а берет. Почти одного роста с Шелтоном,  девушка  сейчас
казалась еще выше, - она стояла, подняв руки, и  широкие  рукава  ее  блузки
трепетали,  словно  крылья,  от  движения  пальцев,  прикалывающих  берет  к
прическе.
     - Мы, пожалуй, еще успеем сыграть партию до завтрака. Вы  можете  взять
мою вторую ракетку.
     - У меня ничего нет с собой, - растерянно сказал Шелтон. -  Мне  не  во
что переодеться.
     Она спокойно оглядела его с головы до ног.
     - Можете взять что-нибудь у Бернарда, у него масса всяких вещей. Я  вас
подожду.
     Она взмахнула ракеткой,  посмотрела  на  Шелтона  и,  крикнув:  "Только
быстро!", исчезла.
     Шелтон взбежал наверх и стал переодеваться, чувствуя себя неловко,  как
всякий человек, натягивающий  чужое  платье.  Когда  он  спустился,  Антония
стояла в холле, напевая песенку и постукивая ракеткой по туфле;  она  широко
улыбалась,  показывая  белые,  как  жемчуг,  зубы.  Взяв  ее  за  рукав,  он
прошептал:
     - Антония!
     Яркий румянец залил ее щеки; она повернула голову  и  посмотрела  через
плечо.
     - Пошли, Дик! - крикнула она и, распахнув стеклянную дверь, выбежала  в
сад.
     Шелтон последовал за ней.
     Высокая сетка отделяла теннисную площадку от выгона. В  одном  углу  ее
возвышался каменный дуб,  его  густая  листва  выделялась  ярким  мазком  на
светлом фоне окружающей зелени. Увидев Шелтона и  Антонию,  Бернард  Деннант
прекратил игру и сердечно пожал руку гостя. Тея, в короткой  юбке,  стоявшая
на дальнем  конце  площадки,  откинула  с  лица  прямые  светлые  волосы  и,
закрываясь рукой от солнца, неторопливо подошла к ним. Судья, мальчуган  лет
двенадцати, лежал на животе и, визжа, играл с шотландской  овчаркой.  Шелтон
нагнулся и дернул его за волосы:
     - Здравствуй, Тоддлс! Ах ты, шалопай этакий!
     Они стояли вокруг Шелтона, и в глазах их было откровенное, безжалостное
любопытство, а в манере держать голову что-то обидно недоверчивое, -  словно
от Шелтона исходил некий едва уловимый острый запах, возбуждающий интерес  и
порицание.
     Когда партия  кончилась  и  девушки  сели  отдыхать  в  двойной  гамак,
висевший  под  каменным  дубом,  Шелтон  отправился  с  Бернардом  на  выгон
разыскивать затерявшиеся в траве мячи.
     - Знаешь, старина, - заметил его бывший однокашник,  сухо  улыбаясь,  -
мамаша собирается задать тебе хороший нагоняй.
     - Нагоняй? - удивился Шелтон.
     - Я не знаю толком, в чем дело, но по некоторым ее замечаниям я  понял,
что ты писал Антонии какие-то странные вещи.
     И, снова сухо улыбнувшись, он посмотрел на Шелтона.
     - Странные вещи? - с раздражением переспросил тот. - Что ты хочешь этим
сказать?
     - Ну, не знаю! Мамаша считает,  что  Антония...  м-м...  встревожена  и
сбита с толку или что-то в этом роде.  Ты  писал  ей,  что  многое  в  жизни
обстоит далеко не так, как это кажется на первый взгляд. А такие вещи писать
не полагается.
     И, продолжая улыбаться, он покачал головой. Шелтон опустил глаза.
     - Но ведь это правда! - сказал он.
     - Очень возможно. Только держи свою философию при себе, старина.
     - Философию? - повторил удивленный Шелтон.
     - Оставь нам парочку наших священных предрассудков.
     - Священных?! Да в жизни ничего нет священного, кроме... -  начал  было
Шелтон и тут же перебил себя: - Ничего не понимаю!
     -  Кроме  идеалов  и  тому  подобного!  Ты   что-то   перешел   границу
"практической политики", в этом,  очевидно,  все  и  дело,  мой  мальчик.  -
Бернард вдруг нагнулся и, подняв последний мяч, сказал: - А вот и мамаша!
     И Шелтон увидел миссис Деннант, которая шла по лужайке со своей  второй
дочерью, Сибиллой.
     Когда молодые люди подошли к каменному дубу, три девушки, взявшись  под
руки, уже направились к дому, а миссис Деннант, в сером платье, стояла  одна
и разговаривала  с  младшим  садовником.  В  руках,  защищенных  коричневыми
перчатками,  она  держала  корзинку,  которая  отгораживала  от   бородатого
садовника строгие, но свободные складки  ее  темной  "рабочей"  юбки.  Рядом
сидела шотландская овчарка и, насторожив уши, смотрела на  их  лица,  словно
пыталась понять, чем же отличаются друг от друга эти двуногие.
     - Благодарю вас, вы больше не нужны мне, Баньян.  А,  Дик!  Наконец-то!
Как приятно видеть вас!
     При каждой встрече с миссис  Деннант  Шелтон  думал:  до  чего  же  она
типична. Ему всегда казалось, что он встречал очень много  женщин,  подобных
ей.  Он  сознавал,  что  в  ее  несомненно  высоких  качествах  нет   ничего
индивидуального, что они скорее присущи всему  ее  классу.  Миссис  Деннант,
хоть и отличалась сильным характером,  считала,  что  проявлять  своеобразие
своей натуры не принято. Она была высокая, худая, но отнюдь не тощая, с чуть
горбатым носом, длинным выдающимся подбородком и волевым,  но  добрым  ртом,
обнажавшим в улыбке,  пожалуй,  слишком  много  зубов.  Ее  манера  говорить
указывала  на  родовитость:  она  растягивала   слова,   пренебрегая   таким
вульгарным свойством речи, как музыкальность, и делая неожиданные  ударения,
- то есть говорила, следуя той особой манере, которая присуща аристократам и
составляет дополнительную усладу их жизни.
     Шелтон знал, что миссис Деннант многим  интересуется;  целый  день  она
чем-то занята: с семи утра, когда горничная приносит ей маленький  чайник  с
чаем, кусочек бисквита и  любимую  собачку  Топса,  до  одиннадцати  вечера,
когда, держа в одной руке серебряный подсвечник  с  зажженной  свечой,  а  в
другой какой-нибудь новый роман, или, еще лучше, прелестный томик  мемуаров,
какие великие люди пишут о людях еще более великих, она прощается с детьми и
гостями, отправляясь на покой. Да и  разве  может  быть  иначе,  если  нужно
заниматься  фотографией  и  садоводством,  председательствовать  в   местном
благотворительном  обществе,  наносить  визиты  богачам,  печься  обо   всех
бедняках, читать все новые книги и содержать свои мысли  и  мнения  в  таком
порядке, чтобы ничто чуждое не могло  ненароком  затесаться  между  ними,  -
конечно, она всегда была чем-то занята. Сведения,  которые  она  черпала  из
всех этих источников, были обширны и разнообразны, но миссис Деннант никогда
не допускала, чтобы они оказывали какое-либо влияние на  ее  взгляды,  а  во
взглядах этих не чувствовалось ни аромата, ни остроты, и брала она их с того
же блюда, что и все остальные представители ее класса.
     Шелтону нравилась миссис Деннант. Она не могла не нравиться.  Она  была
добрая и такая хорошая; что-то в ней напоминало  дорогой,  и  притом  вполне
пригодный для обихода фарфор; к тому же  она  не  душилась,  словно  в  знак
протеста против всяческой мишуры, - ни вербеной, ни  фиалками,  никакими  из
тех духов, что любят женщины, - от нее  вообще  ничем  не  пахло.  Когда  ей
приходилось иметь дело с людьми не "ее круга" (она  исключала  из  их  числа
викария, хотя отец его и торговал галантереей), все ее существо, несмотря на
ее  утонченность,  казалось,  шептало   мягко   и   деликатно,   но   вполне
рассудительно: "Я - это я, а вы - это вы,  не  так  ли?"  Она  не  то  чтобы
сознательно выделяла себя из числа простых смертных, - нет: она в самом деле
была незаурядной женщиной. Она держалась так потому, что не могла  держаться
иначе: ведь так испокон веков вели себя все люди ее круга. Они впитали это с
дыханием нянек, склонявшихся над их колыбелью,  и  настолько  отравили  свой
организм, что впоследствии уже не способны были  наполнять  легкие  хорошим,
свежим воздухом. А манеры миссис Деннант! Ах, эти манеры! Они так  тщательно
скрывали  ее  истинную  сущность,  что  приходилось  сомневаться  в  наличии
таковой.
     Шелтон внимательно слушал, с каким сочувствием и  как  живо  рассуждала
миссис Деннант о младшем садовнике.
     - Бедный Баньян! - говорила она. - Полгода  назад  он  потерял  жену  и
сначала как-то держался, но сейчас на него, право, жалко смотреть. Я сделала
все, что могла, чтобы подбодрить его: грустно видеть его таким  подавленным!
Ах, дорогой Дик, если б вы знали, как он калечит мои  новые  розовые  кусты!
Боюсь, не сошел бы он с ума; придется уволить его, беднягу!
     Она, конечно, сочувствовала  Баньяну,  или,  вернее,  считала,  что  он
вправе погоревать самую малость, поскольку потеря жены - вполне  законная  и
разрешенная церковью причина для скорби. Но впадать в крайность?!  Нет,  это
уж слишком"!
     - Я обещала повысить ему жалованье, - вздохнула  она.  -  Ведь  он  был
таким великолепным садовником. Да, кстати, дорогой Дик! Я хочу поговорить  с
вами. Быть может, мы пойдем завтракать?
     Сделав в записной книжечке пометку о своем  посещении  миссис  Хопкинс,
она направилась к дому, сопровождаемая Шелтоном.
     И лишь под вечер Шелтон получил обещанный нагоняй, но так как Антонии в
комнате не было, а Шелтон в ее отсутствие мог думать только о ней, то он  не
придал разговору серьезного значения.
     - Вот что, Дик, - решительным тоном начала высокородная миссис Деннант,
как всегда растягивая слова, - я  считаю,  что  не  нужно  забивать  Антонии
голову всякими идеями.
     - Идеями?.. - смущенно пробормотал Шелтон.
     - Все мы прекрасно знаем, - продолжала миссис Деннант, - что далеко  не
все в мире обстоит так, как должно было бы обстоять.
     Шелтон посмотрел на  нее;  сидя  за  письменным  столом,  она  широким,
размашистым почерком писала приглашение к обеду какому-то  епископу.  Шелтон
не заметил в ней и тени замешательства, и все же он был  потрясен.  Если  уж
она - она - считает, что не все в мире обстоит так, как нужно, -  значит,  в
мире действительно творится что-то неладное!
     - Не так, как должно?.. - тихо повторил Шелтон.
     Миссис Деннант окинула его непреклонным, но  дружески  теплым  взглядом
своих глаз, которые так напоминали ему глаза зайчихи.
     - Видите ли, - продолжала она, - Антония показывала  мне  некоторые  из
ваших писем. Ну, так вот: не стоит  отрицать,  дорогой  Дик,  что  последнее
время вы слишком много предавались всяким мыслям.
     Шелтон понял, что он был несправедлив к миссис Деннант: она  относилась
к мыслям так же, как к младшим садовникам, - гнала  их  прочь,  чуть  только
усматривала в них крайности.
     - Боюсь, что это от меня не зависит, - сказал он.
     - Мой милый мальчик, вы ничего этим не достигнете...  Ну,  а  теперь  я
хочу взять с вас обещание, что вы не будете говорить с Антонией на  подобные
темы.
     Шелтон в изумлении поднял брови.
     - Вы отлично понимаете, что я хочу сказать, - добавила миссис Деннант.
     Шелтону стало ясно, что, попросив миссис Деннант уточнить, какие именно
темы она имеет в виду, он нанесет удар по ее представлению о приличиях: было
бы жестоко заставить ее выйти за привычные рамки!
     И потому он сказал:
     - Да, конечно!
     К его величайшему удивлению,  она  вдруг  покраснела  -  трогательно  и
жалко, как краснеют только немолодые женщины, и сказала, растягивая слова:
     - Не говорите с ней о бедных... о всяких преступниках, о браках,  -  вы
писали о свадьбе, помните?
     Шелтон  молча  склонил  голову.  Инстинкт  матери  победил:   в   своем
материнском волнении миссис Деннант решилась нарушить светские условности  и
полностью разъяснила, что именно она подразумевает под опасными темами.
     "Неужели она действительно не понимает всей нелепости  нашей  жизни,  -
подумал Шелтон, - когда один обедает на золоте,  а  другой  отыскивает  себе
обед в помойной яме; когда  супруги  продолжают  жить  вместе,  несмотря  на
полнейший  разлад,  -  pour  encourager  les  autres  {В  назидание   другим
(франц.).}; когда люди исповедуют  христианскую  мораль  и  в  то  же  время
требуют признания только своих прав; когда презирают иностранцев  только  за
то, что они иностранцы; когда возможны  войны,  когда...  да  возьмем  любую
нелепость, любую дикость!"
     И все же он по справедливости был вынужден  признать,  что  это  вполне
естественно, поскольку  миссис  Деннант  всю  жизнь  только  и  делала,  что
старалась не замечать нелепости окружающего ее мира.
     В эту  минуту  в  дверях  показалась  улыбающаяся  Антония.  Она  сияла
молодостью и весельем, но вид у нее был слегка обиженный, словно она  знала,
что  говорили  о  ней.  Антония  села  рядом  с  Шелтоном  и  принялась  его
расспрашивать о молодом иностранце, про которого он ей писал; и, глядя в  ее
глаза, он подумал, что она тоже, возможно,  не  понимает,  как  это  нелепо,
когда один человек покровительствует другому.
     - А я думаю, что на самом деле он хороший человек,  -  сказала  она.  -
По-моему, все то, о чем он вам рассказывал, было лишь...
     - Хороший! - настороженно перебил Шелтон. - Я не  вполне  понимаю,  что
значит это слово.
     Глаза ее затуманились:  "Ну,  как  вы  можете  говорить  так,  Дик?"  -
казалось, спрашивали они. Шелтон погладил ее по рукаву.
     - Расскажите нам  о  мистере  Крокере,  -  попросила  она,  не  обращая
внимания на его ласку.
     - Он помешанный, - сказал Шелтон.
     - Помешанный? Но, судя по вашим письмам, он просто прелесть.
     - Так оно я есть, - устыдившись,  подтвердил  Шелтон.  -  Он,  конечно,
вовсе не сумасшедший, то есть я хочу сказать,  что  я  хотел  бы  быть  хоть
наполовину таким сумасшедшим, как он.
     - Кто это сумасшедший? - раздался из-за самовара голос миссис  Деннант.
- Том Крокер? Ах, да! Я ведь знавала его мать, она урожденная Спринджер.
     - А он дошел за неделю до Лондона? - спросила Тея, появляясь на  пороге
с котенком на руках.
     - Право, не знаю, - принужден был сознаться Шелтон.
     Тея тряхнула головой, отбрасывая волосы со лба.
     - Какой же вы тюлень, что не разузнали, - сказала она.
     Антония нахмурилась.
     - Вы были так добры к этому молодому иностранцу, Дик,  -  тихо  сказала
она и, улыбаясь, посмотрела на Шелтона. - Мне очень хотелось бы его увидеть.
     Но Шелтон покачал головой.
     - А мне кажется,  -  угрюмо  заметил  он,  -  что  я  сделал  для  него
невероятно мало.
     По лицу Антонии вновь пробежала тень, словно ей стало  холодно  от  его
слов.
     - Право, не пойму, что еще вы могли бы для него сделать? - сказала она.
     Сердце Шелтона ныло,  словно  опаленное  огнем:  желание  проникнуть  в
душевный мир Антонии, смутный страх и смутная  боль,  ощущение  бесплодности
всех его усилий владели им, а впереди - ничего, тупик.

ГЛАВА XXI

АНГЛИЧАНЕ

     Шелтон уже возвращался в  Оксфорд,  когда  встретил  мистера  Девианта,
ехавшего с прогулки верхом. У отца  Антонии,  худощавого  человека  среднего
роста,  было  болезненно-бледное  лицо,   редкие   седые   усы,   иронически
приподнятые брови, а вокруг глаз сеть мелких морщинок. Старая  серая  куртка
со   складкой    на    спине,    темные    плисовые    бриджи,    поношенные
красновато-коричневые краги и тщательно начищенные  штиблеты  придавали  ему
вид несколько обтрепанный, однако не лишенный известного благородства.
     - А,  Шелтон!  -  приветливо  сказал  он  своим  спокойным  голосом.  -
Наконец-то наш пилигрим снова с нами. Вы что, уже уходите?
     И, взяв Шелтона под руку, он вызвался проводить его полями  до  большой
дороги.
     Они еще ни разу не встречались  после  помолвки,  и  Шелтон,  волнуясь,
старался придумать, что бы такое сказать, хотя  бы  и  самое  банальное.  Он
расправил плечи, откашлялся и искоса  посмотрел  на  мистера  Деннанта.  Сей
джентльмен чопорно шагал рядом;  его  плисовые  бриджи  слегка  шуршали  при
ходьбе. Он помахивал желтой складной тросточкой и время от времени ударял ею
по крагам, а потом всякий раз насмешливо поглядывал на свои ноги. Он сам был
похож на эту тросточку: такой же желтый, тонкий,  словно  весь  складной,  с
крючковатым носом, так напоминающим ручку его трости.
     - Говорят, в этом году будет неурожай фруктов и ягод, - заметил наконец
Шелтон.
     - Милый мой, вы, видно, не знаете, что за народ эти  фермеры.  Надо  бы
повесить несколько человек - огромная была бы польза! Ну и люди! Вот у меня,
например, ведь уродилась же клубника.
     - Я полагаю, что в нашем климате человек не может не ворчать, -  сказал
Шелтон, обрадовавшись, что можно еще немного отдалить страшную минуту.
     - Совершенно верно, совершенно верно! Взять хотя  бы  нас,  злополучных
землевладельцев: я был бы несчастнейшим человеком, если б не  мог  иной  раз
поругать фермеров. Скажите, вы когда-нибудь видели лучший выгон? А  они  еще
хотят, чтобы я сбавил им арендную плату!
     Мистер  Деннант  иронически  посмотрел  вокруг,  на  минуту  задержался
взглядом на Шелтоне, потом снова уставился в землю,  словно  увидел  на  его
лице нечто такое, что серьезно обеспокоило его. Наступило молчание.
     "Пора!" - подумал Шелтон.
     Мистер Деннант по-прежнему не отрывал взора от своих штиблет.
     - Вот, скажем, если бы они заявили, что мороз повредил куропаткам,  это
еще имело бы какой-то смысл, - шутливо заметил он. - Но разве от  них  можно
ждать чего-нибудь толкового? Они ничего не соображают. Вот ведь люди!
     Шелтон перевел дух и, не глядя на своего спутника, поспешно начал:
     - Ужасно трудно, сэр...
     Мистер Деннант ударил себя тросточкой по ноге.
     - Да, ужасно трудно мириться с этим, но что поделаешь? Без фермеров  не
проживешь! А ведь если бы не фермеры, тут по-прежнему водились бы зайцы!
     Шелтон неестественно рассмеялся  и  снова  искоса  взглянул  на  своего
будущего  тестя.  Что  означало   это   покачивание   головой,   эти   резко
обозначившиеся морщинки у глаз, эти вдруг искривившиеся губы? Шелтон перевел
глаза  на  красивый  орлиный  нос  мистера  Деннанта   (нос   этот   обладал
способностью краснеть на ветру) и встретил его  взгляд,  -  странное  в  нем
притаилось выражение.
     - Мне почти никогда не приходилось иметь дело с  фермерами,  -  наконец
сказал Шелтон.
     - Неужели! Вот счастливчик! Это самые несносные люди на свете, поистине
самые несносные... если не считать дочерей!
     - Ну, сэр, вы вряд ли можете ожидать, чтобы я... - начал было Шелтон.
     - Нет, конечно, нет! А знаете, я серьезно думаю, что нас с вами  сейчас
как следует вымочит.
     Огромная черная туча закрыла солнце, на котелок мистера Деннанта  упало
несколько тяжелых капель дождя.
     Шелтоя в душе обрадовался ливню: это была милость,  ниспосланная  самим
провидением. Ему, несомненно, придется завести разговор о женитьбе,  но  это
можно будет сделать не сейчас, а позже.
     - Я все же пойду, - сказал он. - Я не  боюсь  дождя.  А  вам  лучше  бы
вернуться, сэр.
     - Подождите: у меня тут арендатор живет, вон в том коттедже,  -  сказал
мистер Деннант своим сухим, небрежным тоном. - Мошенник  отчаянный  -  любит
поохотиться в чужих лесах! Не попросить ли его за это хотя бы  приютить  нас
на время дождя, как вы думаете?
     И мистер Деннант, ехидно улыбаясь и  словно  высмеивая  свое  намерение
остаться сухим, постучал в дверь чистенького коттеджа.
     Дверь открыла девушка одного с Антонией возраста и роста.
     - А, Феба! Отец дома?
     - Нет, - смущаясь,  отвечала  девушка,  -  отец  куда-то  ушел,  мистер
Деннант.
     - Очень жаль. Не разрешите ли переждать у вас дождь?
     Очаровательная Феба провела их в парадную комнату и,  смахнув  пыль  со
стульев, пододвинула их гостям; потом присела в реверансе и вышла.
     - Какая хорошенькая девушка! - сказал Шелтон,
     - Да, очень хорошенькая:  за  ней  увивается  добрая  половина  здешних
парней, но она не хочет расставаться с отцом.  О,  этот  негодяй  хоть  кого
окрутит.
     По этому замечанию Шелтон вдруг понял, что теперь  уж  ему  не  удастся
избежать щекотливого разговора. Он подошел к окну. Дождь лил как  из  ведра,
но золотая полоска на горизонте сулила скорое прояснение. "Боже мой! - думал
Шелтон. - Сказать бы мне скорей что-нибудь, пусть даже самое идиотское  -  и
покончить с этим!" Но он продолжал стоять не  обора