, он побрел  к  своей  хижине,  нащупал  в  потемках
постель и рухнул на нее, словно оглушенный обухом бык.
   А когда наступила глубокая ночь и в длинном доме раздавался дружный храп,
Катарина тихонько скользнула за порог. Альгот сын Поля, который  спал  плохо
из-за больших возлияний, услышал, как она прокралась на  двор,  и  прекрасно
понял, куда она направилась. Как хороший отец, он должен был  бы  остановить
ее и подвергнуть суровому наказанию.
   Но, как хороший отец, он на все закрывал глаза ради того, чтобы дочь  его
все-таки стала хозяйкой Арнеса.
 
 
 
   IX
 
   Тому, кто ничего не знал, могло показаться, что Фолькунги отправляются из
Арнеса на войну. И  даже  для  тех,  кто  все  знал,  это  выглядело  вполне
вероятным.
   Большое войско толпилось на внутреннем дворе замка, и меж  каменных  стен
разносилось эхо от цокота копыт и лошадиного  фырканья,  бряцания  оружия  и
тревожных людских голосов. Всходило солнце, день обещал  быть  холодным,  но
бесснежным, так что дорога будет хорошей.  Две  тяжело  нагруженные  повозки
проехали за ворота, скрипя дубовыми колесами,  обитыми  железом.  Они  сразу
освободили  место  для  всадников.  Люди  ожидали  хевдингов  рода,  которые
совершали молитву в высокой башне, и некоторые  шутили,  что  молитвы  будут
долгими, раз за дело  взялся  монах.  Чтобы  согреться,  а  может,  победить
волнение, четверо дружинников из Арнеса принялись биться друг  с  другом  на
мечах. Испуганные рабы удерживали под уздцы их норовистых  коней,  а  родичи
подбадривали сражавшихся радостными возгласами и добрым советом.
   Действительно, Арн совершал молитву вместе со своим отцом, дядей Биргером
Брусой  и  братом  Эскилем,  ибо  следовало  испросить   помощи   Божией   и
покровительства  святых  перед  этим  путешествием,   которое   могло   либо
закончиться  благополучно,  либо  привести  к  войне  по   всему   Западному
Геталанду.
   Когда Арн вышел на двор и  увидел  четырех  сражавшихся  дружинников,  он
просто онемел от изумления, так как понял, что эти воины, казалось бы лучшие
среди остальных, совсем не умели владеть мечом. Он даже представить себе  не
мог ничего подобного. Взрослые люди, одетые в длинные, до колен, кольчуги  и
боевые рубахи цвета Фолькунгов, воины эти выглядели как  мальчишки,  имевшие
самое смутное представление о щите и мече.
   Магнус, заметив  растерянный  вид  сына,  подумал,  что  Арна,  наверное,
напугали дикие игрища, и тихо положил ему руку на плечо, пытаясь  утешить  и
объяснить, что не надо бояться этих людей, пока они у него  на  службе.  Они
славные воины, и это для Арнеса главное.
   Но Арн застыл на месте, и вид у него был при этом глупый и  непонимающий.
Он выглядел так впервые за долгое время. При словах отца он словно  очнулся,
нерешительно улыбаясь, а потом начал уверять его, что вовсе не испугался  и,
конечно же, чувствует себя в безопасности, видя, что воины  одеты  в  те  же
цвета Фолькунгов, что и он сам. Не желая огорчать отца, Арн не стал говорить
ему, что эти люди не умеют владеть мечом. Он уже научился тому, что  в  этом
мире не всегда надо высказывать правду.
   Однако Магнусу пришлось огорчиться по другому поводу. Он увидел, что Арн,
ничего не подозревая, берет с  собой  тот  самый  меч,  который  получил  от
монахов и который у всех вызывал лишь смех. Отец тотчас бросился в  башню  и
выбрал там славный  норвежский  меч,  чтобы  предложить  его  Арну.  Но  Арн
заупрямился, как и тогда, когда  он  отказался  от  великол