е  воды.  Как  будто
кто-то, знающий, каким глупым может быть человек, сыграл  фантазию  на  тему
глупости. Но эта приподнятость прошла, как только миссис Пендайс подумала  о
том, что делать дальше.
     Она дошла до гостиницы, так и  не  приняв  никакого  решения.  Зашла  в
читальню написать к Грегори, и пока  обдумывала,  что  писать,  ею  овладело
сильнейшее искушение сказать ему много язвительных слов за то,  что  он,  не
видя людей такими, какие они есть, обрушил на них все эти несчастья. Но  она
не умела говорить язвительных слов, а те, что приходили ей  в  голову,  были
недостаточно деликатны, и в конце концов она отбросила эту  мысль.  Отправив
письмо, она почувствовала некоторое облегчение. И вдруг подумала,  что  если
начнет укладываться сейчас же, то поспеет на шестичасовой  поезд  в  Уорстед
Скайнес.
     Как  при  уходе  из  дому,  так  и  сейчас,  возвращаясь   домой,   она
инстинктивно вела себя так, чтобы избежать ненужных страданий и шума.
     Старенькая пролетка, пропахшая конюшней, любовно везла  ее  в  усадьбу.
Старый извозчик с бритым, веселым лицом, в котором было что-то птичье,  гнал
свою лошаденку вовсю, он ничего не знал, но понимал, что два с половиной дня
отсутствия - срок для нее немалый. У ворот усадьбы сидел дряхлый скай-терьер
Рой; при виде его  миссис  Пендайс  затрепетала,  как  будто  только  сейчас
поняла, что возвращается домой.
     Ее дом! Узкая, длинная, прямая аллея, туманы и  покой,  косые  дожди  и
горячее яркое полуденное солнце, запах  дыма,  скошенной  травы,  аромат  ее
цветов; голос сквайра, сухой треск газонокосилки, лай собак, отдаленный звук
молотьбы; вокресные шумы: колокольный звон и  крики  грачей,  голос  мистера
Бартера, читающего молитву; и  даже  особый  вкус  кушаний!  Звуки,  запахи,
прикосновение  ветра  к  щекам  -  все  это,  казалось  ей,  существовало  с
незапамятных времен и будет существовать до скончания века.
     Она то бледнела, то краснела и не испытывала сейчас ничего: ни радости,
ни грусти - волной накатилась на нее вся ее прежняя жизнь. Никуда не заходя,
она пошла прямо в кабинет мистера Пендайса и стала  ждать  его  возвращения.
Когда же услыхала она тот всхлипывающий звук, сердце у нее забилось чаще,  а
старый Рой и спаньель Джон тем временем тихонько ворчали друг на друга.
     - Джон, - позвала она, - ты рад меня видеть, милый?
     Спаньель Джон, не  двинувшись  с  места,  заколотил  хвостом  по  ногам
хозяина.
     Сквайр наконец поднял голову.
     - Ну как ты, Марджори? - только и сказал он.
     И ее вдруг поразило, что он выглядел постаревшим и усталым.
     Зазвучал гонг к обеду, и, словно привлеченная его монотонными  ударами,
через узкое окно влетела ласточка и закружила  по  комнате.  Миссис  Пендайс
следила за ней.
     Сквайр вдруг шагнул к жене и взял ее за руку.
     - Не уезжай больше от меня, Марджори!  -  сказал  он  и,  наклонившись,
поцеловал ее руку,
     Это было так не похоже на  Хорэса  Пендайса,  что  она  вспыхнула,  как
девочка. В ее глазах, устремленных поверх его  седых,  коротко  постриженных
волос, светилась благодарность за то, что он не стал упрекать ее, и  за  его
ласку.
     - Я привезла новости Хорэс. Миссис Белью порвала с Джорджем!
     Сквайр отпустил ее руку.
     - Давно пора, - сказал он. - Джордж,  верно,  не  хотел  согласиться  с
отставкой. Он ведь упрям, как осел.
     - Состояние его было ужасно.
     Мистер Пендайс спросил, поморщась:
     - Что? Что такое?
     - Он был в отчаянии.
     - В отчаянии? - переспросил сквайр испуганно и сердито.
     Миссис Пендайс продолжала:
     - На него было страшно смотреть. Я была у него сегодня...
     Сквайр прервал ее:
     - Он здоров?
     - Это не болезнь, Хорэс. Разве ты  не  понимаешь?  Я  боялась,  что  он
решится на какой-нибудь отчаянный шаг. Он был так... несчастен.
     Сквайр принялся ходить из угла в угол.
     - А сейчас... нет опасности?
     Внезапно миссис Пендайс в изнеможении опустилась на ближайший стул.
     - Нет, - произнесла она с трудом, - мне кажется, нет.
     - Кажется? Ты не уверена в этом? Он... Тебе плохо, Марджори?
     Миссис Пендайс, закрыв глаза, проговорила:
     - Уже лучше, дорогой!
     Мистер Пендайс подошел к  ней,  а  поскольку  ей  сейчас  больше  всего
требовался воздух и покой, то он принялся всячески  теребить  ее.  А  миссис
Пендайс, которой надо было только одно, чтобы ее не трогали, не сердилась на
мужа: ведь иначе он не мог. Несмотря на все  его  усилия,  приступ  слабости
миновал, миссис Пендайс взяла мужа за руку и благодарно пожала ее.
     - Что нам делать теперь, Хорэс?
     - Что делать? - воскликнул сквайр. - Милостивый боже! А я  почем  знаю,
что делать? Ты... в таком состоянии... и все из-за этого проклятого Белью  и
его жены! Знаю только, что сейчас тебе надо поесть.
     Сказав это, он обнял жену за талию, и, поддерживая, повел ее  к  ней  в
комнату.
     За обедом они говорили мало и только о незначительных вещах: о здоровье
миссис Бартер, о Пикоке, о розах,  о  ноге  Бельдейма.  И  только  один  раз
чуть-чуть не коснулись того, о чем каждый подсознательно не хотел  говорить,
когда сквайр вдруг спросил:
     - Ты видела эту женщину?
     И миссис Пендайс ответила:
     - Да.
     Вскоре миссис Пендайс пошла в спальню; и не успела она лечь, как  вошел
сквайр и сказал, словно оправдываясь:
     - Я сегодня очень рано...
     Она не могла уснуть, а сквайр  то  и  дело  спрашивал  ее:  "Ты  спишь,
Марджори?" - надеясь все-таки, что усталость возьмет  свое.  Самому  ему  не
спалось. Она знала, что он хочет быть ласков с ней, и еще она знала, что  он
ворочается с боку на бок и не может уснуть, потому что  думает  о  том,  что
делать дальше. И потому, что его воображение преследует  узкоплечий  высокий
призрак с маленькими горящими глазами, рыжий, с белым,  в  веснушках  лицом.
Ведь если не считать того, что Джордж  стал  несчастлив,  все,  в  сущности,
осталось, как было, и грозовые тучи все еще  стоят  над  Уорстед  Скайнесом.
Словно выучивая  скучный  урок,  она  твердила  себе:  "Теперь  Хорэс  может
ответить капитану Белью и написать ему, что Джордж  не  станет,  вернее,  не
может больше видеть его  жену.  Он  должен  ответить.  Только  будет  ли  он
отвечать?"
     Она старалась заглянуть во все тайники души своего мужа, обдумывая, как
вернее повлиять на него. И чувствовала, что  вряд  ли  сумеет  повлиять:  за
всеми внешними проявлениями его характера, которые казались ей  "странными",
но  которые  она  понимала,  было  скрыто  что-то  для   нее   непостижимое,
непроглядное, какая-то душевная сухость, твердость, какое-то дикое... Она не
могла определить что. Вышивая, она иной раз натыкалась иголкой на утолщение,
в холсте. Так и сейчас душа ее наткнулась на какую-то  преграду  в  душе  ее
мужа, "Может быть, - думала она, - Хорэс вот так же хочет и не может  понять
меня". Но  миссис  Пендайс  напрасно  так  думала,  ибо  сквайр  никогда  не
занимался вышиванием, а душа его никогда не предпринимала никаких поисков.
     На следующий день все утро миссис Пендайс не осмеливалась заговорить  с
мужем о том, что ее  волновало.  "Если  я  промолчу,  он,  быть  может,  сам
напишет", - думала она.
     И все утро, стараясь не привлекать его внимания, она следила за  каждым
его движением. Она видела, как он сидел за своим бюро,  устремив  взгляд  на
помятый листок бумаги, - она знала, что это было письмо Белью; она  неслышно
входила и выходила, занятая какими-то своими делами в доме или  в  саду.  Но
сквайр, углубленный в свои  мысли,  сидел  неподвижно,  как  спаньель  Джон,
который лежал на полу, уткнувшись носом в лапы.
     После второго завтрака  миссис  Пендайс  не  могла  долее  терпеть  эту
неизвестность.
     - Хорэс, что ты думаешь предпринять теперь? Сквайр пристально посмотрел
на нее.
     - Если ты полагаешь, - сказал он наконец, - что я стану  иметь  дело  с
этим Белью, то ты ошибаешься.
     Миссис Пендайс в это время ставила цветы в вазу, и  руки  ее  задрожали
так, что на скатерть плеснула вода. Она вынула  носовой  платок  и  смахнула
капли.
     - Ты так и не ответил на его письмо, милый, - сказала она.
     Сквайр выпрямился; его сухая фигура, тонкая шея,  разгневанный  взгляд,
сузившиеся до размеров булавочной головки зрачки - все говорило о  том,  что
его достоинство возмущено.
     - И ни за что не напишу! - сказал он  голосом  громким  и  резким,  как
будто выступая на защиту чего-то такого, что было важнее его самого. - Я все
утро думал об этом, и, будь я проклят, если я сделаю  это.  Этот  человек  -
негодяй. И я не стану плясать под его дудку!
     Миссис Пендайс сжала руки.
     - О Хорэс, - сказала она, - ради всех нас! Дай ему это обещание.
     - Чтобы он восторжествовал надо мной? Ни за что на свете!
     - Но, Хорэс, ты же сам просил Джорджа сделать это. Ты писал ему,  чтобы
он дал обещание.
     - Ты, Марджори, в этом ничего не понимаешь, - ответил сквайр, -  ты  не
знаешь меня. Ты думаешь, я смогу  написать  этому  мерзавцу,  что  его  жена
бросила моего сына? Позволить ему сперва вымотать  мне  всю  душу,  а  потом
посмеяться надо мной? Я не буду писать ему, даже если  мне  придется  уехать
отсюда навсегда, даже если...
     И он умолк, как будто его глазам представилась самая  большая  из  всех
бед.
     Миссис Пендайс, положив руки на лацканы его  сюртука,  стояла,  опустив
голову. Щеки ее порозовели, в глазах блестели слезы. Волнение  молодило  ее;
от нее исходило тепло, аромат; она была прекрасна, как на том портрете,  под
которым они сейчас стояли.
     - Даже если я тебя попрошу об этом, Хорэс?
     Лицо сквайра потемнело; руки  его  вцепились  одна  в  другую;  в  нем,
казалось, шла борьба.
     - Нет, Марджори, - сказал он наконец охрипшим  голосом,  -  я  не  могу
этого сделать. - И вышел из столовой.
     Миссис Пендайс смотрела ему вслед.  Ее  пальцы,  только  что  державшие
лацканы его сюртука, сплетались и расплетались.

ГЛАВА IX

БЕЛЬЮ СКЛОНЯЕТ ГОЛОВУ ПЕРЕД ИСТИННОЙ ЛЕДИ

     В Соснах было тихо. В этом объятом безмолвием  доме,  где  только  пять
комнат были жилыми, в буфетной на жестком стуле сидел старик слуга  и  читал
"Сельскую жизнь". Ничто не мешало ему: хозяин спал, экономка еще не начинала
готовить обед. Он читал медленно, с толком, водрузив на нос очки,  и  каждое
слово на всю жизнь запечатлевалось у него в мозгу. Он читал о совах,  об  их
строении и образе жизни. "У серой, или обыкновенной, неясыти, - говорилось в
статье, - в  верхней  части  грудной  кости  имеется  отросток,  ключицы  не
соединяются с килем и представляют собой вилочку, или дужку,  грудная  кость
оканчивается двумя парными  отростками  с  соответствующими  выемками  между
ними". Старик оторвал глаза от журнала и посмотрел, прищурившись, на бледный
солнечный свет, падающий сквозь переплет узкого окна;  сидевшая  на  оконном
выступе птичка, встретив его взгляд, тотчас вспорхнула и улетела.
     Старик продолжал читать: "Оперение этого вида подробно не  исследовано.
Однако у подобных особей отсутствует рудимент малой берцовой кости,  ключицы
же их не срастаются в вилочку и не соединяются с килем; но  в  нижней  части
грудной кости имеются отростки и выемки такие же, как у неясыти".  Он  снова
оторвался от книги. В его взгляде были спокойствие и удовлетворенность.
     Наверху, в маленькой курительной, сидел в кожаном кресле хозяин усадьбы
и спал, вытянув длинные ноги в запыленных сапогах. Его губы  были  сомкнуты,
но через небольшое отверстие с одного боку вырывался легкий  храп.  На  полу
рядом с ним стоял  пустой  стакан,  а  между  его  ногами  дремал  испанский
бульдог. На полке над его головой стояло  несколько  потрепанных,  в  желтых
обложках книжек - все охотничьи  романы,  написанные  их  автором  в  минуту
забывчивости. Над камином висела  картина,  изображающая  мистера  Джоррокса
{Герой охотничьих романов Роберта  Сюртиза  (1805-1864).}  верхом  на  своем
коне, переправляющимся через поток.
     Лицо спящего Джэспера  Белью  было  лицом  человека,  который  проделал
огромный путь, чтобы только  уйти  от  себя,  и  которому  завтра  предстоит
проделать то же. Его песочного цвета брови вздрагивали  от  сновидений,  его
покрытое веснушками лицо с высокими скулами  было  мертвенно  бледно,  между
бровями пролегли две глубокие бороздки. То и дело на  этом  лице  появлялось
выражение, как у всадника, готового взять барьер.
     В конюшне позади дома кобыла, на которой  он  ездил  сегодня,  подобрав
губами остатки зерна, задрала морду и просунула се  сквозь  решетку  стойла,
чтобы взглянуть на жеребца, на котором в этот душный день хозяин  не  ездил.
Увидев, что жеребец не спит,  она  тихонько  заржала,  сообщая  ему,  что  в
воздухе чувствуется гроза. И снова конюшня  погрузилась  в  мертвую  тишину,
кусты вокруг стояли недвижно, а в притихшем доме хозяин спал.
     Старик слуга, сидя на своем жестком стуле в тиши буфетной, прочел: "Эти
птицы страшно прожорливы". И оторвался от книги,  беспокойно  щуря  глаза  и
двигая губами, - на этот раз он что-то понял.
     Миссис  Пендайс  шла  лугами.  На  ней  было  ее   лучшее   платье   из
дымчато-серого крепа, и она с беспокойством поглядывала на небо. Заходящая с
запада туча поглощала солнечный свет. На ее лиловом  фоне  деревья  казались
черными. Все замерло, даже тополя не шевелились, а лиловая туча,  казавшаяся
неподвижной, росла со зловещей быстротой. Миссис Пендайс,  подхватив  обеими
руками юбки, ускорила  шаг;  проходя  пастбища,  она  заметила,  что  коровы
сбились в кучу и жмутся к изгороди.
     "Какая страшная туча! - подумала она. - Успею ли я прийти  в  Сосны  до
дождя?" И хотя она боялась за свое  платье,  но  сердце  ее  так  билось  от
волнения и страха, что она остановилась. "А вдруг он  пьян?"  Она  вспомнила
его маленькие, горящие глаза, которые так испугали ее в тот вечер, когда  он
обедал у них в Уорстед Скайнесе, а после,  по  дороге  домой,  вывалился  из
своей двуколки. Было в нем что-то от романтического злодея.
     "А вдруг он будет груб со мной?" - подумала она.
     Но отступать было поздно. А как ей хотелось - как хотелось! - чтобы все
уже было позади. На перчатку шлепнулась первая капля дождя.  Миссис  Пендайс
перешла дорогу и толкнула калитку. Бросив испуганный  взгляд  на  небо,  она
почти побежала по аллее. Лиловая, подобно гробовому покрову, туча лежала  на
макушках деревьев,  а  они  раскачивались  и  стонали,  борясь  с  ветром  и
оплакивая свою судьбу. Уже падали редкие капли теплого дождя. Вспышка молнии
прорезала небосвод.
     Миссис Пендайс бросилась на крыльцо, зажав уши руками.
     "Когда это кончится? - подумала она. - Мне так страшно..."
     Дряхлый слуга, чье лицо было все в  морщинах,  приоткрыл  дверь,  чтобы
поглядеть на тучу, но, увидев миссис Пендайс, стал смотреть на нее.
     - Капитан Белью дома?
     - Да, сударыня, капитан у  себя  в  кабинете.  Гостиная  у  нас  теперь
заперта. Страшная гроза  надвигается,  сударыня,  страшная!  Посидите  здесь
минутку, пока я доложу о вас капитану.
     Прихожая была низкая и темная, и таким же низким и темным был весь дом,
немного пахнувший гнилью. Миссис Пендайс осталась стоять под сооружением  из
трех лисьих голов, на которых были укреплены два хлыста. И  вид  этих  голов
заставил ее подумать: "Бедный капитан  Белью!  Как  ему,  должно  быть,  тут
одиноко!"
     Миссис Пендайс  вздрогнула:  что-то  потерлось  об  ее  ногу.  Это  был
всего-навсего огромный бульдог. Она наклонилась погладить его и уже не могла
остановиться: стоило ей отнять руку, как бульдог начинал  жаться  к  ней,  а
миссис Пендайс боялась за свое платье.
     - Бедная собачка, бедная собачка,  -  шептала  миссис  Пендайс.  -  Она
хочет, чтобы кто-нибудь поиграл с ней!
     Голос за ее спиной произнес:
     -  Пошел  вон,  Сэм!  Простите,  что  заставил  вас  ждать.   Пройдите,
пожалуйста, сюда.
     Миссис Пендайс, то заливаясь румянцем,  то  бледнея,  вошла  в  низкую,
маленькую, обшитую панелями комнату, в которой стоял запах  сигар  и  виски.
Сквозь частый переплет окна она видела косые  струи  дождя,  видела  мокрые,
поникшие кусты.
     - Присаживайтесь, пожалуйста.
     Миссис Пендайс села. Сжала руки, подняла голову и взглянула на хозяина.
     Она увидела худую узкоплечую фигуру: кривые  чуть  расставленные  ноги,
взъерошенные песочного цвета волосы, бледное  лицо  в  веснушках,  маленькие
темные мигающие глаза.
     - Простите за этот беспорядок. Я не так часто имею удовольствие  видеть
у себя в гостях дам. Я спал, в это время года я только и делаю, что сплю.
     Его жесткие рыжие усы шевельнулись, как будто бы он улыбнулся.
     Миссис Пендайс что-то тихо проговорила в ответ.
     Все происходящее было подобно кошмарному сну. Ударил гром, и она зажала
уши.
     Белью подошел к окну,  взглянул  на  небо  и  вернулся  к  камину.  Его
маленькие горящие глаза буравили ее. "Если я сейчас не заговорю, -  подумала
она, - то не заговорю совсем".
     - Я пришла к вам, - начала она, и с этими словами весь ее страх прошел,
ее голос, до этой минуты звучавший неуверенно, приобрел свой обычный  тембр,
ее глаза с расширившимися зрачками, потемневшие и кроткие,  были  устремлены
на этого человека, в  чьих  руках  была  ее  судьба,  от  которого  зависело
благополучие всех ее близких. - Я пришла,  чтобы  сказать  вам  одну  важную
вещь, капитан Белью!
     Фигура у камина поклонилась, и страх, словно какая-то  зловещая  птица,
снова вцепился в нее. Было ужасно, было дико, что  ей,  что  вообще  кому-то
приходится говорить об этом; было ужасно, дико, что люди, мужчины и женщины,
так могут не понимать друг друга, иметь друг к  другу  так  мало  жалости  и
сочувствия; было дико, что  она,  Марджори  Пендайс,  должна  сейчас  начать
разговор о том, что ему и ей причинит столько боли. Все это было так  грубо,
гадко, вульгарно! Она вынула платок и провела им по губам.
     - Простите, что мне приходится говорить об  этом.  Ваша  жена,  капитан
Белью, порвала с моим сыном!
     Белью не пошевелился.
     - Она не любит его, она сама сказала мне это!  Они  больше  никогда  не
увидятся!
     Как мерзко, как отвратительно, как ужасно!
     А Белью все стоял молча и буравил ее своими горящими  глазками.  И  как
долго это продолжалось, миссис Пендайс не могла бы сказать.
     Вдруг он резко повернулся к ней спиной и оперся о каминную решетку.
     Миссис Пендайс провела рукой по лбу, чтобы избавиться от  чувства,  что
все происходящее нереально.
     - Вот и все, - сказала она.
     Ее собственный голос показался ей чужим.
     "Если и в самом деле все, - подумала она, - то я должна сейчас встать и
уйти!" И в голове промелькнуло: "Мое бедное платье погибло!"
     Белью обернулся.
     - Не хотите ли чаю?
     Миссис Пендайс улыбнулась бледной, слабой улыбкой.
     - Нет, благодарю, мне не хочется чаю,
     - Я писал вашему мужу.
     - Да.
     - Он мне не ответил.
     - Да, не ответил.
     Миссис Пендайс видела его взгляд, устремленный на  нее,  и  в  ее  душе
поднялась отчаянная борьба. Должна ли она просить его сдержать свое обещание
теперь, когда Джордж?.. Разве не затем она и пришла  сюда?  Должна  ли  она,
ради них всех?
     Белью подошел к столу, налил себе виски и выпил.
     - Вы не просите меня прекратить дело, - сказал он.
     Губы мисис Пендайс приоткрылись, но не произнесли ни звука. Ее глаза на
побледневшем лице, темные, как сливы, не отрывались от его лица, но  она  не
сказала ни слова.
     Белью быстрым движением провел ладонью по лбу.
     - Хорошо, ради вас, - сказал он, - я прекращаю дело. Вот вам моя  рука.
Я знаю только одну истинную леди. Это вы.
     Он схватил ее руку, затянутую в перчатку, пожал и вышел вон из комнаты.
Миссис Пендайс осталась одна.
     Она вышла в  прихожую,  слезы  струились  по  ее  щекам.  Она  тихонько
притворил