ворила миссис Белью, - я бы, пожалуй,
сейчас уехала.
     - Еще только один заезд. В последнем ничего интересного.
     В самом конце трибуны, посреди кипящей толпы, он остановился.
     - Элин?
     Миссис Белью повернула голову и первый раз прямо взглянула в его глаза.
     Путь от станции Ройстон до Уорстед Скайнес был дальний,  по  проселкам.
Джорджу Пендайсу, рядом с которым в двуколке сидела Элин Белью, он показался
одной минутой - той  редкой  минутой,  когда  растворяются  небеса  и  взору
предстает дивное видение. Одним эта минута выпадает раз в  жизни,  другим  -
часто. Она случается и после долгой зимы,  когда  сады  зацветают,  и  после
душного лета, когда начинают желтеть листья; а какими красками расписано это
видение: снежная ли в нем белизна и пламя, винный  багрянец  и  нежные  тона
альпийских цветов, или осенняя зелень глубокого покойного пруда, - это знает
лишь тот, кому оно открывается. Одно бесспорно: оно  заставляет  забыть  все
образы окружающего, понятие о порядке, законе, все прошлое и настоящее.  Это
- видение будущего, благоухающее,  исполненное  дивной  мелодией,  унизанное
перлами. Так является усталому путнику в расщелине скал  цветущая  яблоневая
ветка, дрожащая на ветру, звенящая от пчел.
     Джордж  Пендайс,  глядя  поверх  серой  спины  лошади,  упивался  своим
видением, а та, что сидела подле, закутанная в меха, нежно касалась его руки
своей. Позади, на запятках, на вершок от дороги,  уносящейся  прочь,  дремал
грум и видел иные сны: он выиграл пять фунтов. А серая  кобыла  видела  свою
теплую, светлую конюшню, слышала шорох овса, засыпаемого в ясли, и  неслась,
едва касаясь копытами  земли;  впереди  нее  бежали  два  светлых  пятна  от
фонарей, вырывая из тьмы живую стену буков, звонко шелестевших  листьями  на
ветру. Она часто фыркала, радуясь, что близок дом; и пена, закипавшая на  ее
губах, осыпала брызгами сидящих сзади. Они сидели молча, трепеща от  каждого
прикосновения рук, их щеки пылали от ветра, горящие  глаза  были  устремлены
вперед, в темноту.
     Неожиданно грум очнулся от дремы: "Будь у меня жеребец, как  у  мистера
Джорджа, да сиди со мной такая красотка, как миссис Белью, я бы  не  молчал,
набрав в рот воды".

ГЛАВА V

БАЛ У МИССИС ПЕНДАЙС

     Миссис  Пендайс  любила  собирать   местное   общество   и   устраивать
танцевальные вечера - нелегкое предприятие в местах, где души, а  кстати,  и
ноги привыкли к менее воздушным занятиям. Больше  всего  хлопот  ей  было  с
мужчинами: ведь, несмотря на общенациональное  неодобрительное  отношение  к
танцам, во всей Англии не сыскать девушки, которая не любила бы танцевать.
     - Ах, как я любила танцевать! Бедняжка Сесил Тарп! -  Она  показала  на
долговязого, краснощекого юношу, танцующего с ее дочерью. -  Каждую  секунду
сбивается с такта и ухватился за Би так, будто вот-вот упадет.  Ах  господи,
какой увалень! Хорошо, что девочка танцует легко и уверенно. И  все-таки  он
мне очень нравится. А вот и Джордж с Элин.  Бедненький  Джордж,  в  нем  нет
такого блеска, как в ней, но он лучше других. Как она прелестна сегодня!
     Леди Молден поднесла к глазам лорнет в черепаховой оправе.
     - Да, только она из тех женщин, на которых смотришь и замечаешь, что  у
них есть э... э... тело. Она слишком... как бы  это  сказать?  Она  почти...
почти француженка!
     Миссис Белью прошла так близко, что край ее платья цвета  морской  воды
задел их ноги со свистящим шелестом и обдал ароматом, какой  бывает  в  саду
весной. Миссис Пендайс сморщила нос и сказала:
     - Нет, она куда приятней. Такая стройность, грация.
     Леди Молден, помолчав немного, заметила:
     - Опасная женщина. И  Джеймс  того  же  мнения.  Брови  миссис  Пендайс
поднялись - в этом легком
     движении сквозила едва заметная насмешка.
     - Миссис Белью - моя дальняя родственница, - сказала она. - Отец ее был
человек замечательный. Старинная девонширская семья... Я люблю смотреть, как
веселится молодежь.
     Мягкая улыбка озарила морщинки у ее глаз. Под атласным  лиловым  лифом,
отделанным рядами черной бархатной тесьмы, ее сердце билось сегодня сильнее,
чем обычно. Она вспомнила далекий бал в юности, когда друг ее  детских  игр,
молодой лейб-гвардеец Трефэн, танцевал с ней одной весь вечер и  как  после,
встречая у окна своей спальни восход солнца, она тихо  плакала,  потому  что
была женою Хорэса Пендайса.
     - Мне всегда жалко женщин, так хорошо танцующих.  Я  думала  пригласить
кого-нибудь из Лондона, но Хорэс и слышать не захотел. А девочкам скучно.  И
не в том дело, как  местные  кавалеры  танцуют,  -  послушайте,  о  чем  они
говорят: первый выезд в поле, вчерашняя травля лисицы, завтрашняя  охота  на
фазанов, фокстерьеры (хоть я и сама люблю собак) и, конечно, новое поле  для
гольфа. Меня порой это очень огорчает.
     Миссис Пендайс опять взглянула на танцующих и улыбнулась  своей  доброй
улыбкой. Две тонкие морщинки легли рядом между ровными  дугами  бровей,  все
еще темных. - Не умеют они веселиться. Да, впрочем, никто  о  веселье  и  не
думает. Не дождутся завтрашнего утра: им бы только в лес, на охоту. Даже Би.
     Миссис Пендайс не преувеличивала. Среди гостей Уорстед Скайнеса в  этот
вечер после скачек в Ньюмарксте были  только  соседи,  начиная  от  Гертруды
Уинлоу, напоминавшей слегка подкрашенную статую, и кончая молодым Тарном,  у
которого круглая голова и честное лицо и который танцует  с  Би,  как  будто
продирается верхом через  кусты.  В  нише  у  окна  лорд  Куорримен,  хозяин
Гаддесдона, беседовал с сэром Джеймсом и преподобным Хасселом Бартером.
     - Ваш муж и лорд Куорримен говорят  сейчас  о  браконьерах,  -  сказала
миссис Пендайс, - тотчас видно  по  движениям  рук.  И  я  невольно  начинаю
сочувствовать бедным браконьерам.
     Леди Молден опустила лорнет.
     - Джеймс в отношении браконьеров придерживается правильных взглядов,  -
проговорила она. - Это такое подлое преступление. А  чем  подлее  проступок,
тем более важно его предупредить. Конечно,  неприятно  наказывать  человека,
если он украл булку или  немного  репы,  и  все-таки  укравший  должен  быть
наказан. Но к браконьерам у меня нет ни  капли  жалости.  Многие  занимаются
браконьерством ради забавы!
     А миссис Пендайс говорила:
     - Теперь с ней танцует капитан Мейдью. Вот он прекрасно вальсирует. Как
хорошо они понимают друг друга и как довольны!  Я  так  люблю,  когда  людям
весело. В мире столько скорби, которой могло и не быть, столько страданий. Я
думаю, это все оттого, что мы недостаточно терпимы друг к другу.
     Леди Молден взглянула на хозяйку, неодобрительно поджав губы; но миссис
Пендайс, урожденная Тоттеридж, ласково улыбалась. У нее был природный дар не
замечать косых взглядов своих соседей.
     - Элин Белью, - продолжала она, - была очаровательной девушкой. Ее  дед
приходится двоюродным братом моей матери. Так кем же она приходится мне?  Во
всяком случае, Грегори Виджил, мой кузен, -  ее  двоюродный  дядя  по  отцу.
Хэмширские Виджилы. Вы знаете его?
     - Грегори Виджил? - переспросила леди Молден. -  У  него  такая  пышная
седая шевелюра? Мне приходилось встречаться с ним по делам ОСДЖ.
     Но миссис Пендайс видела себя танцующей.
     - Прекрасной души человек! А что это за... за...?
     Леди Молден строго посмотрела на миссис Пендайс.
     - Общество Спасения Детей и Женщин! Разумеется, вы слышали о нем?
     Миссис Пендайс все улыбалась,
     - Ах да, слыхала,  полезное  общество!  А  какая  фигура!  Так  приятно
смотреть на нее! Я завидую  женщинам  с  таким  сложением,  они  никогда  не
старятся. Так вы  говорите,  Общество  возрождения  женщин?  Грегори  просто
незаменим в подобных случаях.  Но  заметили  вы,  как  редко  он  добивается
успеха? Помню, этой весной он исправлял одну женщину. Она, кажется, пила.
     - Они все пьют, - изрекла  леди  Молден.  -  В  этом  проклятие  нашего
времени.
     Миссис Пендайс наморщила лоб.
     - Многие из Тоттериджей пили, - сказала она. -  Это  очень  вредно  для
здоровья! Вы знакомы с Джэспером Белью?
     - Нет.
     - Как жаль, что он пьет. Однажды он обедал у нас; по-моему, он  приехал
к нам нетрезвый. Я сидела с ним рядом, и его черные небольшие  глаза  так  и
буравили меня. На обратном пути домой он угодил со своей двуколкой в канаву.
Это очень распространенный  порок.  Такая  жалость.  А  ведь  он  интересный
человек! Хорэс его терпеть не может.
     Музыка вальса умолкла. Леди  Молден  поднесла  лорнет  к  глазам.  Мимо
прошли Джордж и миссис Белью. Миссис Белью обмахивалась веером - челка  леди
Молден и волосы на ее верхней губе зашевелились.
     - Почему она рассталась с мужем? - вдруг спросила леди Молден.
     Миссис Пендайс подняла брови.  "Как  можно  задавать  вопросы,  которые
воспитанная женщина должна оставить без ответа?", -  говорило  выражение  ее
лица, и щеки ее порозовели.
     Леди Молден поморщилась, и как будто слова вырвались из ее души  помимо
воли, проговорила:
     - Стоит только взглянуть на нее, чтобы увидеть, как она опасна!
     Миссис Пендайс залилась румянцем, как девочка.
     - Все мужчины, - сказала она, - влюблены в Элин Белью.  В  ней  столько
огня. Мой кузен Грегори без ума от нее вот уже много лет, хотя он  и  опекун
ей, или попечитель, или как это теперь называют... Так  романтично.  Будь  я
мужчиной, я непременно влюбилась бы в Элин! - Краска сбежала с  ее  лица,  и
оно приняло обычный тон - увядающей розы.
     И опять слышался ей голос молодого  Трефэна:  "Ах,  Марджори,  я  люблю
вас!" - и слова, которые она прошептала ему:  "Мой  бедный  мальчик!"  Опять
видела она прошлое сквозь лес, которым представлялась ей ее  жизнь,  лес,  в
котором она так долго блуждала и где каждое дерево было Хорэсом Пендайсом.
     - Как жаль, что нельзя быть вечно молодым! - сказала она.
     Сквозь широко раскрытые двери, ведущие в  оранжерею,  глядела  огромная
луна, наполнявшая воздух бледным! золотистым светом, и  черные  ветви  кедра
казались отпечатанными  на  голубовато-серой  бумаге  неба;  все  застыло  в
колдовском сне; где-то неподалеку ухал филин.
     Преподобный Хассел Бартер решил подышать воздухом,  но  остановился  на
пороге оранжереи, увидав две фигуры, наполовину скрытые каким-то  растением.
Прижавшись друг к другу, они любовались луной,  и  он  тотчас  узнал  в  них
миссис Белью и Джорджа Пендайса.  И  не  успел  он  сделать  и  шага,  чтобы
ретироваться в комнаты или  выйти  в  сад,  как  миссис  Белью  оказалась  в
объятиях Джорджа. Она закинула голову и приблизила свое лицо к  самому  лицу
Джорджа. Лунный свет озарил лицо, белоснежный изгиб шеи.  Священник  Уорстед
Скайнеса увидел, как ее губы приоткрылись и смежились веки.

ГЛАВА VI

ВЛИЯНИЕ ПРЕПОДОБНОГО ХАССЕЛА БАРТЕРА

     Вдоль стен курительной, над кожаной панелью развешаны гравюры всадников
в ночных рубашках и колпаках, всадников в красных  мундирах  и  шляпах,  под
ними охотничьи стихи и шутки.
     Две  пары  оленьих  рогов  висят  над  камином:  -  память  о   любимом
Стрэжбегэли, о проданном лесе, где  водились  олени.  Там  вместе  со  своим
любимым старым егерем Ангусом добыл он  головы  этих  владык  ущелий.  Между
рогами картина, на  которой  изображен  улыбающийся  мужчина  с  ружьем  под
мышкой, две огромные  гончие,  бросающиеся  на  раненого  оленя  и  дама  на
маленькой лошади.
     Сквайр и Джеймс Молден  удалились  на  покой,  оставшиеся  расселись  у
камина. Джералд Пендайс стоит у столика, где на  подносе  графины  с  вином,
минеральная вода и бокалы.
     - Кто хочет вина? Всего один глоток... Бартер, вам налить? Джордж,  что
ты скажешь о капле...
     Джордж покачал головой. На его губах  бродила  улыбка,  странная  своей
чужеродностью, словно она принадлежала человеку иного склада и прокралась на
лицо Джорджа, светского человека, помимо его воли. Он  пытался  согнать  ее,
надеть на  лицо  привычную  маску,  но  эта  улыбка,  как  будто  наделенная
таинственной силой, выступала снова.
     Он со своими принципами, привычными взглядами был бессилен против  нее;
светскость с него сошла, и он остался наг, как человек,  сбросивший  одежды,
чтобы окунуться жарким полднем в прохладный источник, и не думающий  о  том,
сумеет ли он выбраться на берег.
     Эта улыбка на лице Джорджа занимала внимание присутствующих не  потому,
что была притягательна сама по себе, а лишь благодаря своей  чужеродности  -
так в толпе внимание всех устремляется на иностранца.
     Преподобный Хассел Бартер хмуро наблюдал эту улыбку, и необычные  мысли
приходили ему в голову.
     - Дядя Чарлз, выпьете?
     Генерал Пендайс погладил бакенбарды.
     - Самую малость, самую малость! Я слыхал, что наш  друг  сэр  Персиваль
собирается и в этот раз выставлять свою кандидатуру в парламент?
     Мистер Бартер поднялся и подошел к камину, подставив спину теплу.
     - Невероятно! Надо предупредить его немедленно, что  мы  не  можем  его
поддерживать.
     Джефри Уинлоу отозвался со своего места:
     - Если он выставит свою кандидатуру,  то  пройдет.  Он  слишком  ценный
человек!
     И, лениво попыхивая сигарой, добавил:
     - Должен признаться, господа, я не понимаю, какое отношение имеет это к
его общественной деятельности.
     Мистер Бартер выпятил нижнюю губу.
     - Он запятнан.
     - Но зато какая женщина! Кто устоит против таких чар?
     - Помню, в Галифаксе, - заметил генерал Пендайс, - сна считалась первой
красавицей.
     Мистер Бартер снова выпятил губу.
     - Не стоит говорить об этой...  дряни!  -  И  неожиданно  повернулся  к
Джорджу: - А что вы думаете на этот счет, Джордж? Грезите о  своих  победах,
а? - Тон его был странным.
     Джордж встал.
     - Пойду спать, - сказал он, - спокойной ночи. - И, быстро кивнув, вышел
из комнаты.
     За дверью на столике мореного дуба стояли  серебряные  подсвечники,  но
горела только одна свеча, бросая в бархатную черноту слабый золотистый свет.
Джордж зажег от нее свою свечу - впереди него легла золотистая дорожка, и он
стал подниматься по ней наверх. Джордж нес  свечу  на  уровне  груди.  Огонь
озарял белую манишку и красивое бульдожье лицо. Он отражался в серых глазах,
налитых кровью, словно от с  трудом  сдерживаемых  чувств.  На  площадке  он
остановился. В темноте наверху и внизу было тихо: дневная жизнь,  ее  легкие
шумы, суета приездов и отъездов, самое ее дыхание - все как  будто  забылось
сном. Жизнь дома, казалось, сосредоточилась сейчас в этом светлом пятне, где
Джордж стоял, прислушиваясь. Он слышал только стук собственного сердца, этот
слабый стук был единственным пульсом огромного спящего пространства. Так  он
стоял долго, как завороженный, слушая биение своего сердца. Вдруг  снизу  из
темноты донесся смех. Джордж вздрогнул. "Черт бы побрал  этого  Бартера!"  -
прошептал он и пошел дальше;  в  его  движениях  сказывалась  решимость.  Он
поднял свечу повыше, чтобы темнота отступила. Прошел свою комнату и замер  у
соседней двери. Кровь прилила к голове и тяжелыми ударами билась  в  висках,
губы дрожали. Он коснулся неверными пальцами ручки двери и снова замер,  как
изваяние, боясь услышать смех. Поднял свечу над головой так, что  осветились
самые дальние уголки, и с трудом глотнул...
     На другой день в купе первого класса трехчасового лондонского поезда  в
Бернард Скролз (на следующей станции после Уорстед Скайнеса)  вошел  молодой
чело-1 век. На нем было длинное, узкое пальто, щегольские белые перчатки.  У
молодого человека был прекрасный цвет  лица,  аккуратно  расчесанные  темные
усики, и его голубые глаза - в одном монокль, - казалось, говорили; "Вот  он
я, нет на свете более красивого и здорового человека". На  его  саквояже  из
самой лучшей кожи и картонке для шляпы стояло: "Е. Мейдью, 8 уланский полк".
     В углу купе, закутавшись в  меховую  накидку,  сидела  дама;  вошедший,
посмотрев в  ее  сторону,  встретил  холодный,  иронический  взгляд,  уронил
монокль и протянул руку.
     - Миссис Белью? Счастлив видеть вас так скоро!  Вы  в  Лондон?  Что  за
прекрасный образец старого английского джентльмена этот сквайр. Славный  был
вчера бал! А миссис Пендайс такая милая женщина.
     Миссис Белью пожала протянутую руку и откинулась на спинку сиденья. Она
была бледнее, чем обычно, но бледность была ей  к  лицу,  и  капитан  Мейдью
решил, что более очаровательной женщины он не встречал.
     - Я, благодарение богу, получил недельный отпуск. Унылая пора -  осень.
Охота на лисят кончилась. И теперь надо ждать до первого числа.
     Он поглядел в окно. Там, озаренные солнечным светом, красные  и  желтые
полосы живой изгороди  убегали  от  клубов  дыма,  тянувшегося  за  поездом.
Мейдью, окинув взглядом всю эту красоту, покачал головой.
     - В этой пестроте трудно разглядеть зверя. Какая жалость, что вы больше
не охотитесь!
     Миссис  Белью  не  отвечала,  и  эта  самоуверенность,   это   холодное
превосходство женщины, знающей свет, ее спокойный,  почти  пренебрежительный
взгляд - все это действовало неотразимо на  капитана  Мейдью.  И  он  ощутил
робость.
     "Вероятно, ты станешь моим рабом, - казалось, говорили ее глаза. -  Но,
право, я ничем не могу помочь тебе!"
     - Вы ставили на Эмблера? Удачные были для меня скачки.  Мы  с  Джорджем
школьные приятели. Славный малый этот Джордж!
     В самой глубине зеленоватых глаз миссис Белью что-то  шевельнулось,  но
Мейдью был занят в тот миг  своей  перчаткой.  Он  обнаружил  на  ней  след,
оставленный ручкой двери, и это огорчило его.
     - Вы хорошо знаете Джорджа?
     - О да!
     - Другие ни за что не открыли бы своих шансов перед скачками. Вы любите
скачки?
     - Страстно.
     - И я. - А глаза говорили: "Счастье любить то, что любите вы"; ибо  эти
глаза были сейчас околдованы. Капитан Мейдью  не  мог  оторвать  взгляда  от
полных  губ,  ясных,  чуть  насмешливых  глаз,  от  лица  молочной  белизны,
опушенного белым мехом воротника.
     На вокзале миссис Белью отказалась от его услуг, - он долго смотрел  ей
вслед, приподняв шляпу, и чувствовал себя несчастным. Но в кэбе очень  скоро
к нему вернулось его обычное расположение духа, и глаза приняли свойственное
им выражение: "Вот он я. На свете нет более здорового и красивого человека".

ГЛАВА VII

ДЕНЬ СУББОТНИЙ В УОРСТЕД СКАЙНЕСЕ

     В белом  будуаре  сидела  у  окна  миссис  Пендайс,  держа  на  коленях
распечатанное письмо. Она любила проводить здесь час перед тем, как  идти  в
церковь. Для нее было особенным удовольствием ничего  не  делать,  а  только
сидеть у окна, открытого в хорошую погоду, глядеть на лужайку перед демом  и
на короткий шпиль деревенской церкви за рощей вязов. Неизвестно, о  чем  она
думала все эти воскресные утра, сидя, положив руки на колени, ожидая,  чтобы
без четверти  одиннадцать  вошел  сквайр  со  словами:  "Пора,  дорогая,  не
опаздывай!" Волосы ее за эти годы подернулись сединой. Они побелеют  совсем,
а она будет все так же сидеть по утрам  в  воскресенья,  положив  на  колени
руки. Настанет день, когда место ее опустеет, и может  статься,  что  мистер
Пендайс, все еще прекрасно сохранившийся, войдет, забывшись, в ее комнату  и
скажет, как всегда: "Пора, дорогая, не опаздывай!"
     Этого не минуешь, всему свой черед; то же происходит и в сотнях  других
усадеб во "всех трех королевствах";  женщины  так  же  сидят  у  окна  своей
комнаты по воскресным утрам, пока их волосы не оденет иней, те женщины,  что
когда-то давным-давно в фешенебельной  церкви  навек  простились  со  своими
мечтами, со всеми возможными превратностями и неожиданностями земной жизни.
     Возле ее  стула  лежали  "милые  собачки"  -  так  они  проводили  свои
воскресные  утра,  и  время  от  времени  скай  (бедняжка  совсем  одряхлел)
высовывал длинный язык и лизал узконосый  ботинок  своей  госпожи  -  миссис
Пендайс когда-то славилась красотой, и ножка у "ее была маленькая.
     Возле нее на с