ет
смысл его слов. Потом он натужно закашлялся, предваряя начало объяснения.  -
Милость Божья воистину велика,  и  теперь  ты  действительно  освобожден  от
греха, сын мой. Я, с Божьей помощью, простил тебя как твой исповедник и  как
смиренный служитель Господа. Возрадуемся же тому, что произошло, но не будем
взирать на это легкомысленно. Знай же, что время, которое ты провел здесь  в
одиночестве и молитве, я тоже не потратил впустую.  И  если  Бог,  возможно,
сказал тебе нечто иное, чем Он  сказал  мне,  то  в  этом,  наверное,  также
кроется глубокий смысл, ибо это было очень сложное дело, самое  сложное  для
меня как исповедника. Муки раскаяния, которые  ты  испытал  в  течение  этих
дней,  стали  частью  твоего  испытания.  -  Но...  это  ведь...  все  равно
невозможно... убийство?.. - перебил его Арн. -  Слушай  и  не  перебивай,  -
снова начал отец Генрих решительно, но уже более спокойно. -
   Мир Божий двойственен, и мы должны попытаться взглянуть на него с  разных
сторон. Там, снаружи, существует мир extra muros, со своими,  иногда  весьма
странными, законами. Согласно этим законам, на тебе вины нет. Но есть высший
мир intra  muros,  который  предъявляет  к  нам  значительно  более  высокие
требования. Во-первых, в том, что  касается  этих  убийств,  гораздо  больше
греха на брате Гильберте и на мне, чем на тебе. Скоро  я  объясню  тебе  это
подробнее. Во-вторых, мы должны попытаться  взглянуть  на  твой  поступок  с
высшей точки зрения, сколь трудно ни казалось бы это нам, грешным. Мы должны
попытаться понять, каково было намерение Бога. Несомненно, он хранил тебя не
для этого поступка, можешь быть в этом уверен.  Главное  дело  твоей  жизни,
каково бы оно ни было, по-прежнему впереди. Но в тот  день  Бог  использовал
тебя как орудие, чтобы наказать людей, которые тяжко  согрешили.  Ведь  было
так: они, ради собственной похоти и выгоды,  принуждали  молодую  девушку  -
Гудрун, которую ты впервые встретил там, на дороге, выйти замуж за человека,
к которому она чувствовала лишь отвращение. Когда она в отчаянии убежала  со
свадьбы, они преисполнились гнева и, готовые убить любого, кто попадется  им
на пути, громко кричали о том, что первый же встречный - похититель  невесты
и по закону он должен умереть. Увидев это, Господь  прогневался  и  поставил
тебя на пути грешников, чтобы сурово их покарать. Настоятель собора  Торкель
не совсем был не прав,  говоря,  будто  ангел  направлял  твою  руку,  хотя,
разумеется, все его рассказы о чуде и тому подобном недостойны внимания.  Ты
был орудием в руках Божьих и исполнил Его волю, чего ты, может  быть,  и  не
сделал бы, если бы брат Гильберт или я не ввели тебя в заблуждение.  Поэтому
ты прощен и на тебе нет греха, сын мой. Твой пост заканчивается сегодня,  но
помни - вечером ты должен вкушать пищу умеренно, чтобы  себе  не  навредить.
Это все.
   Арн не произнес ни  слова,  и  отец  Генрих  терпеливо  ждал,  когда  все
сказанное укрепится в сознании юноши.
   Арну нетрудно было увидеть формальную логику  в  том,  что  говорил  отец
Генрих, - все его утверждения основывались на абсолютной истине  и  смирении
перед Богом. Арн устыдился своей первой мысли, возникшей после того, как  он
услышал слова прощения: ему показалось, что отец Генрих с чрезмерной любовью
отнесся к своему духовному сыну, что именно ему он  оказал  особую  милость,
тогда как с другими он был бы строже. Плохо думать так об  отце  Генрихе,  и
Арн посчитал, что даже после прощения он вновь согрешил. Но подходящее время
для того, чтобы заново исповедаться, еще не пришло. - Наконец мы  подошли  к
вопросу  о  моем  собственном  грехе  и  грехе  брата  Гильберта,  о   нашей
ответственности за то, что случилось, - вздохнул отец Генрих. -  За  стенами
монастыря в мирской жизни людей отличают и оценивают не так, как здесь,  где
ты стоишь не больше, но и не меньше, чем твой  брат.  Там  в  человеке  люди
видят в первую очередь не ближнего своего, а то, кто он -  раб  или  король,
ярл или вольноотпущенник. Для них важно,  есть  ли  у  мужчины  или  женщины
знатные родичи.  Приблизительно  так  ты  сам  и  брат  Гильберт  оцениваете
лошадей. - Но ведь у всех людей есть предки, мы все происходим  от  Адама  и
Евы и рождаемся одинаково голыми, -  возразил  Арн  с  нотками  удивления  в
голосе. - Разумеется, у нас у  всех  есть  предки.  Но  у  одних  они  более
знатные, чем у других, и
одним достается более богатое наследство, чем другим... 
      - Так что если человек рождается богатым, он и остается богатым, а если у человека есть знатные предки, ему ничего не нужно делать самому, он все равно будет знатным? И тогда не имеет значения, плохой человек или хороший, умный или глупый, если он все равно знатный? - задумался Арн, делая первые робкие шаги на пути к познанию мирской жизни. 
      - Да, все именно так, поэтому некоторые и по сей день имеют рабов, ты ведь об этом знаешь? - сказал отец Генрих. 
      - Знаю... - ответил Арн с сомнением. - У моего собственного отца были рабы. Я давно об этом не думал, гоня прочь воспоминания, больше всего во время вечерних молитв я думаю о матери, реже - об отце и никогда - о том, что у него были рабы. Теперь я вспоминаю, как однажды он отрубил голову рабу, не помню почему, но эту картину я никогда не забуду. 
      - Боюсь, что у твоего отца и сегодня есть рабы. Он происходит из знатного рода, и это означает, что ты тоже знатного рода, подумай об этом хорошенько. На могиле твоей матери ты видел два знака, хотя мы никогда об этом не говорили. Один - голова дракона и меч, это герб твоей матери. Второй - стоящий лев, и это герб твоего отца, герб рода Фолькунгов, следовательно, ты - Фолькунг. Но ты, вероятно, не понимаешь, что это значит. 
      - Не-ет, - протянул Арн. 
      - Это означает следующее, - резко сказал отец Генрих. - У тебя есть право ездить с мечом, носить щит с гербом Фолькунгов, и, если бы эти невежды встретили тебя вооруженным, им бы и в голову не пришло на тебя напасть, а если бы у тебя не было меча и щита с гербом Фолькунгов, тебе сле- 
довало лишь назвать свое имя, Арн сын Магнуса из Арнеса, и их боевой пыл тут же бы угас. Я никогда не говорил тебе об этом, никогда не рассказывал тебе, кто ты в глазах мирян, и это было моей ошибкой. И если я могу оправдывать себя, то только тем, что мы здесь, в монастыре, смотрим на ближнего своего иначе. И я не хотел вводить тебя в искушение и заставлять думать, что ты лучше других. Мне кажется, что ты можешь понять это и простить. 
      - Но это не может сделать меня иным, чем я есть на самом деле, - задумчиво возразил Арн. - Я такой, каким создал меня Бог, как и все мы, такой, как ты или рабы из того мира, здесь нет ни моей вины, ни заслуги. И кстати, почему тех несчастных, которые хотели меня убить, должно было остановить мое имя? Для них я бы по-прежнему оставался монашком, который не умеет обращаться с мечом, так почему же они должны были испугаться моего имени? 
      - Потому что если бы они подняли на тебя руку, то никто из них не прожил бы и нескольких дней после этого. Ни один. А именно: тогда их врагом стал бы весь род Фолькунгов, твой род. Ни один крестьянин в этой злосчастной стране и не помыслит о подобном безумии. Так обстоит дело в том мире, и ты должен привыкнуть к его законам. 
      - Но я не хочу привыкать к столь неразумному и злому порядку, святой отец. И жить в таком мире я тоже не хочу. 
      - Ты должен, - коротко сказал отец Генрих. - Ибо так решено. Скоро ты вновь отправишься в этот мир, таково мое приказание. 
      - Я подчинюсь, но... 
      - Никаких "но", - прервал его отец Генрих. - Ты не должен теперь брить голову. С этого момента ты прервешь свой пост, только подумай о том, чтобы вначале есть понемногу. Сразу же после 
ужина ты отправишься к брату Гильберту, он расскажет другую сторону правды о тебе, ту сторону, которая тебе также неизвестна. 
   Отец Генрих тяжело поднялся  с  ветхого  деревянного  ложа.  Внезапно  он
почувствовал себя старым и немощным и впервые подумал о том, что  его  жизнь
приближается к закату, что отпущенное ему время неумолимо тает и что, может,
ему не дано узнать, какую судьбу уготовил Бог для Арна. -  Но  прости  меня,
святой отец, позволь задать  последний  вопрос,  прежде  чем  ты  уйдешь,  -
попросил Арн с таким выражением лица,  словно  он  отчаянно  пытался  что-то
понять. - Разумеется, сын мой, ты можешь задать мне сколько угодно последних
вопросов, потому что вопросы все равно никогда не кончаются. - Я по-прежнему
не могу этого понять, в чем заключается грех твой и брата Гильберта? - Очень
просто, сын мой. Если бы ты знал, кто ты и из какого ты рода, тебе не  нужно
было бы убивать. Мы утаили от тебя правду,  потому  что  думали,  что  ложью
сможем защитить тебя, а Бог строго нам напомнил, что из дурного  никогда  не
получится ничего хорошего. Все просто. Но так же  и  из  хорошего  не  может
получиться ничего дурного, и у тебя не было злого  умысла.  Ну  вот  и  все,
увидимся на всенощной!
   Отец Генрих оставил Арна одного  на  те  несколько  часов,  которые  были
необходимы ему для благодарственной молитвы. Как только отец  Генрих  закрыл
за собой дверь, Арн опустился на колени и возблагодарил Бога, Пресвятую Деву
и святого Бернарда, ибо они своей непостижимой милостью спасли его душу.  Во
время молитв он почувствовал, что Бог словно бы отвечает  ему.  В  его  тело
вернулась жизнь, словно теплая струя надежды,  и  наконец  у  него  возникло
столь земное чувство, как голод.
 
   * * *
 
   Ощущение своей доброты пьянило Гудрун  и  делало  ее  счастливой.  Она  и
Гуннар  хотели  принести  в  дар  монастырю  двух  красивых  коней,  которые
составляли, пожалуй, половину того, чем владели она и ее жених, и отдать так
много было для них совсем не легко. Но они должны были сделать  это,  и,  по
мере приближения к Варнхему, ни она, ни Гуннар не сомневались в правильности
своего решения. Как считала Гудрун, Пресвятая Дева услышала  ее  сокровенные
молитвы и не  дала  погибнуть,  послав  маленького  монашка,  который  двумя
ударами меча навсегда изменил ее судьбу и судьбу Гуннара. Теперь  они  будут
жить вместе до тех пор, пока их не разлучит смерть,  каждый  день  благодаря
Пресвятую Деву за то, что она спасла их и дала им самое дорогое, что  у  них
было в жизни.
   Но даже если монашек был всего лишь орудием, ничтожеством в  сравнении  с
Пресвятой Девой, он все равно был  единственным  человеком,  которого  могли
отблагодарить Гудрун и Гуннар, и он был из монастыря - единственного места в
этом мире, куда люди  приносили  пожертвования.  Отец  Гудрун  всегда  много
говорил о значении жертвы, хотя, кажется, сам благодарил не только святых.
   Когда она с Гуннаром, ее мать Биргит и сестра Гуннара Кристина въехали  в
рецепторий Варнхема, где принимали  мирян,  Гудрун  почувствовала  трепетное
почтение к этим стенам, выложенным из камня  сводам,  под  которыми  эхо  от
стука  копыт  разносилось,  словно  музыка,  к  дивным  цветам  в  маленьком
внутреннем садике, где журчала вода. Душа ее преисполнилась  торжественности
- здесь как-то особенно ощущалось Божественное присутствие.
   Они спешились и привязали  лошадей,  а  тот  из  братьев,  в  обязанности
которого входило принимать посетителей, любезно подошел к ним  и  спросил  о
цели их приезда. Выслушав объяснения Гуннара, монах предложил  им  сесть  на
каменные скамьи рядом с журчащей водой и послал за пивом и  хлебом,  который
он благословил и разделил для всех, произнеся  слова  приветствия,  а  потом
отправился за приором.
   Им пришлось довольно долго ждать, но за это время  они  не  проронили  ни
слова, наслаждаясь спокойствием этого места. Гудрун думала о том, как тяжело
будет возвращаться домой пешком. Но девушка была по-прежнему тверда в  своем
намерении, ибо что такое две гнедые лошадки  по  сравнению  с  даром  любви,
который она и Гуннар получили от Бога благодаря обитателю этого монастыря?
   Наконец в дальней части рецептория открылась  низенькая,  обитая  железом
дубовая дверь, и к ним вышел почтенный приор. Его волосы, лежавшие  венчиком
вокруг тонзуры, были серебристо-седыми, но приветливые карие глаза искрились
жизнью, и это делало его моложе, чем он был на самом  деле.  Он  благословил
их, спокойно сел и, по обычаю, преломил хлеб, который он также  благословил,
а потом перешел прямо к делу, сказав, что хочет услышать,  почему  небогатые
люди намерены принести служителям Господа столь ценный дар. Понять его  было
непросто, ибо он произносил много церковных  слов,  которые  обычно  говорят
священники.
   Гуннар, который должен был говорить от их имени, смутился, и  Гудрун  тут
же взялась за дело сама, при этом жених ничуть на нее  не  рассердился.  Она
рассказала отцу Генриху, как с  последней  в  жизни  надеждой  обратилась  к
Пресвятой Деве, и как ей был послан избавитель в лице маленького монашка,  и
как случилось так, что она и ее любимый теперь могут жить  вместе  до  конца
своих дней.
   Сперва приор слушал очень внимательно, иногда задавая  вопросы,  значения
которых Гудрун не понимала. Вскоре  почтенный  старик  просиял  от  счастья,
которое, казалось, исходило из глубины его души. Он иногда кивал,  словно  в
подтверждение своих мыслей, а потом прочел молитву на чужеземном языке.
   Затем он послал за огромным монахом, грязным и потным,  который  осмотрел
лошадей, выражая то одобрение, то явное  неудовольствие,  а  потом  принялся
что-то объяснять приору на непонятном языке. - Благослови вас Господь за ваш
щедрый дар, - сказал отец Генрих, а  они  напряженно  следили  за  тем,  как
монах-великан подошел к кобыле, взял ее за недоуздок и стал  ласково  с  ней
разговаривать. Статный жеребец, казалось, его совершенно не  интересовал.  -
Ваша жертва велика, ваше желание подарить нам большую часть того, что у  вас
есть, заслуживает уважения, - продолжал отец Генрих. - Но мы  можем  принять
только кобылу, а жеребец не может сослужить нам никакой службы. Однако вы не
должны  воспринимать  это  как  пренебрежение,  дар  ваш  уже  принесен,  и,
возможно, Матерь Божья смилостивилась над вами, посчитав,  что  ваша  жертва
слишком велика. Итак, я прошу вас оставить жеребца себе.
   Пока они сомневались, думая, что ответить, отец Генрих подал  знак  брату
Гильберту, который важно поклонился им и  увел  кобылу.  Гуннар  не  скрывал
радости, так как расстаться с жеребцом было для него труднее  всего.  Кобыла
всегда была немного капризной, и  Гуннар  очень  удивился  тому,  как  легко
чужеземный монах сумел взять ее за недоуздок и провести через узкую дверь, а
она при этом никак не проявила свой  норов.  Всем  известно,  думал  Гуннар,
монахи  не  разбираются  в  лошадях,  наверное,  кобыла  просто  присмирела,
оказавшись в доме Божьем.
   Когда отец Генрих обнаружил, что щедрые и благодарные гости приняли назад
половину дара, он довольно опустился на скамью и, как  обычно,  спросил,  не
может ли он, в свою очередь,  отблагодарить  их  или  помянуть  их  в  своих
молитвах.
   Тогда  Гудрун,  краснея,  попросила,  чтобы  ей  разрешили  увидеть  того
монашка, и тут же попросила прощения за свою дерзость, добавив, что ее жених
поддерживает эту просьбу.
   Возможно, она ожидала,  что  старый  священник  разгневается.  Но,  к  ее
радости, он просиял, сказав,  что  это,  пожалуй,  прекрасная  мысль,  легко
поднялся, словно был юношей, и повернулся, чтобы уйти,  но  вдруг  о  чем-то
вспомнил и остановился. - Вы встретитесь с ним  без  меня,  -  сказал  он  и
широко улыбнулся. - Юноша только напрасно смутится, если приор будет  стоять
у  него  за  спиной,  ему  не  так  часто  приходилось   выслушивать   слова
благодарности. Но не волнуйтесь, он - один из  вас  и  поймет  все,  что  вы
скажете.
   Отец Генрих на прощание  благословил  своих  гостей  и,  слегка  напевая,
быстрыми шагами направился к дубовой двери.
   Некоторое время  они  сидели,  рассуждая  о  том,  как  следует  все  это
понимать, но так и не могли  найти  подходящего  объяснения.  Им  показалось
естественным, что молодой монашек останется наедине с  гостями,  пусть  даже
женского пола, как естественным было и то, что они одни приехали в Варнхем.
   И вот в рецепторий робко вошел Арн. Начав долгую  благодарственную  речь,
Гудрун упала перед ним на колени и схватила его руки; она могла это сделать,
потому что ее жених, мать Биргит и сестра Кристина стояли рядом.
   Но постепенно она почувствовала, что руки, которые она держала, вовсе  не
были руками юнца. Они были грубыми и мозолистыми, словно руки  ее  отца  или
кузнеца. Светлый взгляд Арна, его по-детски мягкое лицо как-то не вязались с
такими руками, и ей почудилось, что Пресвятая Дева послала  ей  не  простого
монаха, ибо руки его вовсе не были руками слабого юноши.
   Арн стоял, краснея, и не знал, как ему держать себя. С одной стороны,  он
должен был уважать искренние чувства этой девушки. С другой,  ему  казалось,
что она чересчур пылко  благодарит  его.  Несколько  осмелев,  он  осторожно
попытался  от  нее  освободиться  и  попросил  ее  встать.  Благословив   ее
благодарность, он напомнил о том, что подобные чувства должы быть устремлены
к небесам. Гудрун немедленно с ним согласилась,  уверив,  что  будет  делать
это, пока жива.
   Арн взял за руки и других, и все они почувствовали то же, что  и  Гудрун,
ощутив его мозолистые ладони. Гости сели и на некоторое время умолкли.
   Тогда Гуннар понял, что  он  должен  что-то  сказать,  прежде  чем  будет
слишком поздно, ибо если он не сделает этого  сейчас,  то  потом  всю  жизнь
будет раскаиваться. Мужественный и честный бонд должен уметь  прямо  сказать
то, что думает.
   И Гуннар стал объяснять, сперва короткими фразами и заикаясь, что  они  с
Гудрун многие годы были тайно влюблены  друг  в  друга,  что  они  постоянно
молили Бога о том, чтобы соединиться, хотя судьба была против  них,  а  отцы
отмахивались от их желаний, как от детских глупостей. Но он чувствовал,  что
не сможет жить без своей Гудрун. И она чувствовала то  же  самое.  И  в  тот
день, когда ее увезли на свадебный пир, он не хотел больше жить.
   И она тоже не хотела жить. И хотя Пресвятая Дева  наконец  смилостивилась
над ними, все равно ее волю исполнил Арн.
   Перед этими словами, этой искренней попыткой простого человека  на  своем
грубом  языке  выразить  суть  Милости,  Арн  ощутил  глубокое  уважение   и
благодарность.  Будто  вера  Арна  в  то,  что  отпущение  его  грехов  было
настоящим, стала фундаментом дома, который еще был до конца не достроен.  Но
с даром любви,  который  получили  эти  простые  крестьяне,  столь  искренне
благодарившие его, ставшего ничтожным орудием в руках Божьих, дом словно был
завершен, и все его стены, перекрытия и окна были  готовы.  -  Гуннар,  друг
мой, - сказал он, ликуя в душе, - то, что ты мне сказал, навсегда  останется
в моем сердце,  можешь  быть  в  этом  уверен.  Но  единственное,  чем  могу
отплатить вам я, - это слова из Священного  Писания,  и  не  думай  об  этом
плохо, пока не услышишь, что это за слова. Потому что любовь победила все, и
Матерь Божья, увидев вашу любовь, смилостивилась над вами.  Теперь  слушайте
слова самого Господа, и пусть они навсегда останутся в вашем доме и в  ваших
сердцах:
 
   Положи меня, как печать, на сердце твое,
   как перстень, на руку твою:
   Ибо крепка, как смерть, любовь;
   люта, как преисподняя, ревность;
   Стрелы ее - стрелы огненные;
   она - пламень весьма сильный.
   Большие воды не могут потушить любви,
   и реки не зальют ее.
   Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь,
   то он был бы отвергнут с презрением.
 
   Он прочитал стихи на их родном языке, и ему пришлось повторить эти  слова
несколько раз, чтобы они их запомнили, а потом он сказал,  из  какого  места
Священного Писания эти Божественные слова: Песнь Песней Соломона, 8:6-7.
   Расставаясь, они снова взялись за руки, и Гудрун спросила  его  имя.  Арн