толике  стояла  фарфоровая  ваза,  полная  сухих  розовых
лепестков, сбрызнутых эссенцией,  пахнущей  цветом  шиповника.  Рецепт  этой
эссенции  миссис  Пендайс  узнала  от  своей  матери,  живя  еще  в   старом
уорикширском  поместье  Тоттериджей,  давно   проданном   мистеру   Абрахэму
Брайтмену. У миссис  Пендайс,  родившейся  в  1840  году,  была  слабость  к
благовониям, и она не стыдилась ее. Осеннее солнце светило мягко и  ясно,  и
таким же мягким и ясным был взгляд миссис Пендайс, задумчиво устремленный на
письмо. Она перевернула его и  принялась  читать  во  второй  раз.  Морщинка
набежала на лоб.  Не  часто  случалось,  чтобы  письмо,  требующее  принятия
решений и налагающее ответственность, попадало в руки миссис Пендайс,  минуя
справедливую и беспристрастную цензуру мистера Пендайса.  В  ведении  миссис
Пендайс было множество дел, но все они, как правило, не выходили за  пределы
усадьбы. В письме было вот что:

                                                      "ОСДЖ, Ганновер-сквер.
                                                            1 ноября 1891 г.


     Дорогая Марджори!
     Мне надо повидать вас по одному очень важному делу. Я  буду  в  Уорстед
Скайнесе в воскресенье днем. В эти часы есть какой-то поезд. Ночевать я могу
в любой каморке, если ваш дом, как обычно в эту пору, полон гостей. Пожалуй,
я изложу вкратце суть дела. Вам известно, что с тех пор, как умер отец  Элин
Белью, я ее единственный опекун. И я  считаю,  что  настоящее  ее  положение
невозможно и надобно положить ему конец. Этот  Белью  не  заслуживает  того,
чтобы думать о нем. Я не могу писать о кем хладнокровно,  поэтому  вовсе  не
буду о нем писать. Вот уже два года, как они живут врозь, и  только  по  его
вине. Все это время она волею закона была поставлена в ужасное,  безвыходное
положение; но теперь, благодарение  богу,  можно  будет,  кажется,  получить
развод. Вы хорошо меня знаете и сможете понять, чего стоило мне это решение.
Бог свидетель, если была бы иная возможность обеспечить будущее Элин,  я  не
преминул бы ею  воспользоваться  -  что  угодно,  только  не  это.  Но  иной
возможности  нет.  Марджори,  вы  единственная  женщина,  которая,  я  знаю,
сочувственно отнесется к Элин; к тому же я должен повидать Белью.
     Пусть честный толстяк Бенсон не  утруждает  своих  драгоценных  лошадей
ради моей персоны; я приду со станции пешком и свою зубную щетку донесу сам.

                                      Ваш любящий кузен Грегори Виджил".

     Миссис Пендайс улыбнулась. Ей не было смешно, но она  оценила  старание
Грегори пошутить и потому улыбнулась, и так, улыбаясь и  хмуря  лоб,  миссис
Пендайс задумалась над письмом. Недавний скандал - развод леди Розы Бетани с
мужем - наделал шуму во всем графстве, и даже сейчас говорить об  этом  надо
было осторожно. Хорэсу, несомненно,  будет  неприятен  новый  бракоразводный
процесс, да еще так близко от Уорстед Скайнеса. Когда в четверг Элин уехала,
он сказал:
     - Я рад, что Элин Белью уехала. Ее положение двусмысленно. Это шокирует
многих. Молдены были очень, очень...
     И  миссис  Пендайс  вспомнила  с  радостно  забившимся   сердцем,   как
остановила мужа на полуслове:
     - Эллен Молден слишком буржуазна!
     Неодобрительный взгляд мистера Пендайса не уменьшил удовольствия, какое
она получила, произнося это слово.
     Бедный Хорэс! И дети пошли в него, все, кроме Джорджа; Джордж -  точная
копия брата Губерта. Дорогой мальчик,  он  уехал  в  Лондон  в  пятницу,  на
следующий день, как уехали Элин и все остальные. А ей так хотелось, чтобы он
остался подольше. Так хотелось. Морщинка на лбу залегла глубже. Лондон плохо
действует на него! Воображение перенесло ее в Лондон, она бывала там  теперь
всего три недели, в июне и июле: вывозили девочек. Как раз когда сад  был  в
самом цветении; и эти три недели пролетали в суете, как один день...
     Она помнит другой Лондон: Лондон под весенним небом; в свете фонарей, в
долгие зимние вечера, когда каждый  прохожий  возбуждает  любопытство  своей
неведомой деятельной жизнью,  своими  неведомыми  острыми  радостями,  своей
незащищенностью от всяких превратностей, порой бездомный,  порой  без  куска
хлеба; так захватывающе, так непохоже...
     - Пора, дорогая, не опаздывай!
     Мистер Пендайс в свободной домашней куртке, которую полагалось  сменить
на черный сюртук, проходил через будуар миссис Пендайс, сопровождаемый своим
любимцем Джоном. У двери он обернулся, Джон тоже.
     - Надеюсь, что Бартер не будет сегодня слишком  многословен.  Я  должен
переговорить со старым Фоксом о новой соломорезке.
     Лежавшие возле своей  госпожи  терьеры  подняли  головы,  древний  екай
тихонько заворчал. Миссис Пендайс нагнулась и погладила его нос.
     - Рой, Рой, как не стыдно, хорошая собака
     - Совсем одряхлел, - сказал мистер  Пендайс,  -  скоро  последние  зубы
выпадут. Придется расстаться с ним.
     Миссис Пендайс заволновалась, покраснела:
     - Нет, нет, Хорэс, как можно!
     Сквайр кашлянул.
     - Надо думать и о животном!
     Миссис Пендайс поднялась, нервно комкая письмо, и вышла вслед за мужем.
     К церкви вела  неширокая  дорога  через  приусадебный  луг,  и  по  ней
цепочкой  растянулись  обитатели  Уорстед  Скайнеса.  Сперва  шли   нарядные
горничные по двое и трое, за ними важный дворецкий, следом лакей  с  грумом,
распространяя запах помады.  Затем  вышагивал  генерал  Пендайс  в  шляпе  с
квадратной тульей, толстая трость в одной  руке,  молитвенник  -  в  другой,
рядом с ним шли Нора и Би тоже с молитвенниками и в сопровождении  терьеров.
И, наконец, сквайр в цилиндре, а шагах в шести-семи за ним - миссис  Пендайс
в маленькой черной шляпке.
     Грачи не кружили над церковью, не  было  слышно  их  криков,  и  только
низкие холодные удары колокола, возвещавшего начало службы, нарушали  тишину
воскресного утра. Старая лошадь, которую все еще  выводили  пастись,  стояла
неподвижно, повернув  голову  к  дороге.  За  церковной  оградой  священник,
плотный, квадратный, в надвинутой на лоб шляпе с низкой тульей, беседовал  с
глуховатым крестьянином.
     Увидав семейство Пендайсов, он снял шляпу, кивком приветствовал дам  и,
не окончив фразы, исчез в ризнице. Миссис Бартер выдвигала регистры  органа,
готовясь заиграть при появлении мужа, и  ее  восторженно-беспокойный  взгляд
был устремлен на дверь ризницы.
     Сквайр и миссис Пендайс, идя теперь почти бок о  бок,  прошли  в  глубь
церкви и заняли свои места рядом с дочерьми и генералом на первой  скамье  с
левой стороны. Скамья была высокая, с мягким сиденьем. Семейство  опустилось
на колени, на толстые красные  подушки.  Миссис  Пендайс  минуту  оставалась
погруженной в размышления. Мистер Пендайс поднялся  с  колен  раньше,  жены,
глянул вниз и подвинул ногой подушку,  слишком  близко  лежавшую  у  скамьи.
Водрузив на нос очки, он заглянул в пухлую библию, затем подошел к аналою  и
стал  искать  тексты  сегодняшней  службы.   Колокол   отзвонил,   заворчали
раздуваемые меха. Миссис Бартер  начала  играть.  Вышел  священник  в  белом
стихаре. Мистер Пендайс, все  еще  спиной  к  алтарю,  перелистывал  библию.
Служба началась.
     Сквозь простое стекло высокого окна правого придела на скамью Пендайсов
падал косой луч. Потихоньку он перебрался на лицо миссис Бартер, осветив  ее
нежные, в сетке морщинок, лихорадочно  горевшие  щеки,  бороздки  на  лбу  и
сияющие глаза, радостно-тревожные, которые она то и дело переводила с нот на
мужа. Едва по лицу мистера Бартера пробегала тень или его  брови  хмурились,
мелодия начинала трепетать, как будто вторила  состоянию  души  той,  из-под
чьих пальцев лилась. Дочери мистера Пендайса пели громко и  приятно.  Мистер
Пендайс тоже пел, и один или два раза удивленно обернулся на брата, негодуя,
почему он жалеет голос.
     Миссис Пендайс не пела, хотя губы ее шевелились. Она  следила  глазами,
как пляшут в длинном косом луче тысячи крохотных пылинок. Золотистая  полоса
медленно отодвигалась от нее и вдруг пропала. Миссис Пендайс опустила  глаза
- что-то исчезло из ее души  вместе  с  лучом  солнца,  губы  ее  больше  не
шевелились.
     Сквайр громко пропел две  фразы,  проговорил  три,  опять  пропел  две.
Псалом был окончен. Мистер Пендайс  покинул  свое  место,  положил  руки  на
аналой, чуть подался вперед и стал питать библию. Он читал об Аврааме и Лоте
- о том, как Лот ходил с Авраамом и был у них мелкий и крупный скот, о  том,
как они не могли жить вместе. Читая, он подпал под гипнотизирующее  действие
собственного голоса и машинально повторял про себя:
     "Это читаю я, Хорэс Пендайс, и читаю хорошо. Я - Хорэс Пендайс.  Аминь,
Хорэс Пендайс!"
     А миссис Пендайс, сидя на первой скамье слева и  устремив  по  привычке
взгляд на мужа, думала, что, когда снова придет весна, она поедет в  Лондон,
остановится в гостинице Грина,  где  всегда  останавливалась  с  отцом,  еще
будучи ребенком. Джордж обещал поухаживать за ней, походить с ней в  театры.
И, позабыв, что мечтала так каждую осень уже десять лет, она тихо улыбалась,
качая головой. A мистер Пендайс читал: "И я сделаю потомство твое, как песок
земной; если кто может сосчитать песок земной, то и потомство  твое  сочтено
будет. Встань, пройди по земле сей в долготу и в ширину ее, ибо я  тебе  дам
ее. И двинул Авраам шатер, и пошел, и  поселился  у  дубравы  Мамре,  что  в
Хевроне; и создал там жертвенник. Господу".
     Солнце, подкравшееся ко второму окну, опять бросило  косой  сноп  света
через всю церковь, и опять заплясали в нем миллионы пылинок,  а  служба  все
продолжалась.
     Затем стало тихо. Снаружи спаньель Джон, припав почти  к  самой  земле,
просунул свой  узкий  черный  нос  под  кладбищенские  ворота;  фокстерьеры,
терпеливо дожидавшиеся в траве, навострили уши. Голос, бубнивший  что-то  на
одной ноте, прервал тишину. Спаньель Джон вздохнул,  фоксы  опустили  уши  и
улеглись один подле  другого.  Священник  начал  проповедь.  Он  говорил  об
умножении рода человеческого, и шестеро меньших Бартеров на передней  скамье
с правого края  беспокойно  заерзали.  Миссис  Бартер,  сидевшая  у  органа,
выпрямившись, не сводила лучистых глаз  с  лица  мужа;  морщинка  недоумения
прорезала ее лоб. Время от времени она шевелила плечами,  как  будто  у  нее
уставала спина. Взгляд священника метал молнии на прихожан,  дабы  никто  из
них не заснул в храме. Он говорил громким, как труба, голосом.
     Бог, говорил он, захотел, чтобы человек размножался. Бог решил, что так
будет. Бог повелел, чтобы так было. Бог создал человека  и  сотворил  землю.
Бог создал человека, чтобы он наполнял землю.  Он  создал  человека  не  для
того, чтобы тот сомневался, спрашивал, или оспаривал.  Он  создал  человека,
чтобы человек плодился и обрабатывал землю. В прекрасном  поучении,  которое
они слушали сегодня, говорится, что бог наложил на человека  узы  -  брачные
узы; в этих узах человек должен умножаться, исполнить свой долг - плодиться,
как плодился Авраам. В наши  дни  человека  подстерегают  многие  опасности,
западни, ловушки, в наши дни люди, презрев стыд,  открыто  отстаивают  самые
позорные воззрения. Пусть же они остерегаются. Его священный долг - изгонять
кощунствующих за пределы прихода,  вверенного  его  попечению  самим  богом.
Говоря словами нашего  великого  поэта:  "Эти  люди  опасны"  -  опасны  для
христианства, опасны для Англии, для всей нации. Люди рождаются не  за  тем,
чтобы поддаваться  греховным  побуждениям,  потакать  своим  слабостям.  Бог
требует жертв от человека.  Любовь  к  родине  требует  жертв  от  человека,
требует, чтобы человек умел обуздывать свои  желания  и  прихоти.  Любовь  к
своей стране  требует  выполнения  первого  долга  христианина  и  человека:
плодиться и размножаться,  чтобы,  как  говорил  господь,  обрабатывать  эту
щедрую землю не только для  себя  и  своего  блага.  Она  требует  от  людей
умножаться, чтобы они и их дети могли поразить врагов королевы и страны,  не
посрамить дорогое каждому англичанину слово "Англия", если  какой-нибудь  ее
враг решится безрассудно втоптать в грязь ее стяг.
     Сквайр открыл глаза и взглянул  на  часы.  Сложив  руки  на  груди,  он
кашлянул - он  думал  сейчас  о  соломорезке.  Подле  него  миссис  Пендайс,
устремив взгляд на алтарь, улыбалась, как во сне. Она думала:  "У  Милуорда,
на Бонд-стрит, бывает отличное кружево. Может быть, весной я... Или нет -  у
Гоблина, их венецианские кружева..." А  через  четыре  ряда  от  них  сидела
старуха  крестьянка,  стройная,  как  молоденькая  девушка;   ее   старчески
сморщенное  лицо  светилось  восторгом  и  умилением.  Всю  службу  она   не
шелохнулась; взгляд ее  не  отрывался  от  движущихся  губ  священника,  она
упивалась его словами. Правда, тусклые глаза различали лишь какое-то смутное
пятно, а уши не слыхали ни слова, но она сидела на той самой  скамейке,  где
сидела всю жизнь, и ни одной мысли не было у нее в голове. Пожалуй, так  оно
было и лучше, уж недалек был ее конец.
     За церковной оградой, на согретой солнцем  траве,  лежали  фокстерьеры,
прижавшись друг к другу, словно им было зябко; их маленькие  зоркие  глазки,
не отрываясь, следили за церковными дверями, а резиновый нос спаньеля  Джона
еще более усердно подкапывался под кладбищенскую калитку.

ГЛАВА VIII
                       ГРЕГОРИ ВИДЖИЛ ПРЕДПОЛАГАЕТ...

     Около трех часов  пополудни  мужчина  высокого  роста  шагал  по  аллее
Уорстед Скайнеса, в одной руке неся шляпу,  в  другой  маленький  коричневый
саквояж. Порой он останавливался, дыша полной грудью, и ноздри  его  прямого
носа расширялись. У него была красивой формы голова и длинные, разметавшиеся
крыльями волосы. Он носил  свободное  платье,  шаг  его  был  пружинист.  Он
остановился  посреди  аллеи  и  вздохнул  глубоко,  глядя  в  небо  голубыми
блестящими глазами, и любопытная малиновка вспорхнула с куста  рододендрона,
а когда он двинулся дальше, засвистела. Грегори  Виджил  обернулся,  вытянул
дудочкой губы, готовые в любую минуту сложиться в улыбку, и, если  отвлечься
от его сухощавости, стал очень похож на  эту  птичку,  считающуюся  особенно
английской.
     Высоким тихим голосом, приятным для слуха, он спросил миссис Пендайс, и
его тут же проводили в белый будуар.
     Миссис Пендайс встретила его ласково:  как  многие  женщины,  ежедневно
слышащие от своих мужей ироническое: "А, твоя семья!"  -  она  любила  своих
родственников.
     - Знаете, Григ, - сказала  она,  когда  кузен  уселся,  -  ваше  письмо
смутило меня. Уход Элин от мужа вызвал столько пересудов. Я понимаю, так  уж
вышло, но Хорэс, вы ведь знаете его... Сквайры, священники и  вообще  все  в
графстве думают на этот счет одинаково. Мне-то  она  очень  нравится  -  она
очень хороша собой, но, Грегори, мне  и  муж  ее  симпатичен.  Он  отчаянная
натура - это так необычно, и, знаете, мне кажется, что Элин немножко походит
на него.
     У Грегори Виджила на висках вздулись жилы и, прижав  руку  ко  лбу,  он
воскликнул:
     - Походит? Походит на него? Может ли роза походить на артишок?
     Миссис Пендайс продолжала:
     - Я так была рада видеть ее в нашем  доме.  Это  первый  раз,  как  она
покинула Сосны. Когда же это случилось? Два года назад? Но, видите ли, Григ,
Молдены были очень недовольны. Так вы считаете, что развод необходим?
     Грегори Виджил ответил:
     - Боюсь, что необходим.
     Миссис Пендайс невозмутимо выдержала взгляд  кузена,  разве  что  брови
приподнялись выше, чем обычно: но пальцы ее, выдавая затаенное беспокойство,
сплетались и расплетались. Она вдруг представила себе Джорджа и рядом с  ним
Элин.  В  ней  говорила   невнятная   материнская   тревога,   инстинктивное
предчувствие опасности. Она уняла пальцы, опустила глаза и сказала:
     - Конечно, Григ, я помогу, если  понадобится,  только  Хорэс  очень  не
любит, когда что-нибудь попадает в газеты.
     Грегори Виджил задохнулся.
     - Газеты! - воскликнул он. - Как это  гнусно!  Подумать,  что  в  нашем
обществе допускают такое глумление над женщиной! Поймите, Марджори, я  думаю
только об Элин, в этом деле меня заботит только ее судьба и ничто другое.
     Миссис Пендайс проговорила:
     - Конечно, дорогой Григ, я понимаю.
     - Ее положение невыносимо. Как можно, чтобы всякий мог распускать о ней
грязную клевету!
     - Но, Григ, дорогой, мне кажется, ее это вовсе  не  волнует,  она  была
весела и довольна.
     Грегори провел ладонью по волосам.
     - Никто не понимает ее, - сказал он. - Она мужественная женщина.
     Миссис Пендайс украдкой взглянула на кузена, и чуть насмешливая  улыбка
промелькнула на ее губах.
     - Всякий, кто знает Элин, знает, какая сильная у нее  душа.  Но,  Григ,
быть может, и вы не совсем понимаете ее!
     Грегори Виджил прижал руку ко лбу.
     - Можно, я на минутку открою окно? - сказал  он.  Снова  пальцы  миссис
Пендайс стали нервно теребить друг друга, и снова она уняла их.
     - На прошлой неделе у нас было  много  гостей,  а  теперь  один  Чарлз.
Джордж и тот уехал; он будет жалеть, что не видел вас.
     Грегори не повернул  головы  и  не  отвечал,  на  лице  миссис  Пендайс
появилось беспокойство.
     - Я так рада, что лошадь Джорджа пришла первой! Боюсь  только,  что  он
играет крупно. Хорошо, что Хорэс ничего не знает.
     Грегори молчал.
     Беспокойство на лице миссис Пендайс сменилось ласковым восхищением.
     - Григ, дорогой, как  вы  ухаживаете  за  своими  волосами?  Они  такие
красивые, длинные и вьются.
     Грегори повернулся, порозовев.
     - Тысячу лет собираюсь постричься. Вы уверены, Марджори, что ваш муж не
в состоянии понять, в какое она поставлена положение?
     Миссис Пендайс сидела, устремив взгляд на свои колени.
     - Дело в том, Григ, - проговорила она, - что Элин прежде часто бывала у
нас, до того как покинуть Сосны, и к тому же она моя  родственница,  хоть  и
дальняя. А эти отвратительные бракоразводные  дела  иной  раз  приводят  бог
знает к чему. Хорэс, я уверена, скажет, что она  должна  вернуться  к  мужу;
или, если это невозможно, он скажет, что она должна помнить свой долг  перед
обществом.  Процесс  леди  Розы  Бетани  всех  неприятно  поразил.  И  Хорэс
нервничает. Не знаю отчего, но в деревне  решительно  все  настроены  против
женщин, отстаивающих свое право  жить,  как  им  хочется.  Вы  бы  послушали
мистера Бартера или сэра Джеймса Молдена и других; но занятнее всего, что  и
женщины на их стороне. Мне это, разумеется,  кажется  странным.  Потому  что
ведь в нашем роду многие венчались тайно и вообще вели себя иногда  не  так,
как все. Да, я понимаю и жалею Элин, но я еще  должна  думать  и  о...  о...
Знаете, как в деревне, еще и не сделал ничего, а уже все говорят. Сплетни  и
охота - вот и все деревенские развлечения.
     Грегори Виджил обхватил руками голову.
     - Ну, если от рыцарского благородства осталось только это,  то  хорошо,
что я не сквайр.
     Глаза миссис Пендайс блеснули.
     - Ах, - сказала она, - как часто я думала об этом!
     Оба долго молчали. Наконец Грегори сказал:
     - Я не могу переделать взгляды общества. Но мне ясен мой долг. У нее  в
целом мире нет никого, кроме меня.
     Вздохнув, миссис Пендайс поднялась со стула и сказала:
     - Ну и прекрасно, Грегори, а теперь идем пить чай.
     По воскресеньям чай в Уорстед Скайнесе накрывался в большой гостиной. К
чаю обычно приходили мистер  Бартер  с  женой.  Молодой  Сесил  Тарп  явился
сегодня со своей собакой, и теперь она скулила под дверью.
     Генерал Пендайс, заложив ногу  на  ногу  и  соединив  кончики  пальцев,
откинулся на спинку стула и смотрел в  стену.  Сквайр,  держа  в  руке  свое
последнее приобретение - яичко, показывал его рябинки Бартеру.
     В углу, у фисгармонии, на которой никто никогда не играл, Нора  болтала
о местном хоккейном клубе с миссис Бартер, не сводивше