Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
165 -
166 -
167 -
168 -
169 -
170 -
171 -
172 -
173 -
174 -
175 -
176 -
177 -
178 -
179 -
180 -
181 -
182 -
183 -
184 -
185 -
186 -
187 -
188 -
189 -
190 -
191 -
192 -
193 -
194 -
195 -
196 -
197 -
198 -
199 -
200 -
201 -
202 -
203 -
204 -
205 -
206 -
207 -
208 -
209 -
210 -
211 -
212 -
213 -
214 -
215 -
216 -
217 -
218 -
219 -
220 -
221 -
222 -
223 -
224 -
225 -
226 -
227 -
228 -
229 -
230 -
231 -
232 -
233 -
234 -
235 -
236 -
237 -
238 -
239 -
240 -
241 -
242 -
243 -
244 -
245 -
246 -
247 -
248 -
249 -
250 -
251 -
252 -
253 -
254 -
255 -
256 -
257 -
258 -
259 -
ыми коммерческими интересами.
- Ах вот что!
Но мадам Ламот считала, что англичане все-таки немножко лицемерны.
Они толкуют о справедливости и о поселенцах, а совсем не о коммерческих
интересах. Мсье первый человек, который говорит об этом.
- Буры полуцивилизованный народ, - заметил Сомс. - Они тормозят прог-
ресс. Нам нельзя отказаться от нашего суверенитета.
- Что это значит? Суверенитет! Какое странное слово!
Сомс проявил большое красноречие, вдохновленный этой угрозой принципу
собственности и подстрекаемый устремленными на него глазками Аннет. Он
был в восторге, когда она сказала:
- Я думаю, мсье прав. Их следует проучить.
Умная девушка!
- Разумеется, - сказал он, - мы должны проявлять известную умерен-
ность. Я не джингоист. Мы должны держать себя твердо, но не запугивать
их. Не хотите ли пройти наверх, посмотреть мои картины?
Переходя с ними от одного шедевра к другому, он быстро обнаружил, что
они не понимают ничего. Они прошли мимо его последней находки, Мауве,
замечательной картины "Возвращение с жатвы", словно это была литогоафия.
Он чуть ли не с замиранием сердца ждал, как они отнесутся к жемчужине
его коллекции - Израэльсу, за ценой которого он тщательно следил до пос-
леднего времени и теперь пришел к заключению, что она достигла своего
апогея и что картину пора продать. Они прошли, не заметив ее. Какой
удар! Впрочем, лучше иметь дело с нетронутым вкусом Анкет, который можно
развить постепенно, чем с тупым невежественным верхоглядством английских
буржуа. В конце галереи висел Месонье, которого он почти стыдился. Ме-
сонье так упорно падал в цене. Мадам Ламот остановилась перед ним.
- Месонье! Ах, какая прелесть! - она где-то слышала это имя.
Сомс воспользовался моментом. Мягко коснувшись руки Аннет, он спро-
сил:
- Как вам у меня нравится, Аннет?
Она не отдернула руки, не ответила на его прикосновение, она прямо
посмотрела ему в лицо, потом, опустив глаза, прошептала:
- Разве может кому-нибудь не понравиться! Здесь так чудесно!
- Когда-нибудь, может... - сказал Сомс и оборвал.
Она была так хороша, так прекрасно владела собой, она пугала его. Эти
васильковые глазки, изгиб этой белой шейки, изящные линии тела - она бы-
ла живым соблазном, его так и тянуло признаться ей. Нет, нет! Нужно
иметь твердую почву под ногами, значительно более твердую! "Если я воз-
держусь" - подумал он, - это только раздразнит ее, пусть немного помуча-
ется". И он отошел к мадам Ламот, которая все еще стояла перед Месонье.
- Да, это недурной образец его последних работ. Вы должны приехать
как-нибудь еще, мадам, и посмотреть мои картины при вечернем освещении.
Вы должны приехать обе и остаться здесь переночевать.
- Я в восторге, это будет очаровательно - посмотреть их при вечернем
освещении, и река при лунном свете, должно быть восхитительно!
Аннет прошептала:
- Ты сентиментальна, maman!
Сентиментальна! Эта благообразная, плотная, затянутая в черное
платье, деловитая француженка! И внезапно он совершенно ясно понял, что
ни у той, ни у другой нет никаких чувств. Тем лучше! К чему эти чувства?
А все же...
Он отвез их на станцию и усадил в поезд. Ему показалось, когда он
крепко пожал руку Аннет, что пальчики ее слегка ответили; ее лицо улыб-
нулось ему из темноты.
В задумчивости он вернулся к своему экипажу.
- Поезжайте домой, Джордан, - сказал он кучеру, - Я пойду пешком.
И он свернул на темнеющую тропинку; осторожность и, желание обладать
Аннет боролись в нем, и перевешивало то одно, то другое. "Bonsoir,
monsieur!" - как ласково она это сказала. Если бы только знать, что у
нее на уме! Француженки - как кошки: ничего у них не поймешь! Но как хо-
роша! Как приятно, должно быть, держать в объятиях это юное создание!
Какая мать для его наследника! И он с улыбкой подумал о своих родствен-
никах, о том, как они удивятся, узнав, что он женился на француженке,
как будут любопытствовать, а он будет морочить их, дразнить - пусть их
бесятся! Тополя вздыхали в темноте, гулко крикнула сова. Тени сгущались
на воде. "Я хочу, я должен быть свободным, - подумал о". - Довольно этой
канители. Я сам пойду к Ирэн. Когда хочешь чего-нибудь добиться, надо
действовать самому. Я должен снова жить - жить, дышать и ощущать свое
бытие".
И, словно в ответ на это почти библейское изречение, церковные коло-
кола зазвонили к вечерней службе.
XI
...И НАВЕЩАЕТ ПРОШЛОЕ
Во вторник вечером, пообедав у себя в клубе. Сомс решил привести в
исполнение то, на что требовалось больше мужества и, вероятно, меньше
щепетильности, чем на все, что он когда-либо совершал в жизни, за исклю-
чением, может быть, рождения и еще одного поступка. Он выбрал вечер от-
части потому, что рассчитывал скорее застать Ирэн дома, но главным обра-
зом потому, что при свете дня не чувствовал достаточной решимости для
этого, и ему пришлось выпить вина, чтобы придать себе смелости.
Он вышел из кабриолета на набережной и прошел до Олд-Чэрч, не зная
точно, в каком именно доме находится квартира Ирэн. Он разыскал его по-
зади другого, гораздо более внушительного дома и, прочитав внизу: "Мис-
сис Ирэн Эрон" - Эрой! Ну, конечно, ее девичья фамилия! Значит, она сно-
ва ее носит? - сошел с тротуара, чтобы заглянуть в окна бельэтажа. В уг-
ловой квартире был свет, и оттуда доносились звуки рояля. Он никогда не
любил музыки, он даже втайне ненавидел ее в те давние времена, когда
Ирэн так часто садилась за рояль, словно ища в музыке убежище, в которое
ему, она знала, не было доступа. Отстранялась от него! Постепенно
отстранялась, сначала незаметно, сдержанно и, наконец, явно! Горькие
воспоминания нахлынули на него от этих звуков. Конечно, это она играет;
но теперь, когда он убедился в том, что увидит ее, его снова охватило
чувство нерешительности. Предвкушение этой встречи пронизывало его
дрожью; у него пересохло во рту, сердце неистово билось. "У меня нет ни-
каких причин бояться", - подумал он. Но тотчас же в нем заговорил юрист.
Он поступает безрассудно! Не лучше ли было бы устроить официальное сви-
дание в присутствии ее попечителя? Нет! Только не в присутствии этого
Джолиона, который симпатизирует ей! Ни за что! Он снова подошел к
подъезду и медленно, чтобы успокоить биение сердца, поднялся по лестнице
и позвонил. Когда дверь отворили, все чувства его поглотил аромат, пах-
нувший на него, запах из далекого прошлого, а вместе с ним смутные вос-
поминания, аромат гостиной, в которую он когда-то входил, в доме, кото-
рый был его домом, - запах засушенных розовых лепестков к меда.
- Доложите: мистер Форсайт. Ваша хозяйка примет меня, я знаю.
Он подготовил это заранее: она подумает, что это Джолион.
Когда горничная ушла и он остался один в крошечной передней, где от
единственной лампы, затененной матовым колпачком, падал бледный свет и
стены, ковер и все кругом было серебристым, отчего вся комната казалась
призрачной, у него вертелась только одна нелепая мысль: "Что же мне,
войти в пальто или снять его?" Музыка прекратилась; горничная в дверях
сказала:
- Пройдите, пожалуйста, сэр.
Сомс вошел. Он как-то рассеянно заметил, что и здесь все было сереб-
ристое, а рояль был из дорогого дерева. Ирэн поднялась и, отшатнувшись,
прижалась к инструменту; ее рука оперлась на клавиши, словно ища под-
держки, и нестройный аккорд прозвучал внезапно, длился мгновение, потом
замер. Свет от затененной свечи на рояле падал на ее шею, оставляя лицо
в тени. Она была в черном вечернем платье с чем-то вроде мантильи на
плечах, он не мог припомнить, чтобы ему когда-нибудь приходилось видеть
ее в черном, но у него мелькнула мысль: "Она переодевается к вечеру, да-
же когда одна".
- Вы! - услышал он ее шепот.
Много раз Сомс в воображении репетировал эту сцену. Репетиции нис-
колько не помогли ему. Он просто не мог ничего сказать. Он никогда не
думал, что увидеть эту женщину, которую он когда-то так страстно желал,
которой он всецело владел и которую он не видел двенадцать лет, будет
для него таким потрясением. Он думал, что будет говорить и держать себя,
как человек, пришедший по делу, и отчасти как судья. А оказалось, словно
перед ним была не обыкновенная женщина, не преступная жена, а какаято
сила, вкрадчивая, неуловимая, словно сама атмосфера, и "на была в нем и
вне его. Какая-то язвительная горечь поднималась у него в душе.
- Да, странный визит! Надеюсь, вы здоровы?
- Благодарю вас. Присядьте, пожалуйста?
Она отошла от рояля и, подойдя к креслу у окна, опустилась в него,
сложив руки на коленях. Свет падал на нее, и Сомс теперь мог видеть ее
лицо, глаза, волосы - неизъяснимо такие же, какими он помнил их, не-
изъяснимо прекрасные.
Он сел на край стоявшего рядом с ним стула, обитого серебристым што-
фом.
- Вы не изменились, - сказал он.
- Нет? Зачем вы пришли?
- Обсудить кое-какие вопросы.
- Я слышала, что вы хотите, от вашего двоюродного брата.
- Ну и что же?
- Я готова. Я всегда хотела этого.
Теперь ему помогал звук ее голоса, спокойного и сдержанного, вся ее
застывшая, настороженная поза. Тысячи воспоминании о ней, всегда вот так
настороженной, пробудились в нем, и он сказал желчно:
- Тогда, может быть, вы будете так добры дать мне информацию, на ос-
новании которой я мог бы действовать. Приходится считаться с законом.
- Я ничего не могу вам сказать, чего бы вы не знали.
- Двенадцать лет! И вы допускаете, что я способен поверить этому?
- Я допускаю, что вы не поверите ничему, что бы я вам ни сказала, но
это правда.
Сомс пристально посмотрел на нее. Он сказал, что она не изменилась;
теперь он увидел, что ошибся. Она изменилась. Не лицом - разве только,
что еще похорошела, не фигурой - разве стала чуть-чуть полнее. Нет! Она
изменилась не внешне. В ней стало больше, как бы это сказать, больше ее
самой, появилась какая-то решительность и смелость там, где раньше было
только пассивное сопротивление. "А! - подумал он. - Это независимый до-
ход! будь он проклят, дядя Джолион!"
- Я полагаю, вы теперь обеспечены? - сказал он.
- Благодарю вас. Да.
- Почему вы не разрешили мне позаботиться о вас? Я бы охотно сделал
это, несмотря ни на что.
Слабая улыбка чуть тронула ее губы, но она не ответила.
- Ведь вы все еще моя жена, - сказал Сомс.
Зачем он сказал это, что он подразумевал под этим, он не сознавал ни
в ту минуту, когда говорил, ни позже. Это был трюизм, почти лишенный
смысла, но действие его было неожиданно. Она вскочила с кресла и мгнове-
ние стояла совершенно неподвижно, глядя на него. Он видел, как тяжело
подымается ее грудь. Потом она повернулась к окну и распахнула его нас-
тежь.
- Зачем это? - резко сказал он. - Вы простудитесь в этом платье. Я не
опасен. - И у него вырвался желчный смешок.
Она тоже засмеялась, чуть слышно, горько.
- Это - по привычке.
- Довольно странная привычка, - сказал Сомс тоже с горечью. - Закрой-
те окно!
Она закрыла и снова села в кресло. В ней появилась какая-то сила, в
этой женщине - в этой... его жене! Вот она сидит здесь, словно одетая
броней, и он чувствует, как эта сила исходит от нее. И как-то почти бес-
сознательно он встал и подошел ближе, - ему хотелось видеть выражение ее
лица. Ее глаза не опустились и встретили его взгляд. Боже! Какие они яс-
ные и какие темно-темио-карие на этой белой коже, под этими волосами
цвета" жженого янтаря! И какие белые плечи! Вот странное чувство! Ведь
он должен был бы ненавидеть ее!
- Лучше было бы все-таки не скрывать от меня, - сказал он. - В ваших
же интересах быть свободной не меньше, чем в моих. А та старая история
уж слишком стара.
- Я уже сказала вам.
- Вы хотите сказать, что у вас ничего не было - никого?
- Никого. Поищите в вашей собственной жизни.
Уязвленный этой репликой. Сомс сделал несколько шагов по комнате к
роялю и обратно к камину и стал ходить взад и вперед, как бывало в преж-
ние дни в их гостиной, когда ему становилось невмоготу.
- Нет, это не годится, - сказал он. Вы меня бросили. Простая справед-
ливость требует, чтобы вы...
Он увидел, как она пожала этими своими белыми плечами" услышал, как
она прошептала:
- Да. Так почему же вы не развелись со мной тогда? Не все ли мне было
равно?
Он остановился и внимательно, с каким-то любопытством посмотрел на
нее. Что она делает на белом свете, если она правда живет совершенно од-
на? А почему он не развелся с ней? Прежнее чувство, что она никогда не
понимала его, никогда не отдавала ему должного, охватило его, пока он
стоял и смотрел на нее.
- Почему вы не могли быть мне хорошей женой?
- Да, это было преступлением выйти за вас замуж. Я поплатилась за
это. Вы, может быть, найдете какойнибудь выход. Можете не щадить моего
имени, мне нечего терять А теперь, я думаю, вам лучше уйти.
Чувство, что он потерпел поражение, что у него отняли все его оправ-
дания, и еще что-то, но что, он и сам не мог себе объяснить, пронзило
Сомса, словно дыхание холодного тумана - Машинально он потянулся и взял
с камина маленькую фарфоровую вазочку, повертел ее и сказал:
- Лоустофт. Где это вы достали? Я купил такую же под пару этой у
Джобсона.
И, охваченный внезапными воспоминаниями о том, как много лет назад он
и она вместе покупали фарфор, он стоял и смотрел на вазочку, словно в
ней заключалось все его прошлое. Ее голос вывел его из забытья.
- Возьмите ее. Она мне не нужна.
Сомс поставил ее обратно на полку.
- Вы позволите пожать вам руку? - сказал он.
Чуть заметная улыбка задрожала у нее на губах. Она протянула руку. Ее
пальцы показались холодными его лихорадочно горевшей ладони. "Она и сама
ледяная, - подумал он, - всегда была ледяная". Но даже и тогда, когда
его резнула эта мысль, все чувства его были поглощены ароматом ее платья
и тела, словно внутренний жар, никогда не горевший для него, стремился
вырваться наружу. Сомс круто повернулся и вышел. Он шел по улице, словно
кто-то с кнутом гнался за ним, он даже не стал искать экипажа, радуясь
пустой набережной, холодной реке, густо рассыпанным теням платановых
листьев, - смятенный, растерянный, с болью в сердце, со смутной трево-
гой, словно он совершил какую-то большую ошибку, последствия которой он
не мог предугадать. И дикая мысль внезапно поразила его - если бы вмес-
то: "Я думаю, вам лучше уйти", она сказала: "Я думаю, вам лучше ос-
таться!" - что бы он почувствовал? Что бы он сделал? Это проклятое оча-
рование, оно здесь с ним, даже и теперь, после всех этих лет отчуждения
и горьких мыслей. Оно здесь и готово вскружить ему голову при малейшем
знаке, при одном только прикосновении. "Я был идиотом, что пошел к ней,
- пробормотал он. - Я ни на шаг не подвинул дело. Можно ли было себе
представить? Я не думал!.." Воспоминания, возвращавшие его к первым го-
дам жизни с ней, дразнили и мучили его. Она не заслужила того, чтобы со-
хранить свою красоту, красоту, которая принадлежала ему и которую он так
хорошо знает. И какая-то злоба против своего упорного восхищения ею
вспыхнула в нем. Всякому мужчине даже вид ее был бы ненавистен, и она
этого заслуживает. Она испортила ему жизнь, нанесла смертельную рану его
гордости, лишила его сына. Но стоило ему только увидеть ее, холодную,
сопротивляющуюся, как всегда, - он терял голову. Это в ней какой-то
проклятый магнетизм. И ничего удивительного, если, как она утверждает,
она прожила одна все эти двенадцать лет. Значит, Босини - будь он прок-
лят на том свете! - жил с ней все это время. Сомс не мог сказать, дово-
лен он этим открытием или нет.
Очутившись наконец около своего клуба, он остановился купить газету.
Заголовок гласил: "Буры отказываются признать суверенитет!" Суверенитет!
"Вот как она! - подумал он. - Всегда отказывалась. Суверенитет! А я все
же обладаю им по праву. Ей, должно быть, ужасно одиноко в этой жалкой
маленькой квартирке!"
XII
НА ФОРСАЙТСКОЙ БИРЖЕ
Сомс состоял членом двух клубов: "Клуба знатоков", название коего
красовалось на его визитных карточках и в который он редко заглядывал, и
клуба "Смена", который отсутствовал на карточках, но в котором он посто-
янно бывал. Он примкнул к этому либеральному учреждению пять лет назад,
удостоверившись, что почти все его члены суть трезвые консерваторы, по
крайней мере душой и карманом, если не принципами. Его ввел туда дядя
Николае. Прекрасная читальня этого клуба была декорирована в адамовском
стиле.
Войдя туда в этот вечер, он взглянул на телеграфную ленту - нет ли
каких новостей о Трансваале - и увидел, что консоли с утра упали на семь
шестнадцатых пункта. Он повернулся, чтобы пройти в читальню, и в это
время чей-то голос за его спиной сказал:
- Ну, что ж. Сомс, все сошло отлично.
Это был дядя Николае, в сюртуке, в своем неизменном низко вырезанном
воротничке особенного фасона и в черном галстуке, пропущенном через
кольцо. Бог ты мой, восемьдесят два года, а как молодо и бодро выглядит!
- Я думаю, Роджер был бы доволен, - продолжал дядя Николае. - Все бы-
ло великолепно устроено. Блэкли? Надо будет иметь в виду. Нет, Бэкстон
мне не помог. С этими бурами у меня все нервы испортились - Чемберлен
втянет нас в войну. Ты как полагаешь?
- Да не избежать, - пробормотал Сомс.
Николае провел рукой по своим худым, гладко выбритым щекам, весьма
порозовевшим после летнего лечения. Он слегка выпятил губы. Эта история
с бурами воскресила все его либеральные убеждения.
- Не внушает мне доверия этот малый, настоящий буревестник. Если бу-
дет война, дома упадут в цене. У вас будет немало хлопот с недвижимостью
Роджера. Я ему много раз говорил, что ему следует сбыть часть своих до-
мов. Но он был упрям, как бык.
"Оба вы хороши", - подумал Сомс. Но он никогда не спорил с дядями,
чем, собственно, и поддерживал их во мнении, что Сомс - малый с головой,
и официально сохранял за собой управление их имуществом.
- Мне говорили у Тимоти, - продолжал Николае, понизив голос, - что
Дарти наконец совсем убрался. Твой отец теперь сможет вздохнуть. Отвра-
тительная личность этот Дарти.
Сомс снова кивнул. Если было что-нибудь, на чем все
Форсайты единодушно сходились, это была характеристика Монтегью Дар-
ти.
- Примите меры, - сказал Николае, - не то он еще вернется. А Уинифрид
я бы сказал, что этот зуб надо выдернуть сразу. Какой прок беречь то,
что уже гниет.
Сомс украдкой покосился на Николаев. Его нервы, взвинченные только
что пережитым свиданием, заставили его почувствовать в этих словах намек
на него самого.
- Я ей тоже советую, - коротко сказал он.
- Ну, - сказал Николае, - меня ждет экипаж. Мне пора домой. Я что-то
плохо себя чувствую. Кланяйся отцу!
И, отдав таким образом дань кровным узам, он спустился своей юношес-
кой походкой в вестибюль, где младший швейцар закутал его в меховую шу-
бу.
"Не помню, чтобы когда-нибудь дядя Николае не жаловался, что он плохо
себя чувствует, - раздумывал Сомс, - и всегда он выглядит так, словно
собирается жить вечно! Вот семья! Если судить по нему, у меня впереди
еще тридцать восемь лет здоровья. И я не хочу терять их даром". И, по-
дойдя к зеркалу, он остановился и принялся разглядывать свое лицо. Не
считая двух-трех морщинок да трехчетырех седых волосков в подстриженных
темных усах, разве он постарел больше Ирэн? Во цвете лет и он, и она - в
самом расцвете! И странная мысль мелькнула у него. Абсурд! Идиотство! Но
мысль возвращалась. И" встревоженный не на шутку, как бываешь встревожен
повторным приступом озноба, предвещающим лихорадку, он взошел на весы и
опустил