ку брат Гильберт очень редко хвалил Арна и чаще ругал  его  и,  кроме
того, Арн никогда не видел другого человека с  мечом  в  руке,  кроме  брата
Гильберта, юноша был свято убежден в том, что он никуда не годный  воин.  Но
Арн не сдавался и продолжал трудиться на благо Господа  и  в  этой  области.
Ведь отчаяние - тяжкий грех.
   Совершенно иначе обстояло дело на берегу моря, у брата Ги.  Ему  пришлось
оставить свою мечту - приучить данов вокруг Лимфиорда есть мидии. Разведение
мидий сильно сократилось по сравнению с первоначальными  масштабами  и  было
направлено только на  то,  чтобы  удовлетворить  потребности  провансальских
поваров в Школе Жизни.
   Задачей  брата  Ги  было   не   увеличение   доходов   Школы   Жизни,   а
распространение благ цивилизации,  и  он  должен  был  делать  это,  подавая
хороший пример. Цель его работы была примерно  той  же,  что  и  у  братьев,
занимавшихся сельским хозяйством, - не продавать, а в первую очередь  учить.
Но с мидиями он потерпел крупное поражение, пытаясь распространить знание об
их пользе.
   Однако в том, что касалось рыболовных снастей и строительства лодок, дело
шло значительно лучше. Когда брат Ги увидел, как  выглядят  остроги  жителей
Лимфиорда, какие у них прямые наконечники, он отправился к брату Гильберту и
заказал ему несколько острог с крючками на концах, которые  потом  раздарил.
Обнаружив, что местные  жители  ловят  рыбу  в  фиорде  только  неподвижными
снастями, он начал делать переносные сети и донки. Различие между его сетями
и  сетями  жителей  Лимфиорда  заключалось  прежде  всего   в   подвижности,
достигаемой за счет большего размера петель и более тонкого материала.
   Всего лишь за год Арн овладел искусством вязать сети, и, по словам  брата
Ги, их можно было принять за сети, сделанные настоящим бретонцем.  Для  Арна
эта работа была нетрудной, но однообразной.
   Вскоре все шло примерно так, как наметил брат Ги. Жители Лимфиорда  стали
приходить из близлежащих селений,  чтобы  с  любопытством,  а  сначала  и  с
некоторой долей  недоверия  посмотреть,  как  можно  использовать  подвижные
снасти, а брат  Ги,  разумеется,  в  духе  христианского  учения  был  готов
поделиться своими познаниями, используя Арна в качестве переводчика.
   Брат Ги то и дело оставлял Арна  одного  у  лодочного  сарая,  когда  сам
отправлялся с датскими рыбаками в море, чтобы, например,  показать  им,  как
расставлять снасти с движущейся лодки. Учиться вязать новые  сети  приходили
только женщины, как молодые, так и старые, поскольку это занятие считалось в
окрестностях Лимфиорда женским уделом.
   И получилось так, что Арн, чей опыт  общения  с  женщинами  ограничивался
видениями во время вечерних молитв, когда он молился за упокой души  матери,
теперь каждый день оказывался в женском окружении. Сперва все они, и молодые
и старые, смеялись над длинным юношей с сильными руками, который, краснея  и
заикаясь, все время смотрел в землю, показывая им свою бритую макушку, а  не
голубые глаза.
   В теории Арн знал, как должен вести себя учитель, поскольку у него самого
было много учителей. Но  то,  что,  как  ему  казалось,  он  знает  о  науке
преподавания, совсем не соответствовало тому, что ему приходилось испытывать
теперь, когда его ученицы не проявляли должного послушания и  почтения.  Они
шутили и смеялись, а пожилые женщины даже могли иногда  нескромно  погладить
его по голове.
   Но он только стискивал зубы,  напоминая  себе,  что  у  него  -  задание,
которое следует исполнять со всей ответственностью. Через некоторое время он
решился иногда поднимать глаза, и взгляд его неизбежно останавливался на  их
грудях под легкими летними сорочками, на их шаловливых улыбках и  любопытных
глазах.
   Ее звали Биргитга, и у нее были густые медно-рыжие волосы, заплетенные  в
косу. Ей было столько же лет, сколько и Арну, и она часто просила, чтобы  он
заново показал ей то, что, как он знал, она  уже  умеет.  Когда  он  садился
рядом с ней,  то  чувствовал  тепло,  идущее  от  ее  бедер,  и,  когда  она
притворялась неловкой, он брал ее руки в свои,  чтобы  показать,  как  нужно
вязать и плести.
   Арн не понимал, что стал теперь грешником, и потому то, что  происходило,
лишь через некоторое время стало известно отцу Генриху. Но  тогда  было  уже
слишком поздно.
   Биргитга была самым  красивым  существом,  виденным  Арном  в  жизни,  за
исключением, может быть, Шамсина. Она снилась ему по ночам, и он просыпался,
запятнанный семенем. Он стал мечтать о ней днем, во время работы. Когда брат
Гильберт однажды дал ему пощечину за то, что он не успел правильно выполнить
упражнение, он даже не понял, что произошло.
   Как-то Биргитга попросила его принести из монастыря  какую-нибудь  траву,
пахнущую, как мечта, и он предположил, что речь идет либо о  лимонной  мяте,
либо о лаванде. Короткий вопрос, украдкой  заданный  брату  Люсьену,  быстро
определил выбор: сам не понимая,  какой  огонь  он  разжигает,  брат  Люсьен
рассеянно пробормотал, что все женщины словно помешаны на лаванде.
   Сперва Арн лишь иногда, тайком, брал с собой несколько веточек.  Однажды,
когда никого не оказалось поблизости, она быстро поцеловала его в лоб, и  он
полностью потерял разум. На следующий день Арн прихватил  уже  целую  охапку
лаванды, с которой Биргитга тут  же  убежала  домой,  счастливо  щебеча.  Он
смотрел вслед ее быстрым босым ногам, из-под которых летел песок.
   Вот в таком виде, тоскующим, с отсутствующим взглядом и открытым ртом,  и
увидел своего юного ученика брат Ги. Мечтам был положен конец.
   Ибо одновременно с этим брат Люсьен, к своему  глубокому  замешательству,
обнаружил необъяснимые потери в запасах лаванды.
   Арна наказали, посадив на две недели на хлеб и воду, причем первую неделю
он должен был провести в одиночестве, чтобы осознать свой грех  и  молиться.
Поскольку у него не было собственной  кельи  и  он  спал  вместе  с  другими
послушниками,  его  поместили  в  свободную  келью  в  той  закрытой   части
монастыря, где жили братья. С собой ему  разрешили  взять  только  Священное
Писание, самый старый и зачитанный экземпляр, и ничего более.
   Один из своих больших грехов он мог понять, а второй - нет. Сколько бы ни
пытался, сколько бы ни молил Святую Деву о прощении.
   Он украл лаванду, это было  конкретно  и  понятно.  Лаванда  была  весьма
популярным товаром за пределами  монастыря,  и  брат  Люсьен  с  выгодой  ее
продавал. Арн просто ошибся в отношении  того,  что  было  gratia,  то  есть
бесплатно - как обучение искусству вязать сети,  -  и  того,  что  приносило
доходы - как мечи брата Гильберта или растения брата Люсьена, хотя некоторые
растения тоже были бесплатными, например ромашка.
   Отец Генрих принял это во внимание. Хотя кража оставалась кражей, то есть
неслыханным  нарушением  устава  монастыря,  она  произошла  по   юношескому
недомыслию. Отец Генрих также тщательно изучил мнение брата Ги  о  том,  что
случилось. Все закончилось выговором в адрес брата Ги,  поскольку  он  очень
несерьезно отнесся к заблуждениям Арна и стал путано объяснять, что если  бы
отец Генрих сам видел девушку, то все случившееся не показалось бы ему столь
невероятным. Этого брату Ги  не  следовало  говорить,  в  чем  он  вскоре  и
убедился.
   Второй и более тяжкий грех Арна заключался в  том,  что  он  почувствовал
искушение. Если бы он был братом, принятым в орден, то в качестве  наказания
ему пришлось бы провести полгода на хлебе и воде и работать, убирая кухонные
отбросы и нечистоты.
   Насколько легко было Арну в одиночестве осознать свой грех, заключавшийся
в краже лаванды, - грех, в котором он без труда мог бы искренне  раскаяться,
- столь же тяжело ему было понять, почему мечтать и тосковать о  Биргитте  -
грех более серьезный, чем кража. От этого невозможно удержаться. Не помогали
ни власяница, ни ночной холод  в  келье,  ни  жесткое  деревянное  ложе  без
овечьей шкуры или покрывала. Лежа без сна, он видел ее перед собой. Если ему
удавалось уснуть, ему грезилось ее веснушчатое лицо с карими глазами или  ее
босые ноги, бегущие быстро, словно маленькая козочка по песку;  кроме  всего
прочего, когда он засыпал, его  тело  вело  себя  самым  постыдным  образом.
Утром, когда кто-либо из братьев, не говоря ни слова,  ставил  в  его  келью
ведро с ледяной водой, он был вынужден прежде всего окунать туда свой стыд.
   И когда ему нужно было посвятить себя чтению Священного  Писания,  словно
сам дьявол открывал перед ним места, которые ему  не  следовало  читать.  Он
настолько хорошо ориентировался в Библии,  что  пытался  открывать  страницы
наугад, с закрытыми глазами. И все равно натыкался на нечто подобное:
 
   Ибо крепка, как смерть, любовь;
   люта, как преисподняя, ревность;
   стрелы ее - стрелы огненные;
   она - пламень весьма сильный.
   Большие воды не могут потушить любви,
   и реки не зальют ее.
   Если бы кто давал
   все богатство дома своего
   за любовь,
   то он был бы отвергнут с презрением.
   (Книга Песни Песней Соломона, 8:6 - 7)
 
   Как ни пытался Арн использовать свои познания в чтении и толковании слова
Божия, он не мог отождествить любовь с грехом. Как  может  быть  грехом  эта
сила, о которой сам Бог Отец говорит как о благословении, которая  настолько
сильна, что ее нельзя утопить в океане, и которую ни один человек, сколь  бы
он ни был богат, не в состоянии купить за деньги, сила,  которую  невозможно
преодолеть, как саму смерть?
   Когда началась вторая неделя наказания  на  хлебе  и  воде  и  Арну  было
позволено говорить, к нему пришел отец Генрих,  чтобы  попытаться  объяснить
распаленному юноше, что же такое любовь. Разве не описал это кристально ясно
сам святой Бернард?
   Человек начинает с того, что любит самого себя. Следующий шаг заключается
в том, что человек учится любить Бога, однако по-прежнему ради  себя,  а  не
ради Бога. Затем человек учится истинной любви к Богу, но уже не ради  себя,
а во имя Бога. Наконец, человек учится любить человека, но только  во  славу
Господа.
   В этом процессе  развития  cupiditas,  или  влечение,  лежащее  в  основе
человеческих желаний, обуздывается и  переходит  в  caritas,  все  низменные
желания исчезают, и любовь становится чистой. Все это просто, не правда ли?
   Арн неохотно согласился - он, как и почти все остальные  в  Школе  Жизни,
был хорошо знаком с текстами Бернарда из Клерво. Но насколько  понимал  Арн,
должны существовать два вида любви. Он  ведь  вправду  любил  отца  Генриха,
брата Гильберта, брата Люсьена, брата Ги, брата Людвига и других. Он мог без
колебаний взглянуть своими голубыми глазами в карие глаза отца Генриха, и он
знал, что отец Генрих может заглянуть ему в душу.
   Но это не может быть всей правдой. И внезапно, не в  силах  остановиться,
он процитировал большой отрывок из Книги Песни Песней.
   Так что же здесь имел в виду Бог? И  о  чем  говорил  Овидий  в  текстах,
которые Арн нечаянно  прочитал  еще  будучи  маленьким?  Разве  в  некоторых
отношениях не напоминали слова Овидия слово Божье?
   После своей вспышки Арн устыдился и опустил голову. Никогда раньше он  не
вступал в столь непримиримый спор с отцом  Генрихом  и  потому  ожидал,  что
сейчас справедливо последует еще одно двухнедельное  наказание  на  хлебе  и
воде. Он ведь показал себя пропащим грешником.
   Но реакция  отца  Генриха  была  совершенно  иной,  казалось,  он  скорее
обрадовался тому, что услышал, хотя,  разумеется,  не  мог  разделить  точку
зрения Арна. - Твоя воля сильна, твой разум по-прежнему  свободен  и  иногда
необуздан, как некоторые из тех
лошадей, которых ты объезжаешь, уж поверь мне, - задумчиво сказал отец Генрих. - Это хорошо, потому что больше всего на свете я боялся, что нарушу твою свободную волю и ты не поймешь волю Господа в тот день, когда Он призовет тебя. Это во-первых. А во-вторых, обратимся к тому, в чем ты ошибаешься. 
   Объяснение отца Генриха было очень спокойным. Истинно то, что Бог  вселил
в человека libido, которое  не  является  постыдным  и  о  котором  говорит,
например, Песнь Песней. Божественный замысел заключается, вероятно,  в  том,
что люди должны заполнять землю, и не случайно действия,  связанные  с  этой
обязанностью, приятны. И  в  границах  благословленного  Богом  супружеского
союза, заключенного с целью зачать детей, это влечение является богоугодным,
а вовсе не грехом.
   Арн тут же сделал нелепый вывод, что мужчина или женщина должны ждать  до
тех пор, пока не найдут того, кого они полюбят,  а  после  этого  их  либидо
должно благословиться  супружеством.  Отца  Генриха  очень  развеселила  эта
причудливая мысль.
   Но Арн все равно не сдавался, поощряемый неожиданно хорошим расположением
духа отца Генриха. Ибо, аргументировал Арн дальше, если любовь сама по себе,
то есть такая любовь, о которой говорится в Песни Песней, является не  злом,
а,  наоборот,  при  определенных  условиях  богоугодным  делом,  почему  она
запрещена служителям Господа? Короче говоря, как может  любовь  быть  тяжким
грехом, заслуживающим воды, хлеба и власяницы, если ее зарождение в человеке
одновременно является благословением? - Н-да, - сказал отец Генрих, очевидно
пораженный постановкой  вопроса.  -  Прежде  всего,  разумеется,  необходимо
различать высший и низший миры. Следуя Платону, мы принадлежим к
миру высшему, это теоретическая предпосылка, но мне кажется, что тебе нужно больше подробностей. Представь себе все зеленые луга вокруг Школы Жизни, подумай обо всех травах и плодах брата Люсьена и о знании, которое он доносит до ближних наших, подумай об искусстве брата Гильберта ковать мечи и разводить коней или о рыбном хозяйстве брата Ги. Обрати внимание, что я не использую метафоры. Ты представил себе все это? Тогда что это означает? 
      - Мы делаем добро ближнему своему. Как Господь всегда является нашим пастырем, так и мы, по крайней мере иногда, можем быть пастырями для людей. Мы даруем им лучшую жизнь через наши знания и наш труд. Ты это имеешь в виду, святой отец? 
      - Да, сын мой, именно это я и имею в виду. Мы - словно светоч Божий среди тьмы, кстати, кто это сказал? 
      - Святой Бернард, разумеется. 
      - Да, разумеется. Мы испытываем неизвестность, мы укрощаем природу, мы новым способом закаляем сталь и находим панацею от болезней, мы делаем так, что хлеба хватает для многих. Это то, что мы делаем чисто практически, а кроме этого, так же, как мы сеем пшеницу, мы еще распространяем знание о слове Божьем и о том, как его следует понимать. Ты пока со мной согласен? 
      - Да, конечно, но как можно, - начал Арн, переполняемый чувством противоречия. - Святой отец, но что, если я снова задам тебе совершенно конкретный вопрос? Прости меня за мою дерзость, я понимаю все, что ты сказал о наших трудах праведных. Но почему тогда братья ордена никогда не могут наслаждаться радостями любви? Если любовь - благое дело, то почему именно мы должны от нее воздерживаться? 
      - Это можно объяснить на двух уровнях, - 
сказал отец Генрих, которого, казалось, по-прежнему забавляют размышления ученика. - Наше высокое призвание, наш труд в качестве наиболее усердных служителей Бога на земле имеет свою цену. И цена эта такова, что мы должны посвящать служению Господу всю нашу душу и тело. Иначе мы никогда не смогли бы создать ничего надежного. Только представь себе, что в каждом углу будут жены и дети братьев! На что это будет похоже? Половина нашего времени будет уходить не на то, для чего мы предназначены. Мы начали бы заботиться о своем имуществе, наши дети получали бы после нас наследство, подумай только! Таким образом, наше обещание жить в бедности выполняет ту же функцию, что и обет безбрачия. Мы ничем не владеем, а то, что мы сделали, после нас унаследует церковь. 
   Арн молчал, погруженный в раздумья. Он видел  логику  в  объяснении  отца
Генриха, и он был благодарен ему за то, что тот объяснял все на практических
примерах, не углубляясь в теории Платона и святого Бернарда  о  человеческих
душах. Но юноша все равно не был удовлетворен, у него  сохранялось  чувство,
что  недостает  какого-то  логического  звена,  например,   можно   задаться
вопросом, почему столь  ужасно  пролитие  семени.  Может,  это  своего  рода
духовное обжорство? Или  то,  что  отвлекает  мысли  от  Бога?  Краснея,  он
признал, что, занимаясь этим, невозможно одновременно думать о Боге.
   Когда отцу Генриху показалось, что Арн понял и по крайней  мере  частично
принял простое объяснение, которое было ему дано,  он,  заметно  оживившись,
решил, что до конца недели юноша должен  искупать  свой  грех  на  кухне,  у
провансальских поваров, при этом оставаться по-прежнему на хлебе и воде, что
будет для него суровым испытанием, но послужит укреплению его духовных сил.
 
   * * *
 
   На кухне работа кипела  дни  напролет.  Братья,  работавшие  в  поле,  на
скотных дворах,  в  кузницах,  столярных  мастерских,  прядильнях,  те,  кто
подковывал лошадей и  обжигал  кирпич,  разводил  овец  или  пчел,  те,  кто
трудился в саду или огороде, - все  приходили  домой  на  вечернюю  молитву,
отдыхали от работы ночью и, кроме того,  располагали  временем  для  чтения.
Однако на кухне  работа  затихала  только  на  два  часа  в  сутки  -  после
всенощной, когда гасли огни, вокруг царила чистота и  наступала  тишина.  Но
задолго до рассвета все начиналось снова,  прежде  всего  с  выпечки  хлеба.
После этого кухня наполнялась братьями и послушниками.  Самыми  напряженными
были часы перед дневной трапезой, когда одновременно  и  в  спешке  работали
десять монахов и послушников. Каждый день нужно было накормить от пятидесяти
до шестидесяти ртов, в зависимости от того, сколько братьев в данный  момент
находилось в отлучке и сколько было в монастыре гостей. В кухне безраздельно
господствовал брат Ругьеро из Нима, которому помогали  два  его  собственных
брата Каталан и Луис; они еще не стали членами ордена, -  возможно,  потому,
что у них никогда не оставалось достаточно времени для занятий.
   В тот день,  когда  на  кухню  пришел  помогать  Арн,  готовили  обед  из
баранины. Арну пришлось прежде всего отправиться к  пастухам,  забрать  двух
ягнят и привести их на скотобойню, которая находилась рядом  с  кухней.  Это
вовсе не означало, что еду будут  готовить  именно  из  этих  животных.  Два
ягненка, заколотые десять дней назад, уже достаточно провисели и были готовы
к употреблению, и на их место в холодном хранилище рядом  с  большой  кухней
нужно было повесить  двух  только  что  заколотых  ягнят,  которых,  в  свою
очередь, можно подавать на стол через десять дней. Только варвары едят мясо,
которое не отвиселось.
   Арну не нравилось вести двух беспомощных ягнят на бойню. Он накинул им на
шеи  кожаный  ремень  и  тихонько  тянул  за  собой,  отпуская,  когда   они
останавливались,  чтобы  сорвать  травинку,  которая  казалась  им  особенно
вкусной. Ему пришли на ум соответствия из Священного Писания,  изображающего
именно такие отношения между добрым пастырем и его  стадом;  правда,  сейчас
его трудно было назвать добрым пастухом.
   Когда он привел  животных  на  скотобойню,  хмурый  послушник  тотчас  же
подвесил их за задние ноги на большие крюки и перерезал им глотки.  Пока  из
животных уходила жизнь, а белки их глаз  в  страхе  закатывались,  послушник
взял камышовую метлу и открыл деревянный люк, чтобы смыть кровь с кирпичного
пола в подземную трубу. Когда это было сделано,  к  нему  присоединился  еще
один послушник, и, орудуя ножами, они быстро разделали туши ягнят.
   Арн тут же понес две еще теплые шкуры в дубильню,  а  внутренности  -  на
очистку, а потом отправился в погреб со льдом, чтобы взять новые  куски  для
хранилища, в котором пронумерованные тушки уже висели  самыми  последними  в
длинном ряду телят, поросят, коров, уток и  гусей.  Куски  льда  нужно  было
положить у желоба в середине хранилища, чтобы вода от таяния  могла  стекать