Джордж все не отвечал.
     Во время своих утренних прогулок в деревню миссис  Пендайс  обнаружила,
что теперь, когда ее постигло горе, ей  первый  раз  за  все  время  удалось
преодолеть ту недоверчивую отчужденность, которая  стояла  между  ней  и  ее
соседями победнее. Она изумлялась собственной смелости,  когда,  побуждаемая
тайным желанием отвлечься, расспрашивала их обо  всем,  входила  во  все  их
заботы, ее удивляло и то, как охотно они отвечали  ей,  им  даже  как  будто
нравилось посвящать ее в свои дела, точно они знали, что помогают ей.
     А однажды к ней даже обратились с просьбой в доме, где она  еще  раньше
приметила бледную черноглазую девушку, сторонящуюся всех и вызывавшую у  нее
смешанное чувство любопытства и участия. Девушка отвела  миссис  Пендайс  на
задний двор и там, подальше от  миссис  Бартер,  поверила  ей  под  страшным
секретом свою тайну:
     - Сударыня! Помогите мне уехать отсюда! Я попала в беду,  и  скоро  все
откроется. Что мне делать?
     Миссис Пендайс содрогнулась; и всю  дорогу  домой  повторяя  про  себя:
"Бедняжка, бедняжка!", - она ломала голову над тем, кому  бы  довериться,  у
кого искать помощи; и страх, который испытывала бледная черноглазая девушка,
поселился и в ее душе, ибо обратиться было не к  кому  -  даже  и  к  миссис
Бартер,  чье  сердце,  хотя  и  отзывчивое,  было  собственностью  ее  мужа,
преподобного Хассела Бартера. Вдруг  ее  словно  осенило:  она  вспомнила  о
Грегори.
     "Но как я напишу ему об этом, - колебалась она, когда мой сын..."
     И все-таки она написала, ибо инстинкт Тоттериджей говорил ей, что никто
и никогда не сможет отказать ей в просьбе; к тому же она хотела коснуться  в
письме, как бы между прочим, и того, что  не  давало  ей  покоя.  На  листке
бумаги с гербом и  девизом  Пендайсов  "Strenuus  aureaque  penna"  {Сильные
золотые крылья (лат.).} она написала:

     "Дорогой Григ!
     Не могли бы Вы помочь одной бедной девушке, которая "попала в беду",  -
Вы понимаете, что я хочу  сказать.  В  наших  краях  это  -  такое  страшное
преступление, а она так жалка и несчастна, бедняжка. Ей всего двадцать  лет.
Хорошо бы где-нибудь укрыть ее на это время и подыскать место, куда  бы  она
могла уехать потом. Она говорит, что все от нее отвернутся, когда  узнают...
Я уже давно заметила, какая она  бледная,  несчастная,  с  такими  огромными
черными испуганными глазами. Я не хочу  обращаться  к  мистеру  Бартеру,  он
прекрасный человек во многих отношениях, но слишком  уж  строгий,  а  Хорэс,
разумеется, тоже ничего не станет делать. Я очень хочу ей помочь: я смогу ей
дать денег, но куда ей сейчас деться, не  представляю  себе  -  в  этом  вся
трагедия. Ее гложет мысль,  что  куда  бы  она  ни  уехала,  все  равно  все
откроется. Ужасно, не правда ли? Очень, очень прошу, помогите ей.
     Я немного беспокоюсь о Джордже. Надеюсь, что  он  здоров.  Если  будете
проезжать мимо его клуба, загляните туда и  спросите  о  нем.  Он  иной  раз
ленится писать. Будем! рады видеть Вас в Уорстед  Скайнесе,  милый  Григ.  В
деревне сейчас прелестно, особенно хороши дубы, и яблони еще  цветут,  но  у
Вас, верно, все дела. Как Элин Белью? Она в городе?

                                                        Любящая Вас кузина
                                                        Марджори Пендайс".

     В тот же день, в четыре часа пополудни, грум,  едва  переводя  дыхание,
сообщил дворецкому, что на ферме Пикока пожар. Дворецкий тотчас  проследовал
в библиотеку. Мистер Пендайс, усталый  и  мрачный,  все  утро  проведший  на
лошади, стоял в костюме для верховой езды перед планом Уорстед Скайнеса.
     - Что вам, Бестер?
     - На ферме Пикока пожар, сэр.
     Мистер Пендайс широко раскрыл глаза.
     - Что? - вскричал он. - Пожар среди бела дня? Чепуха!
     - С переднего крыльца видно пламя, сэр.
     Усталость и раздражение мгновенно слетели с лица мистера Пендайса.
     - Немедленно ударить в колокол! Всех с ведрами и лестницами  на  пожар!
Пошлите Хидсона верхом в Корнмаркет. Надо дать знать Бартеру и  поднять  всю
деревню! Да что вы стоите здесь, прости меня господи! Идите звонить!
     Схватив шляпу и хлыст, сквайр бросился вон, спаньель Джон - за ним.
     Перескочив через перелаз, он тяжело побежал по  тропке  через  ячменное
поле, а впереди  него,  не  разобрав,  в  чем  дело,  весело  мчался  слегка
удивленный спаньель. Сквайр скоро стал задыхаться: последний  раз  он  бежал
четверть мили двадцать лет  назад.  Однако  не  сбавил  ходу.  На  некотором
расстоянии впереди маячила спина грума, позади  бежали  работник  с  лакеем.
Забил колокол на конюшне Уорстед Скайнеса. Мистер Пендайс  перескочил  через
второй перелаз и на дороге носом к носу столкнулся с мистером Бартером, лицо
которого от быстрого бега сделалось пунцовым,  как  помидор.  Оба  затрусили
рядом.
     - Бегите, не ждите меня,  -  наконец,  едва  переводя  дух,  проговорил
мистер Пендайс, - и скажите там, что я сейчас буду!
     Священник был этим не очень доволен - он тоже изрядно устал, -  однако,
отдуваясь, побежал дальше. Сквайр, держа руку на боку, с  трудом  подвигался
вперед; он совсем выбился из сил. Вдруг на повороте в проеме между деревьями
он увидел бледные в ярком солнечном свете языки пламени.
     - Господи помилуй! - воскликнул он и в  ужасе  снова  пустился  бежать.
Зловещие красные языки плясали над амбаром, стогами,  крышами  конюшен,  над
коровником. Возле суетились фигурки - человек пять-шесть, -  передавая  друг
другу ведра. Тщетность их усилий не  дошла  до  сознания  мистера  Пендайса.
Дрожа всем телом, с сосущей болью в легких, он сбросил сюртук, вырвал из рук
здоровенного батрака ведро, которое  тот  выпустил  из  рук  с  почтительным
страхом, и присоединился к цепочке  заливавших  пожар.  Мимо  него  пробежал
Пикок, хозяин фермы; его лицо и рыжая борода были одного цвета  с  пламенем,
которое он силился загасить, слезы то и дело  скатывались  по  его  багровым
щекам. Его жена, маленькая смуглая женщина с перекосившимися губами, яростно
качала воду. Мистер Пендайс крикнул ей прерывающимся голосом:
     - Какой ужас, миссис Пикок, какой ужас!
     Выделяясь из всех своим черным сюртуком и белыми  манжетами,  священник
рубил топором стену коровника: дверь уже была объята огнем. Перекрывая общий
шум, слышался его голос: он объяснял, где лучше рубить, но никто не  обращал
на него внимания.
     - Что в коровнике? - задыхаясь, прокричал мистер Пендайс.
     Миссис Пикок голосом, охрипшим от напряжения и горя, ответила:
     - Старая лошадь и две коровы!
     - Господи, спаси и помилуй! -  проговорил  сквайр,  бросаясь  вперед  с
ведром.
     Подбежали несколько крестьян, он что-то крикнул им, - что, ни  он  сам,
ни они не могли разобрать. Ржание и фырканье лошади, мычание  коров,  ровное
гудение пламени - все это поглощало остальные звуки. Из голосов был различим
только голос священника в перерывах между ударами топора по дереву.
     Мистер Пендайс поскользнулся и упал, ведро  покатилось  в  сторону.  Он
лежал и не мог подняться. В ушах его звучали глухие удары топора  и  команды
священника. Кто-то помог ему встать, и, едва держась на ногах от  охватившей
его дрожи, он вырвал из рук высокого молодого парня, только что подоспевшего
на помощь, топор и, встав рядом со  священником,  принялся  нетвердой  рукой
рубить стену. Внутри коровника бушевало пламя, из  дыры,  которая  с  каждой
минутой становилась шире,  валил  дым.  Сквайр  и  священник  не  сдавались.
Яростным ударом мистер  Бартер  развалил  стену.  Сзади  раздались  возгласы
одобрения, но из коровника никто не появился: лошадь и коровы задохнулись  в
огне.
     Сквайр, которому была видна внутренность сарая, выронил топор и  закрыл
лицо руками. Священник издал возглас вроде глухого проклятия и  тоже  бросил
топор.
     Через два часа в изодранной, вымазанной сажей одежде сквайр стоял возле
обгорелых остатков амбара. Огонь унялся,  но  головни  еще  тлели.  Спаньель
Джон,  взволнованный,  запыхавшийся,  лизал  башмаки  хозяина,   как   будто
вымаливая прощение за свою трусость: он все время держался подальше от огня,
а глаза его словно говорили:
     "Нельзя ли обходиться без такого большого огня, хозяин?"
     Черная рука схватила руку сквайра, хриплый голос проговорил:
     - Я никогда этого не забуду, мистер Пендайс.
     -  Ну,  полно,  Пикок,  -  ответил  сквайр,  -  пустое!   Надеюсь,   вы
застрахованы?
     -  Застрахован-то  застрахован;  да  только  как  вспомню  про   бедную
скотину...
     - Ужасно! - с содроганием ответил сквайр. Домой он возвращался в карете
вместе с мистером
     Бартером. У ног хозяев, свернувшись, лежали собаки, тихонько рыча  друг
на друга. Отбытие  сквайра  со  священником  сопровождалось  приветственными
возгласами.
     Оба молчали в крайнем изнеможении. Вдруг мистер Пендайс сказал:
     - Не идут у меня из головы эти несчастные животные, Бартер!
     Священник поднес руку к глазам.
     - Господи, не приведи мне  еще  раз  увидеть  подобное!  Бедные  твари,
бедные твари!
     Священник незаметно нащупал морду своего пса, тот ткнулся ему в  ладонь
мягким, теплым резиновым носом и потом долго лизал ее.
     В своем углу мистер Пендайс незаметно проделал то же самое.
     Карета завернула сперва к дому священника, где на  пороге  его  ожидали
жена и дети. Соскочивши на землю, мистер Бартер просунул голову в карету:
     - До свидания, Пендайс! Боюсь, что вы завтра спины не  разогнете.  Меня
жена разотрет хорошенько бальзамом Эллимана.
     Мистер Пендайс кивнул, приподняв шляпу, и карета покатила.  Откинувшись
на спинку сиденья, он закрыл глаза в приятном изнеможении. Да, завтра ему не
разогнуть спины, но он выполнил свой долг. Он показал  им  всем,  что  такое
кровь, прибавил еще один кирпичик к той системе, олицетворением? которой был
он сам, Хорэс Пендайс. И к Пикоку он питал теперь новое, доброе чувство. Нет
ничего лучше небольшой опасности для сближения людей. Именно в такие  минуты
низшие классы начинают сознавать, что им нужен вожатый!
     Над его коленями появилась голова Джона: зрачки смотрят  вверх,  и  под
ними розовое.
     "Хозяин, - как будто говорил он. - Я чувствую, что становлюсь  стар.  Я
знаю, что мне недоступно многое, но ты, понимающий все, устрой так, чтобы мы
не расставались и после смерти".
     У въезда в аллею карета остановилась, и мысли Пендайса потекли  в  ином
направлении. Двадцать лет назад он бы обогнал Бартера. Бартеру сейчас  сорок
пять. Прибавить ему его пендайсовские четырнадцать, и еще неизвестно, кто бы
прибежал  первый.  Он  почувствовал  странное  раздражение  против  Бартера.
Отлично вел себя на пожаре. Ну да и он сам был  молодцом.  Но  эллимановский
бальзам, пожалуй,  -  слишком  сильное  средство.  Гомосея  лучше.  Марджори
придется хорошенько растереть его. И вдруг, по ассоциации назвав  имя  жены,
он тут же вспомнил сына, и от душевного покоя не осталось и следа.  Спаньель
Джон, давно почуяв близость дома, тихонько скулил, беспечно ударяя остатком!
своего хвоста по сапогам хозяина.
     Нахмурив брови и с трясущейся нижней губой, сквайр с трудом выбрался из
кареты и, тяжело ступая, стал медленно подниматься  по  лестнице  в  комнату
жены.

ГЛАВА VI

ХАЙД-ПАРК

     Каждый год в мае  выпадает  день,  когда  в  Хайд-парке  все  необычно.
Прохладный  ветерок  шевелит  листву,  горячее   солнце   блещет   на   воде
Серпантайна, на каждом кустике, на  каждой  травинке.  Птицы  заливаются  на
разные голоса, оркестр играет самые веселые  мелодии,  белые  облака  плывут
высоко в синем небе. Чем, почему этот день отличается от  вереницы  подобных
ему, уже бывших и поджидающих еще свой черед,  сказать  невозможно;  но  как
будто весь парк решил: "Я живу сегодня. Прошлое прошлым, а до  будущего  мне
дела нет!"
     И всякий, кто забредет в Хайд-парк в такой денек, не  избежит  действия
его весенних чар. Шаг становится быстрее и легче,  юбки  колышутся  веселее,
трости взлетают выше, появляется даже блеск в глазах, в тех самых глазах,  в
которых всегда скука от вида улиц; и каждый, у кого есть любимая, мечтает  о
ней; а там" и сям в нарядной толпе видишь его вместе с ней. И  весь  парк  и
каждый встречный приветливо улыбаются и кивают им.
     В такой-то день у леди Молден в ее  квартире  на  Принс-Гейт  собрались
обсуждать положение женщин-работниц. Разгорелся спор после того как один  из
выступавших неопровержимо доказал, что женщины из рабочего класса  не  имеют
ровным счетом никакого положения.
     Грегори Виджил и миссис Шортмэн вышли от леди Молден вдвоем и,  перейдя
через Серпантайн, пошли прямо по траве.
     - Миссис Шортмэн, - сказал Грегори, - не кажется ли  вам,  что  мы  все
немного сошли с ума?
     Шляпу он нес в руке, и его прекрасные седые  волосы,  растрепавшиеся  в
пылу спора у леди Молден, так и остались в беспорядке.
     - Да, мистер Виджил. Только я что-то не...
     - Мы все немного сошли с ума! Что, собственно, значат речи леди Молден?
Мне она в высшей степени неприятна.
     - О мистер Виджил! У леди Молден самые лучшие намерения!
     - Лучшие намерения? Она мне отвратительна. И чего ради мы убили столько
времени в этой душной гостиной! Взгляните на небо!
     Миссис Шортмэн взглянула на небо.
     - Но, мистер Виджил, - заговорила она, волнуясь, - мне кажется  иногда,
что вы видите вещи не такими, какие они есть,  а  какими  они  должны  быть!
Путь, по которому вы идете...
     - Млечный Путь, - сказал вдруг Грегори.
     Миссис Шортоэн поджала губы: она никак не могла привыкнуть к его манере
шутить.
     Остаток пути разговор у них не вязался. В редакции мисс Мэллоу, сидя за
машинкой, читала роман.
     - Для вас несколько писем, мистер Виджил.
     - Миссис Шортмэн считает, что я  не  могу  трезво  судить  о  вещах,  -
ответил Грегори, - а вы как думаете, мисс Мэллоу?
     Румянец со щек мисс Мэллоу пополз на ее шею и покатые плечи.
     - О, нет!  Вы  судите  трезво,  мистер  Виджил,  только...  может,  мне
кажется... Я не знаю, вы хотите иногда добиться невозможного.
     - Билкок Билдингс!
     Минуту все молчали. Затем миссис Шортмэн, сидя за  своим  бюро,  начала
диктовать, и машинка затрещала.
     Грегори, прочитав письмо, сидел неподвижно,  опустив  голову  на  руки.
Миссис Шортмэн перестала диктовать, машинка утихла. Но Грегори не  двигался.
Обе женщины повернулись, посмотрели на него. Затем взглянули друг на друга и
отвели глаза в стороны. Через несколько секунд обе опять  устремили  взгляды
на Грегори. Грегори сидел все в той же позе, не двигаясь.  В  глазах  женщин
появилось беспокойство.
     - Мистер Виджил, - наконец проговорила миссис Шортмэн, - мистер Виджил,
как, по-вашему...
     Грегори поднял голову, его лицо было красно до корней волос.
     - Прочтите это, миссис Шортмэн.
     Отдав ей письмо на голубоватом  листке  с  орлом  и  девизом  "Strenuus
aureaque penna", он встал и принялся  расхаживать  по  комнате.  И  пока  он
легкими, крупными шагами ходил взад и вперед, миссис Шортмэн, не  отрываясь,
читала, а девушка за машинкой сидела неподвижно.  Лицо  ее  было  красно  от
ревнивой зависти.
     Миссис Шортмэн положила листок на верхнюю  полку  бюро  и  сказала,  не
поднимая глаз:
     - Конечно, очень жаль бедную девушку, но, в  сущности,  мистер  Виджил,
так должно быть, чтобы сдерживать... сдерживать...
     Грегори остановился;  поймав  его  сверкающий  взгляд,  миссис  Шортмэн
сбилась с мысли, - этому взгляду, подумалось ей, не дано видеть  вещи  в  их
реальном свете. Повысив голос, она продолжала:
     - Если бы не страх перед позором, числа не было бы подобным случаям.  Я
знаю деревню, мистер Виджил, лучше, чем вы.
     Грегори зажал уши.
     - Мы должны немедленно найти для нее приют.
     Окно было раскрыто настежь, так что он не мог распахнуть его еще  шире,
и он стоял и смотрел в небо, будто отыскивая этот приют.
     А небо, на которое он глядел, было голубое, и белые птицы-облака летели
в его глубине.
     Он вернулся к столу и принялся за следующее письмо...

                                                       "Линкольнс-Инн-Филдс
                                                              24 мая, 1892.

     Дорогой Виджил!
     Я вчера видел Вашу подопечную  и  узнал  от  нее  одно  обстоятельство,
которое Вам еще не известно и которое, я боюсь, причинит Вам боль. Я спросил
ее прямо, можно ли посвятить во все Вас, и она ответила: "Ему лучше  узнать,
только мне жаль его". Короче говоря, дело вот в чем: то ли Белью почуял, что
за ним следят, то ли кто-то подсказал ему эту мысль, только он  предвосхитил
нас и начал дело против Вашей  подопечной,  назвав  в  качестве  соответчика
Джорджа Пендайса. Джордж был у меня и показал повестку из суда.  Он  сказал,
что в случае необходимости готов  показать  под  присягой,  что  между  ними
ничего не было. Словом, он занял обычную позицию "благородного человека".
     Я тотчас поехал к миссис  Белью.  И  она  сказала  мне,  что  обвинение
справедливо. Я спросил, хочет ли она  защищать  себя  в  суде  и  предъявить
встречный иск против мужа. Ответ был  таков:  "Мне  решительно  все  равно".
Больше я ничего от нее не добился, и, как ни странно, я верю, что так оно  и
есть. Мне показалось, что она настроена весьма беспечно и не питает  к  мужу
недоброжелательства.
     Мне нужно повидать Вас, но после того, как Вы обдумаете все хорошенько.
Я обязан высказать Вам  свои  соображения.  Дело,  если  будет  разбираться,
доставит большие неприятности Джорджу, но еще  больше  его  близким  -  даже
может оказаться губительным для них. В подобных случаях почти всегда  больше
всех страдают невинные. Если подать встречный иск, то, принимая во  внимание
положение Пендайсов в обществе,  можно  с  уверенностью  сказать,  мы  будем
свидетелями  еще  одного  cause  celebre  {Знаменитый  процесс   (франц.).},
рассмотрение дела займет дня три, а быть может, и неделю, и  об  этом  будут
кричать все газеты; а вы знаете, что это значит. С другой стороны, отказ  от
встречного иска, при том, что нам известно о капитане  Белью,  помимо  чисто
этических соображений, неприятен мне как старому бойцу. Мой  совет  поэтому:
сделайте все возможное, чтобы не допустить дело до рассмотрения в суде.
     Я старше Вас на тринадцать лет. Я питаю  к  Вам  искреннее  уважение  и
очень хочу уберечь Вас от ненужных страданий. Во время моих встреч  с  Вашей
подопечной я имел  возможность  наблюдать  ее;  и,  рискуя  обидеть  Вас,  я
все-таки выскажу свое о ней мнение. Миссис  Белью  замечательная  женщина  в
своем роде. Но два-три замечания о ней, сделанные Вами в  моем  присутствии,
убедили меня, что миссис Белью совсем не то, что Вы себе представляете. Она,
на мой взгляд, принадлежит к тем  энергическим  натурам,  для  которых  наша
мораль, наше  одобрение  или  неодобрение  ровно  ничего  не  значат.  Когда
подобная женщина, происходящая к тому же  из  старинного  рода,  попадает  в
свет, она всегда  обращает  на  себя  внимание.  Если  Вы  поймете  это,  то
убережете себя от ненужной боли. Другими словами, я прошу Вас, не принимайте
ее и ее обстоятельства слишком серьезно. Таких женщин и мужчин, как она и ее
муж, сколько угодно. Там, где другой утонет, миссис  Белью  выплывет  просто
потому, что иначе она не может. И еще прошу Вас, постарайтесь видеть вещи  в
их истинном свете.
     Простите, Виджил,  то,  что  я  пишу  Вам  все  это,  и  поверьте:  моя
единственная цель уберечь Вас от страданий.
     Приезжайте ко мне, как только все обдумаете.

                                                                Искренне Ваш
                                                            Эдмунд Парамор".

     Грегори пошатнулся, словно внезапно  ослеп.  Обе  женщины  вскочили  со
своих мест.
     - Что с вами, мистер Виджил? Чем-нибудь помочь?
     - Спасибо,