мит смутное беспокойство. То,  что  он
дал волю своим чувствам, было, пожалуй, даже естественно  и  могло  лишь  на
мгновение смутить ее, но благодаря ему у нее появилось ощущение, будто и она
дала волю своим' чувствам, а это уже было совсем другое дело.
     - Вы разрешите мне заглянуть в "Голову епископа" и узнать, нет  ли  для
меня писем? - спросил он, когда они проезжали мимо старой гостиницы.
     Шелтону подали  засаленный  тонкий  конверт,  на  котором  старательным
четким почерком было выведено: "М-ру Ричарду Шелтону, эсквайру", - казалось,
человек, писавший эти строки, вложил в них всю душу, только бы письмо  дошло
по назначению.  Оно  было  трехдневной  давности,  и,  как  только  всадники
тронулись в путь, Шелтон принялся читать его. Оно гласило:

                                                                  "Гостиница
                                                       "Королевский павлин".
                                                                   Фолкстон.

     Mon cher monsieur Шелтон!
     Вот уже третий раз берусь я за перо, чтобы написать Вам, но так  как  я
ничем не могу похвастать, кроме неудач, то все откладывал письмо  до  лучших
дней. В самом деле, мною овладело столь глубокое уныние, что, если бы  я  не
считал своим долгом сообщать Вам о своей судьбе, - право, не  знаю,  хватило
ли бы у меня духа написать Вам даже сейчас. Les choses vont de  mal  en  mal
{Дела идут все хуже и хуже (франц.).}. Говорят, здесь никогда  еще  не  было
такого плохого сезона. Полный застой. И тем не менее у  меня  тысяча  мелких
дел, которые отнимают уйму времени, а оплачиваются так ничтожно,  что  этого
не хватает даже на жизнь. Просто не знаю, как быть; одно мне ясно: в будущем
году я сюда ни в коем  случае  не  вернусь.  Владелец  этой  гостиницы,  мой
дорогой хозяин, принадлежит к той многочисленной категории людей, которые не
крадут и не  занимаются  подлогами  лишь  потому,  что  у  них  нет  в  этом
необходимости, а если бы даже такая необходимость  и  появилась,  у  них  не
хватило бы на это храбрости, - к той категории людей,  которые  не  изменяют
женам, потому что в них воспитали веру в незыблемость  брака  и  они  знают,
что, нарушив брачный обет, они рискуют оказаться в  неприятном  положении  и
погубить свою репутацию; которые не играют в азартные игры,  потому  что  не
смеют; не пьют, потому что это им вредно; ходят в церковь, потому  что  туда
ходят их соседи, а также для  того,  чтобы  нагулять  аппетит  к  обеду;  не
убивают, потому что, не преступая остальных  заповедей,  >не  имеют  к  тому
оснований. За что же уважать таких людей? А между тем они пользуются большим
почетом  и  составляют   три   четверти   нашего   общества!   Эти   господа
придерживаются одного правила:  они  закрывают  на  все  глаза,  никогда  не
утруждают своего мыслительного аппарата и плотно затворяют двери,  опасаясь,
как бы бездомные псы не забрели к ним и не искусали их".

     Шелтон перестал читать, чувствуя на себе вопросительный взгляд Антонии,
которого он в последнее время стал бояться. В глазах ее был холодный вопрос.
"Я жду, - казалось,  говорили  они.  -  Я  хочу,  чтобы  вы  рассказали  мне
что-нибудь, - что-нибудь полезное, что помогло бы мне верить в жизнь, но  не
заставило бы слишком много думать".
     - Это письмо от того молодого  иностранца,  -  сказал  Шелтон  и  снова
погрузился в чтение.

     "У меня есть глаза - вот я и пользуюсь ими; к тому же у меня  есть  нос
pour flairer le humbug {Чтобы  учуять  ханжество  (франц.).}.  Я  вижу,  что
никакая самая большая ценность не может сравниться со  "свободой  мысли".  У
меня можно отнять что угодно, on ne peut pas m'oter cela! {Но этого  у  меня
отнять нельзя! (франц.).}  Здесь  для  меня  нет  никакого  будущего,  и  я,
конечно, уже давно бы уехал отсюда, будь  у  меня  деньги,  но,  как  я  уже
сообщал Вам, то, что я в состоянии здесь заработать, едва дает мне  de  quoi
vivre. Je me sens ecoeure {На пропитание. Мне все так опротивело (франц.).}.
Не обращайте, пожалуйста, внимания на мои иеремиады. Вы же знаете,  какой  я
пессимист! Je ne perds pas courage! {Я не теряю мужества! (франц.).}
     От души надеюсь, что Вы здоровы. Сердечно жму Вашу руку и остаюсь

                                                  Преданный Вам Луи Ферран".

     Шелтон ехал, держа в руке распечатанное письмо и внутренне  негодуя  на
то странное смятение, которое вызвал  Ферран  в  его  душе.  Казалось,  этот
бродяга-иностранец  задел  в  его  сердце  давно  молчавшую  струну,  и  она
зазвучала жалобно и возмущенно.
     - Что он пишет? - спросила Антония.
     Показать ей письмо или нет? Если невозможно сделать это теперь, то  что
же будет потом, когда они поженятся?
     - Не знаю, как и сказать, - ответил он наконец.  -  В  общем  не  очень
веселые вещи.
     - Какой он, Дик?  Я  хочу  сказать  -  внешне.  Производит  впечатление
джентльмена или...
     Шелтон чуть не расхохотался.
     - В сюртуке у него вполне приличный вид, - ответил он. - Отец  его  был
виноторговцем.
     Антония слегка ударила себя хлыстом по юбке.
     - Конечно, если там есть что-нибудь, чего мне не полагается  знать,  то
лучше не говорите, - тихо сказала она.
     Вместо того чтобы успокоить Шелтона, эти слова оказали на него как  раз
обратное действие.  Такие  отношения,  когда  от  жены  приходится  скрывать
половину своей жизни, вовсе не казались ему идеальными.
     - Дело только в том, что все это не очень весело, - с запинкой повторил
он.
     - Ну и не  надо!  -  воскликнула  Антония  и,  тронув  лошадь  хлыстом,
поскакала вперед. - Терпеть не могу все мрачное.
     Шелтон закусил губу. Не его вина, что в жизни так много мрачных сторон.
Он знал, что ее слова направлены против  него,  и,  как  всегда,  испугался,
заметив, что она им недовольна. И он помчался  догонять  ее,  пустив  лошадь
галопом по выжженной солнцем траве.
     - Что с вами? - спросил он. - Вы рассердились?
     - Вовсе нет.
     - Дорогая моя, чем же я виноват, что на  свете  так  много  невеселого!
Ведь у нас есть глаза, - добавил он, вспомнив фразу из письма.
     Даже не взглянув на него, Антония снова хлестнула лошадь.
     - В общем, я не хочу видеть мрачные стороны жизни, - сказала она. - И я
не понимаю, зачем вам надо их видеть? Нехорошо быть недовольным.
     И она ускакала вперед.
     Не его вина, что в мире существуют тысячи всевозможных людей  и  тысячи
всевозможных  точек  зрения,  с   которыми   ей   никогда   не   приходилось
сталкиваться! "Какое право имеет наш класс смотреть на других сверху вниз? -
думал он, пришпоривая лошадь. - Мы единственные на свете  существа,  которые
понятия не имеют о том, что такое жизнь".
     Антония неслась галопом; из-под копыт ее лошади в лицо  Шелтону  летели
куски высохшего дерна и пыль. Шелтон почти догнал ее, - еще  немного,  и  он
сможет достать до нее рукой; но она точно играла с ним: в  следующую  минуту
он снова остался далеко позади.
     Антония остановила  лошадь  у  дальней  изгороди  и,  сорвав  несколько
веточек, стала обмахивать ими разгоряченное лицо.
     - Ага, Дик, я знала, что вам не догнать меня! - И она потрепала по  шее
гнедую кобылу, которая с презрительной насмешкой повернулась в сторону  коня
Шелтона, раздув ноздри; бока ее бурно вздымались, постепенно темнея от пота.
     - Надо ехать ровнее, если мы хотим попасть сего* дня домой, -  ворчливо
заметил Шелтон, соскакивая на землю, чтобы ослабить подпругу.
     - Не злитесь, Дик!
     - Нельзя так  гнать  лошадей,  они  не  приучены  к  этому.  Нам  лучше
возвращаться домой старой дорогой.
     Антония опустила поводья и поправила волосы на затылке.
     - Это совсем неинтересно, - сказала она, - в оба конца по одной  и  той
же дороге! Ненавижу такие прогулки, так только собак водят гулять.
     - Хорошо, - согласился Шелтон. Он подумал, что это позволит  им  дольше
пробыть вместе.
     Дорога шла все вверх и вверх; с вершины холма открывался вид на леса  и
пастбища. Вниз они спускались по просеке, и Шелтон  подъехал  так  близко  к
девушке, что его колено касалось бока ее лошади.
     Он смотрел на  профиль  Антонии  и  грезил.  Она  была  сама  юность  -
блестящие невинные глаза, пылающие щеки и безмятежный лоб; но в улыбке ее  и
в повороте головы было что-то решительное и недоброе. Шелтон протянул руку и
дотронулся до гривы ее лошади.
     - Почему вы дали обещание выйти за меня замуж? - спросил он.
     Она улыбнулась.
     - А вы?
     - Я? - воскликнул Шелтон.
     Она погладила его по руке.
     - Ах, Дик! - вздохнула она.
     - Я хочу быть для вас всем на свете,  -  задыхаясь,  сказал  он.  -  Вы
думаете, это возможно?
     - Конечно!
     Конечно! Это слово могло означать и очень много и очень мало.
     Антония посмотрела вниз на  реку,  сверкавшую  под  откосом  извилистой
серебряной лентой,
     - Дик, у нас может быть такая изумительная жизнь! - сказала она.
     Хотела ли она этим сказать, что они поймут друг друга, или  же  им,  по
освященному веками обычаю, суждено только разыгрывать взаимное понимание?
     Они перебрались через реку на пароме и долго ехали  молча;  за  осинами
медленно сгущались сумерки. И Шелтону мнилось, что вся красота этого  вечера
- трепещущие листья деревьев, торжественный молодой месяц в небе, освещенные
им венчики горицвета  -  лишь  отражение  красоты  Антонии;  пряные  запахи,
таинственные тени,  странные  шорохи,  доносящиеся  с  полей,  посвистывание
деревенских парней и всплески водяных птиц - все  было  полно  неизъяснимого
очарования. Мелькание летучих мышей, смутные  контуры  стогов  сена,  аромат
шиповника - все было для него Антонией.  Темные  круги  у  нее  под  глазами
обозначились резче, какая-то истома овладела ею, и оттого она  казалась  еще
милее и моложе. На ней как бы лежал отпечаток их родины - суровой и  гордой,
энергичной и сдержанной, - такой была Англия, пока на лице ее  не  появилась
гримаса алчности, плечи ее не окутала тога богатства и на губах не  заиграла
улыбка самонадеянности. Прекрасная, беззаботная, свободная!..
     Шелтон молчал, и только сердце его стучало.

ГЛАВА XXVI

ПТИЦА ПЕРЕЛЕТНАЯ

     В тот вечер, после прогулки, когда Шелтон уже собрался ложиться  спать,
взгляд его упал на письмо Феррана, и он, побуждаемый смутным чувством долга,
стал перечитывать его, борясь со  сном.  В  темной,  обшитой  дубом  спальне
мягкий свет свечей падал на кровать с колонками,  под  балдахином  из  алого
штофа, застланную тончайшими простынями.  Медный  кувшин  с  горячей  водой,
стоявший на умывальнике, серебряная оправа щеток, начищенные башмаки  -  все
кругом блестело; мрачно было только лицо Шелтона, склоненное над  желтоватой
бумагой, которую он держал в руке.
     "Бедняге, конечно, нужны деньги", - подумал  он.  Но  почему  надо  без
конца помогать человеку, которому он ничем не обязан, человеку безнадежному,
неисправимому? Пусть тонет; долг Шелтона перед обществом  -  не  протягивать
ему руку помощи. Утонченные манеры этого бродяги разжалобили Шелтона,  тогда
как  деньги  эти  следовало  бы  пожертвовать  больницам  или  любым  другим
благотворительным учреждениям, но только не  иностранцам.  Оказывать  помощь
человеку, не имеющему на то никаких прав, уделять ему частицу себя  -  пусть
даже это выражается в дружеском кивке головой, - и все  только  потому,  что
этому человеку не повезло... какая сентиментальная глупость!  Пора  положить
этому конец! Но в ту минуту, когда  Шелтон  пробормотал  эти  слова,  в  нем
шевельнулась врожденная честность. "Какое лицемерие! - подумал он.  -  Тебе,
голубчик, просто жаль расстаться с деньгами!"
     И вот Шелтон, как был, без сюртука,  подсел  к  столу  н  на  бумаге  с
адресом и гербом Холм-Окса написал Феррану записку:

     "Дорогой Ферран!
     Мне очень жаль, что дела Ваши плохи. Вам, видно,  чертовски  не  везет.
Надеюсь, что, когда Вы получите эти строки, дела Ваши  уже  поправятся.  Мне
очень хотелось бы снова встретиться с Вами и поговорить, но я еще  некоторое
время пробуду вне Лондона и сомневаюсь, смогу  ли  я,  даже  когда  вернусь,
заехать навестить Вас. Держите меня au  courant  {В  курсе  (франц.).}  всех
Ваших передвижений. Посылаю Вам чек.

                                             Искренне Ваш Ричард Шелтон".

     Тут внимание Шелтона отвлекла  залетевшая  в  комнату  ночная  бабочка,
которая принялась кружить около свечи; пока Шелтон ловил ее  и  выпускал  на
свободу, он успел забыть, что не вложил чека в конверт. Утром, когда он  еще
спал, лакей, придя чистить его платье, забрал вместе с ним и письмо. Так оно
и пошло без чека.
     Однажды утром, неделю спустя, Шелтон сидел в курительной с джентльменом
по имени Мэбби, который рассказывал ему, скольких куропаток он  лишил  жизни
12 августа прошлого года и скольких собирается лишить  жизни  12  августа  в
этом году, как вдруг дверь отворилась  и  вошел  дворецкий  с  таким  видом,
словно собирался сообщить некую роковую тайну.
     - Вас спрашивает какой-то молодой  человек,  сэр,  -  тихо  сказал  он,
наклоняясь к Шелтону. - Но не знаю, пожелаете ли вы принять его, сэр.
     - Молодой человек? - повторил Шелтон. - Что за молодой человек?
     - Я сказал бы, что он похож на иностранца, сэр,  -  извиняющимся  томом
сказал дворецкий. - Он в сюртуке, но  выглядит  так,  словно  немало  прошел
пешком.
     Шелтон  поспешно  встал:  описание  незнакомца  не  предвещало   ничего
хорошего.
     - Где он?
     - Я провел его в заднюю комнатку на половине молодых леди, сэр.
     - Хорошо, - сказал Шелтон. - Я сейчас выйду к нему...
     "Какого черта!" - подумал он, сбегая по лестнице.
     Со странной смесью удовольствия  и  досады  вошел  Шелтон  в  маленькую
комнатку,  где  помещались   пернатые   и   четвероногие   любимцы   молодых
обитательниц дома, их теннисные ракетки, клюшки для гольфа и прочее  девичье
хозяйство. Ферран стоял под клеткой с канарейкой, сжимая обеими руками шляпу
и  растерянно  улыбаясь.  На  нем  был  старый   сюртук   Шелтона,   доверху
застегнутый; он выглядел бы совсем франтом, если бы не  следы  утомительного
путешествия пешком. К  тому  же  он  надел  пенсне,  несколько  скрадывавшее
циничное  выражение  его  голубых  глаз   и   вместе   с   тем   не   вполне
соответствовавшее всему его облику нечестивца и смутьяна. Но даже среди этой
чуждой для него обстановки он производил впечатление  человека,  сознающего,
что он делает, и распоряжающегося своей судьбой, - а это и привлекало в  нем
больше всего.
     - Рад вас видеть, - сказал Шелтон, протягивая ему руку.
     - Простите мою бесцеремонность, - начал Ферран, - но после  всего,  что
вы для меня сделали, я считал своим долгом предупредить вас о своем  отъезде
из Англии, если у меня не хватит больше сил искать здесь работу. Деньги  мои
совсем подходят к концу.
     Шелтону показалось, что он уже слышал однажды последнюю фразу.
     - Но я писал вам, - сказал он. - Разве вы не получили моего письма?
     Легкая судорога передернула лицо скитальца; он достал из кармана письмо
и протянул его Шелтону.
     - Вот оно, мосье.
     Шелтон с удивлением уставился на письмо.
     - Но ведь я посылал чек! - сказал он.
     Ферран без улыбки смотрел на  Шелтона,  словно  тот  нанес  ему  тяжкое
оскорбление, забыв вложить чек в конверт.
     Шелтон невольно бросил на него недоверчивый взгляд.
     - Я... я же собирался вложить чек, - сказал он.
     Ферран, у которого хватило такта  промолчать,  лишь  скривил  губы.  "Я
способен на многое, но только не на это", - казалось, хотел  он  сказать.  И
Шелтон тотчас почувствовал всю низость своих сомнений.
     - Как это глупо у меня вышло, - сказал он.
     - Я не собирался являться сюда без приглашения! - воскликнул Ферран.  -
Я надеялся встретиться с вами где-нибудь поблизости, но, когда добрел  сюда,
почувствовал, что изнемогаю  от  усталости.  Последний  раз  я  ел  вчера  в
полдень, а прошел я тридцать миль... - Он передернул плечами. -  Вам  теперь
понятно, почему я должен был как можно скорее удостовериться, что вы здесь.
     - Да, конечно... - начал было Шелтон и тотчас запнулся.
     - Хотел бы я, - продолжал молодой иностранец,  -  чтобы  кто-нибудь  из
ваших милейших законодателей оказался в этих местах с одним пенни в кармане.
В других странах  булочники  обязаны  продавать  покупателю  столько  хлеба,
сколько ему нужно, даже если ему нужно хлеба на пенни, а тут они не продадут
и корки дешевле, чем за два пенса. У вас не поощряют бедности.
     - Что вы думаете теперь делать? - спросил Шелтон, чтобы выиграть время.
     - Как я уже писал вам, в Фолкстоне мне делать нечего, хотя я и пожил бы
там еще, если бы  у  меня  были  деньги  на  оплату  кое-каких  расходов.  -
Казалось, Ферран решил лишний раз упрекнуть своего покровителя  за  то,  что
тот забыл послать ему чек. - Говорят, что к концу  месяца  дела  там  должны
улучшиться. Но я подумал, что теперь, когда я уже овладел английским языком,
мне, может быть, удастся получить место учителя иностранных языков.
     - Понятно, - сказал Шелтон
     На самом же деле он ничего не понимал и положительно не знал, как быть.
Дать Феррану денег и попросить его убраться отсюда было бы слишком грубо;  к
тому же у Шелтона в эту минуту не было при себе ни пенса.
     - Только умение философски смотреть на жизнь помогло мне  пережить  эту
неделю, - продолжал Ферран, пожимая плечами. -  В  прошлую  среду,  когда  я
получил ваше письмо, у меня было ровно восемнадцать пенсов в  кармане,  и  я
решил поехать к вам. На эти деньги я и добрался  сюда.  Но  силы  мои  почти
иссякли.
     Шелтон потер подбородок.
     - Постараемся что-нибудь придумать, - начал было он, но тотчас  заметил
по лицу Феррана, что кто-то вошел в комнату. Обернувшись, он увидел в дверях
Антонию.
     - Одну минуту, - пробормотал он и, подойдя к Антонии, вышел  с  ней  из
комнаты.
     Как только они очутились за дверью, она спросила с улыбкой:
     - Это, конечно, тот самый молодой иностранец? Вот интересно!
     - Да, - медленно ответил Шелтон. - Он  пришел  посоветоваться  со  мной
насчет места учителя или чего-нибудь в  этом  роде.  Как  вы  думаете,  ваша
матушка не будет возражать, если я проведу его наверх, чтобы он мог умыться?
Он долго шел пешком. И нельзя ли дать ему  позавтракать?  Он,  должно  быть,
голоден.
     - Конечно! Я сейчас скажу Добсону. Хотите, я поговорю об этом с  мамой?
Он выглядит очень мило, Дик.
     Шелтон украдкой бросил на нее благодарный взгляд и  вернулся  к  своему
гостю; что-то побудило его скрыть от Антонии истинное положение вещей.
     Ферран стоял на  том  же  месте,  где  его  оставил  Шелтон;  лицо  его
по-прежнему хранило оскорбительно-бесстрастное выражение.
     -  Пойдемте  ко  мне!  -  сказал  Шелтон;  и,  пока  его  гость  мылся,
причесывался и чистился, Шелтон, глядя  на  него,  подумал,  что  у  Феррана
вполне приличный вид, и был признателен ему за это.
     Воспользовавшись минутой, когда молодой человек стоял  к  нему  спиной,
Шелтон  перелистал  корешки  своей  чековой  книжки.  Никакого  следа  чека,
выписанного на имя Феррана, естественно,  не  было,  и  Шелтон  острее,  чем
когда-нибудь, почувствовал угрызения совести.
     Миссис Деннант прислала слугу сказать, что завтрак подан; Шелтон провел
Феррана в столовую и оставил его там, а сам направился к  хозяйке  дома.  По
дороге он встретил Антонию, которая спускалась вниз.
     - Я не помню: сколько дней, вы сказали, он в тот раз не ел? - мимоходом
спросила она.
     - Четыре.
     - У него далеко не заурядный вид, Дик!
     Шелтон недоверчиво  посмотрел  на  нее.  "Надеюсь,  они  не  собираются
устраивать из этого спектакль!" - подумал он.
     Миссис Деннант сидела за столом  и  писала;  на  ней  было  темно-синее
платье в белый горошек, с  воротничком  из  тончайшего