ачеством истого джентльмена.
   Он оживился при упоминании о чае. Правда, чай  презренный  напиток  -
Джолион торговал чаем и нажил  на  нем  большие  деньги,  -  но  теперь,
чувствуя жажду и неприятный вкус во рту, Суизин был готов пить  все  что
угодно. Ему очень хотелось рассказать Ирэн, какой у него неприятный вкус
во рту - она всегда ему сочувствует, - "но говорить  на  такие  темы  не
принято; он провел языком по деснам и легонько прищелкнул им о небо.
   В углу палатки Адольф возился с чайником, склонив над  ним  свои  ко-
шачьи усы. Как только они вошли, он оставил чайник  и  занялся  бутылкой
шампанского. Суизин улыбнулся и, кивнув в сторону Босини, сказал:
   - Да вы настоящий Монте-Кристо!
   Этот знаменитый роман, одна из пяти-шести книг, прочитанных Суизином,
произвел на него неизгладимое впечатление.
   Взяв со стола бокал, Суизин отставил руку, разглядывая вино на  свет:
хоть он и чувствует сильную жажду, но всякую бурду пить не  станет!  За-
тем, поднеся бокал к губам, сделал глоток.
   - Хорошее вино, - сказал он наконец, водя бокалом перед самым  носом,
- но далеко до моего Хайдсика!
   В эту минуту у него и мелькнула мысль, которую позднее, уже у Тимоти,
он изложил так:
   - Ни капельки бы не удивился, если бы мне сказали, что этот  архитек-
тор неравнодушен к миссис Сомс!
   И с этих пор его белесые круглые глаза уже не покидало выражение  лю-
бопытства, рожденного таким интересным открытием.
   - Он смотрел на нее как собачонка, - рассказывал Суизин миссис Смоллm
- корявый субъект. И ничего удивительного - она  очаровательная  женщина
и, надо отдать ей должное, скромна, как полевой цветок! - Смутное воспо-
минание об аромате, исходившем от Ирэн, как от цветка, который прикрыва-
ет лепестками свое благоухающее сердце, исторгло из Суизина этот  образ.
- Но я не был окончательно уверен в этом, пока не заметил, как он поднял
ее платок.
   Глаза миссис Смолл загорелись от волнения.
   - И отдал ей? - спросила она.
   - Отдал?! - сказал Суизин. - Так и присосался к нему - воображал, что
я ничего не вижу.
   У миссис Смолл перехватило дыхание - она лишилась дара речи от  любо-
пытства.
   - Но с ее стороны не чувствовалось ни малейшего поощрения... -  начал
было Суизин, но запнулся и минуты две молча таращил глаза, опять приведя
тетю Эстер в замешательство: он вдруг вспомнил, что, уже сидя в фаэтоне,
Ирэн вторично подала руку Боснии и к тому же  долго  не  отнимала  ее...
Тогда Суизин лихо стегнул лошадей, не желая ни с кем делиться  обществом
Ирэн. Но она оглянулась и даже не ответила на его первый вопрос; и  лица
ее Суизин не мог рассмотреть - она опустила голову.
   Есть где-то картина (Суизин ее, конечно, не видел), на которой  изоб-
ражен человек, сидящий на скале, а рядом с ним, омываемая тихой  зеленой
волной, положив руку на обнаженную грудь, лежит  морская  нимфа.  Легкая
улыбка блуждает на ее губах - улыбка, которая говорит о полной покорнос-
ти и о затаенном счастье. Может быть, и Ирэн улыбалась той  же  улыбкой,
сидя рядом с Суизином.
   Разомлев от шампанского, чувствуя, что теперь  уж  он  завладел  Ирэн
полностью, Суизин поделился с ней всеми своими горестями: глухим раздра-
жением, которое вызывал у него новый шеф в клубе; беспокойством по пово-
ду дома на Уигмор-стрит, съемщик  которого  разорился,  подлец,  помогая
своему зятю - заботился бы лучше о своих собственных делах;  пожаловался
и на глухоту и на боль в правом боку. Она слушала, и в  ее  полузакрытых
глазах стояли слезы. Суизин решил, что его горести повергли Ирэн в  глу-
бокое раздумье, и ему стало ужасно жалко самого себя. И вместе с тем ме-
ховое пальто на шелковых шнурах через всю грудь, цилиндр, сдвинутый  на-
бекрень, и красивая женщина, сидевшая в его фаэтоне, придавали ему такую
элегантность, какой он не чувствовал в себе еще никогда в жизни.
   Но какой-то лавочник, выехавший со своей девицей  на  воскресное  ка-
танье, был о себе, по-видимому, столь же высокого мнения.  Этот  субъект
разогнал своего ослика в галоп рядом с фаэтоном Суизина и восседал в та-
ратайке, прямой и неподвижный, словно восковая кукла, величественно утк-
нув подбородок в красный шарф точь-в-точь, как Суизин свой  -  в  пышный
галстук; а девица с развевающимся по ветру потрепанным  боа  корчила  из
себя светскую даму. Ее кавалер помахивал палкой с  обрывком  веревки  на
конце, с поразительной точностью воспроизводя взмахи кнута  Суизина,  и,
пяля глаза на свою даму, становился до странности похожим на  Суизина  с
его первобытно-неподвижным взглядом.
   Сначала Суизин не обращал внимания на это ничтожество, но мало-помалу
пришел к убеждению, что его передразнивают. Он стегнул  лошадей.  Однако
оба экипажа, как нарочно, продолжали катиться рядом. Желтое  одутловатое
лицо Суизина покраснело; он замахнулся кнутом, чтобы вытянуть лавочника,
и только вмешательство провидения уберегло его от недостойного поступка:
навстречу из ворот выехала повозка, фаэтон и таратайка столкнулись,  за-
дели друг друга колесами, и более легкий экипаж опрокинулся.
   Суизин даже не оглянулся. Ни за что на свете не станет он  останавли-
вать лошадей и помогать этому негодяю. Сломал шею? - и поделом.
   Но он не мог бы остановить экипаж, даже если б захотел помочь. Лошади
понесли. Фаэтон бросало из стороны в сторону, прохожие поворачивали  ис-
пуганные лица вслед мчавшимся лошадям. Толстые руки  Суизина,  вытянутые
во всю длину, изо всех сил натягивали вожжи. Щеки его надулись, губы бы-
ли сжаты, одутловатое лицо побагровело от гнева.
   Ирэн держалась за поручни и при каждом толчке крепко сжимала  их  ру-
кой. Суизин расслышал ее голос:
   - Мы разобьемся, дядя Суизин?
   Он ответил, еле переводя дух:
   - Пустяки, горячатся немного!
   - Я первый раз такое испытываю.
   - Не шевелитесь! - Он покосился на нее. Она улыбалась и была абсолют-
но спокойна. - Сидите смирно! - повторил он. - Не  бойтесь,  я  доставлю
вас домой.
   Ив этот момент, когда Суизин напрягал все  усилия,  чтобы  остановить
лошадей, его поразили слова Ирэн, произнесенные голосом, непохожим на ее
обычный голос:
   - Мне все равно, попаду я дом или нет!
   Фаэтон так тряхнуло, что возглас удивления застрял у Суизина в горле.
Подъем лошади взяли уже тише, перешли на рысь и,  наконец,  остановились
сами.
   - Когда я их остановил, - рассказывал Суизин у Тимоти, -  она  сидела
такая же спокойная, как я сам. Черт возьми!  Точно  ей  было  совершенно
безразлично, сломает она себе шею или не сломает! Как это  она  сказала?
"Мне все равно, попаду я домой или нет!" - Наклонясь над своей  тростью,
он прохрипел к величайшему ужасу миссис Смолл: - И ничего  удивительного
- с такой деревяшкой вместо мужа, как ваш Сомс!
   Суизин не задумался над тем, что делал Босини, оставшись  один  после
их отъезда, - пошел ли он бродить, как собачонка, с которой Суизин срав-
нил его; бродить в роще, где все еще бушевала весна,  все  еще  слышался
издалека зов кукушки; прижимал ли он к губам  платок  Ирэн,  вдыхая  его
аромат вместе с запахом мяты и тмина. Бродил ли с болью в сердце,  такой
острой, такой невыносимой, что вот еще немного и роща услышит его  рыда-
ния. В самом деле, что он делал там один? Откровенно говоря, по дороге к
Тимоти Суизин успел окончательно забыть о Босини.


   IV
   ДЖЕМС РЕШИЛ УБЕДИТЬСЯ СОБСТВЕННЫМИ ГЛАЗАМИ

   Люди, не имеющие представления  о  Форсайтской  Бирже,  наверное,  не
смогли бы предугадать то волнение, которое вызвала среди  Форсайтов  по-
ездка Ирэн в РобинХилл.
   После того как Суизин сделал у Тимоти полный отчет об  этом  памятном
дне, рассказ его, уже с едва уловимым оттенком любопытства, не без  лег-
кого коварства, но с искренним желанием сделать добро, был передан Джун.
   - Ты только подумай; милочка, какой ужас! - закончила тетя  Джули.  -
Заявить, что ей не хочется ехать домой! Что это значит?
   Рассказ тетки показался Джун диким.  Она  выслушала  его,  мучительно
краснея, и вдруг поднялась, быстро пожала тете Джули руку и ушла.
   - Она прямо-таки груба! - сказала миссис Смолл тете Эстер после ухода
внучки.
   То, как Джун восприняла эту новость, получило соответствующее  истол-
кование. Она взволновалась.  Значит,  там  происходит  что-то  неладное.
Странно! Ведь они с Ирэн были такими друзьями!
   Все это слишком хорошо подтверждало те намеки и слухи, которые цирку-
лировали последнее время. Вспоминался рассказ Юфимии о театре...  Мистер
Босини постоянно бывает у Сомса? Вот как? Впрочем, конечно,  что  ж  тут
удивительного - ведь он строит дом! Обо всем говорилось обиняками. Необ-
ходимость говорить открыто возникала на Форсайтской Бирже только в край-
них, совершенно исключительных случаях. Аппарат этот был слишком  хорошо
налажен: малейшего намека, выраженного мимоходом сожаления или недоверия
было достаточно, чтобы душа семьи - такая  отзывчивая  -  заволновалась.
Никто из Форсайтов не хотел, чтобы  это  волнение  причинило  комунибудь
неприятность - совсем нет; они действовали с самыми лучшими  намерениями
в твердой уверенности, что каждый из них связан крепкими узами  с  душой
семьи.
   И в основе всех пересудов лежала доброта; она проскальзывала в  визи-
тах, которые наносились с целью проявить участие, согласно лучшим обыча-
ям общества, оказать истинное благодеяние страждущим, а заодно утешиться
мыслью, что люди страдают от того, от чего не страдаю я сам. В  сущности
говоря, только потребность "провентилировать  вопрос",  потребность,  на
которой держится и наша пресса, привела, например, Джемса к миссис  Сеп-
тимус, миссис Септимус к детям Николаев, детей Николаса к кому-то еще  и
так далее, и так далее. Великий класс, принявший Форсайтов в  свое  лоно
как полноправных членов, требовал от них большой прямоты и  еще  большей
сдержанности. Такое сочетание обеспечивало им право на участие  в  жизни
этого великого класса.
   Форсайтская молодежь, как и следовало ожидать, в большинстве  случаев
восставала против контроля над собой, часто заявляя об  атом  совершенно
открыто; но не приметный для глаза магнетический ток семейных  пересудов
обладал такой силой, что они просто не могли не знать друг о друге  всей
подноготной. Оставалось только махнуть рукой и подчиниться.
   Один из них (молодой Роджер) сделал героическую  попытку  высвободить
молодое поколение из-под ига и наззал  Тимоти  "старым  хрычом".  Отдача
после такого выстрела дала себя почувствовать немедленно же: слова его в
самой деликатной форме были переданы тете Джули, которая возмущенным го-
лосом повторила их миссис Роджер, и отсюда уже они вернулись к  молодому
Роджеру.
   И ведь в конце концов страдания выпадали только на долю тех, кто пос-
тупал дурно: например, на долю Джорджа,  проигравшего  такие  деньги  на
бильярде, или того же молодого Роджера, который чуть не женился  на  де-
вушке, по слухам, уже связанной с ним узами естества, или  опять  же  на
долю Ирэн, которая, как все думали, хоть и не произносили  этого  вслух,
ступила на опасный путь.
   Семейные толки приносили с собой не только удовольствие, но и пользу.
Столько часов пробежало незаметно в доме Тимоти на Бэйсуотер-Род  -  ча-
сов, которые могли бы показаться и пустыми и долгими для троих его  оби-
тателей, а в необъятном Лондоне дом Тимоти был  всего-навсего  одним  из
сотен домов, где живут нейтральные представители  обеспеченного  класса,
те, что уже не участвуют в битвах и ищут оправдания своей жизни в  инте-
ресе к битвам других людей.
   Тоскливым было бы существование на Бэйсуотер-Род, если бы лишить  его
сладости семейных сплетен. Слухи и толки, пересуды, предположения напол-
няли дом жизнью, были дороги и милы сердцу, как те малютки, лепета кото-
рых не хватало брату и сестрам на их  жизненном  пути.  Разговоры  ближе
всего подводили к обладанию этими детьми и внуками, к  которым  страстно
тянулись их добрые сердца.
   Правда, вряд ли сердце Тимоти тянулось так уж страстно, но достоверно
известно, что появление на свет новых Форсайтов совершенно выводило  его
из равновесия.
   Напрасно молодой Роджер говорит: "Старый  хрыч!  ",  напрасно  Юфимия
всплескивает руками: "Ох, уж эта троица! ", заливается беззвучным смехом
и взвизгивает. Напрасно, и не так уж хорошо с их стороны.
   Положение, создавшееся к этому времени, могло показаться, особенно на
взгляд Форсайтов, странным, чтобы не сказать "немыслимым", однако,  учи-
тывая некоторые факты, придется признать, что ничего странного в нем  не
было.
   Кое-что Форсайты упускали из виду.
   И прежде всего, привыкнув к степенности благополучных браков, они за-
бывали, что Любовь не тепличный цветок, а свободное растение,  рожденное
сырой ночью, рожденное мигом солнечного тепла, поднявшееся из свободного
семени, брошенного возле дороги свободным  ветром.  Свободное  растение,
которое мы зовем цветком, если волей случая оно распускается у нас в са-
ду, зовем плевелом, если оно распускается на воле;  но  цветок  это  или
плевел - в запахе его и красках всегда свобода!
   Кроме того - факты и цифры, из которых складывалась жизнь  Форсайтов,
мешали им осознать эту истину, -  они  не  всегда  понимали,  что  стоит
только подняться этому свободному растению, как люди, словно мошки,  ле-
тят на бледный язычок его пламени.
   История с молодым Джолионом отошла далеко в прошлое: они  снова  были
готовы считать, что люди их круга не выходят за  ограду,  чтобы  сорвать
этот цветок; что любовь - это нечто вроде кори, настигающей  человека  в
положенное время, с тем чтобы он отделался от нее раз и навсегда и,  из-
лечившись от любви, как от кори, целительной смесью из масла и меда, об-
рел спокойствие в брачном союзе.
   Странные слухи, ходившие о Боснии и миссис Сомс, никого так не волно-
вали, как Джемса. Джемс забыл то время, когда, худой, с  рыжеватыми  ба-
кенбардами, обрамлявшими его бледное лицо,  он  неотступно  следовал  за
Эмили в дни своего сватовства. Забыл и  маленький  домик  около  Мейфера
[7], где он провел первые дни после женитьбы, точнее, забыл первые  дни,
но не домик - Форсайт никогда не забудет дома; впоследствии Джемс продал
его с прибылью в четыреста фунтов чистых.
   Джемс давно забыл то время, полное надежд и страхов и сомнений  отно-
сительно благоразумия такого брака (у хорошенькой Эмили не было денег, а
сам он зарабатывал какую-нибудь тысячу в год), и то странное,  непреодо-
лимое чувство, которое овладело им с такой силой, что ему не  оставалось
ничего другого, как умереть или жениться на этой девушке  с  прекрасными
волосами, собранными на затылке жгутом, прекрасными плечами, выступавши-
ми над плотно облегающим ее грудь корсажем, прекрасной фигуркой,  запря-
танной в клетку криколина Необъятной ширины.
   В свое время Джемс прошел сквозь горнило любви, но он прошел и сквозь
поток долгих лет, потушивших огонь в этом горниле, он  принял  от  жизни
самый печальный дар ее - забыл, что такое любовь.
   Забыл! Забыл так основательно, что забыл и то, что все уже забыто.
   И вдруг до него дошли слухи, слухи о жене сына. Смутные, они  пронес-
лись тенью среди осязаемого, понятного мира вещей; странные, неуловимые,
они казались  призраками  и,  подобно  призракам,  вселяли  необъяснимый
страх, Джемс пытался разобраться в этих слухах, но с таким же успехом он
мог бы применить к себе одну из тех житейских  драм,  которые  ежедневно
Попадаются в вечерних газетах. Он просто был не в  состоянии  понять,  в
чем тут дело. Все это пустяки Все это глупые выдумки.  У  нее  не  такие
гладкие отношения с Сомсом, какие могли бы быть, но она  милая,  славная
женщина - милая, славная!
   Подобно значительному  большинству  людей.  Джемс  любил  посмаковать
скандальные истории, и нередко можно было услышать, как он, облизнув гу-
бы, деловито отпускав такое замечание: "Да-да, она с  молодым  Дайсоном;
говорят, их видели в Монте-Карло!"
   Но над подлинным значением таких историй - над тем, как они начинают-
ся, как протекают и что ждет их в будущем - он никогда  не  задумывался;
он не знал, что таилось под ними, из каких мук и восторгов они складыва-
лись, какой медлительный грозный рок вырастал за этими иногда непригляд-
ными в своей наготе, но большей частью пикантными фактами, которые  отк-
рывались его взору. Он не порицал, не хвалил, таких историй, не делал из
них каких-либо выводов или обобщающих заключений, а просто жадно прислу-
шивался к ним и повторял то,  что  слышал,  получая  от  этих  пересудов
большое удовольствие, как от предобеденной рюмки хереса  или  английской
горькой.
   Теперь же, когда самого Джемса коснулось нечто подобное, вернее - ка-
кой-то слух, легчайшие намеки, он почувствовал себя, точно в тумане, ко-
торый наполняет рот чем-то тошнотворным и липким и мешает дышать.
   Скандал! Это грозит скандалом!
   Только повторяя это слово, мог Джемс сосредоточиться на нем, вникнуть
в его смысл. Он забыл уже те ощущения, без которых нельзя понять  разви-
тия, судьбы и сущности подобных событий, ему уже не дано было знать, что
люди могут идти на риск ради страсти.
   Одно предположение, будто среди его знакомых, тех, что изо дня в день
ходят в Сити и вершат там свои дела, а в свободное время покупают акции,
дома, обедают, может быть, даже играют в карты, одно предположение,  что
среди них найдется человек, способный рисковать ради  такой  непонятной,
такой фантастической вещи, как страсть, показалось бы ему  просто  неле-
пым.
   Страсть! Действительно, он кое-что слышал о ней, и такие правила, как
"Никогда нельзя оставлять вдвоем молодого мужчину  и  молодую  женщину",
залегли у него в мозгу, точно параллели на географической  карте  (когда
дело касается "основы основ", Форсайты обнаруживают подлинный вкус в ре-
алистическом подходе к жизни), но  все,  что  начиналось  дальше,  Джемс
воспринимал только через магическое слово "скандал".
   Да нет! Это неправда, этого не может быть.  Он  и  не  думает  трево-
житься. Ирэн - славная, милая женщина. Но стоит только подпустить к себе
такие мысли - и кончено! Характер у Джемса был беспокойный - он  принад-
лежал к тому типу людей, которым нелегко отделаться от раз  запавшего  в
голову  подозрения  и  которые  мучаются  тревожными  предчувствиями   и
собственной нерешительностью.
   Боясь выпустить из рук что-то такое,  что  можно  было  бы  удержать,
действуй ты иным способом, Джемс просто физически не мог прийти к  опре-
деленному решению без твердой веры в то, что всякий иной путь привел  бы
его к потерям.
   Однако в жизни Джемса было много таких случаев,  когда  окончательное
решение зависело не от него. Так случилось и на этот раз.
   Что предпринять? Поговорить с Сомсом? Но этим только испортишь  дело.
Да в конце концов все это пустяки, он уверен, что пустяки.
   Всему причиной дом. Эта затея не нравилась ему с самого начала. Зачем
Сомсу понадобилось перебираться за город? Наконец, если ему так  уж  хо-
чется швырять деньги яа постройку дома, почему не пригласить первокласс-
ного архитектора вместо этого Боснии, о котором никто  ничего  не  знает
толком? Он ведь предупреждал. Вот теперь говорят, что постройка обойдет-
ся Сомсу куда дороже, чем он рассчитывал.
   Последнее обстоятельство больше всего  остального  и  помогло  Джемсу
уяснить всю опасность положения. С этими "талантами" всегда так;  разум-
ному человеку не стоит с ними и связываться. Он ведь и Ирэн  предостере-
гал. Вот смотрите теперь, что получилось!
   И вдруг Джемса осенило: надо поехать в Робин-Хилл я убедиться во всем
собственными глазами. Мысль, что можно самому  взглянуть  на  этот  дом,
рассеяла тревогу, обволакивавшую Джемса, как туман, и почему-то достави-
ла ему удовольствие. Душевный покой принесло ему, вероятно, само решение
предпринять что-то - точнее, съездить и посмотреть какой-то дом.
   Джемсу казалось, что, всматриваясь в здание из кирпича и известки, из
камня и дерева - в то самое здание, которое выстроила эта подозрительная
личность,