он  на  тебе,  пожалуйста.
Защитник пытался было доказать невменяемость. А он это  из  мести,  негодяй.
Разумеется, мы признали  его  виновным.  Его  приговорят  к  повешению,  вот
увидишь. Из всех тягчайших преступлений поджог - самое... самое...
     Мистер Пендайс не мог найти слова, чтобы высказать свой взгляд  на  это
злодеяние, и, тяжело вздохнув, прошел к себе в гардеробную.  Миссис  Пендайс
тихонько вышла за дверь и поспешила  в  комнату  сына.  Джордж,  без  фрака,
вдевал запонку в манжету.
     - Позволь, я помогу тебе, дорогой. Как гадко крахмалят в  Лондоне!  Так
приятно хоть чем-нибудь услужить тебе, мой мальчик.
     - Как ты себя чувствуешь, мама?
     На лице матери появилась улыбка, немного печальная, немного  лукавая  и
вместе с тем  жалкая.  "Как?  Уже?  Не  отталкивай  меня,  мой  мальчик!"  -
казалось, говорила она.
     - Прекрасно, милый. А как у тебя дела?
     Джордж ответил, стараясь не глядеть ей в глаза:
     - Так себе. На прошлой неделе я много потерял на "Сити".
     - Это скачки? - спросила миссис Пендайс. Таинственным чутьем матери она
угадала, что
     Джордж поспешил сообщить ей это неприятное известие, чтобы  отвлечь  ее
внимание от главного: Джордж никогда не любил хныкать и жаловаться.
     Она опустилась на краешек софы и, хотя гонг к обеду должен был  вот-вот
ударить, заговорила о пустяках, чтобы подольше побыть с сыном.
     - Какие еще новости? Ты так давно  у  нас  не  был.  О  наших  делах  я
подробно тебе писала. А у мистера Бартера ожидается прибавление семейства.
     - Еще? Я встретил Бартера на пути сюда. Вид у него был хмурый.
     В глазах миссис Пендайс мелькнуло беспокойство.
     - О, я не  думаю,  чтобы  причиной  было  предстоящее  событие.  -  Она
умолкла, но чтобы заглушить поднимающийся страх, снова заговорила: - Если бы
я знала, что ты будешь, я не отпустила бы Сесила Тарпа. А каких  хорошеньких
щенят принесла Вик! Хочешь взять одного?  У  них  вокруг  глаз  такие  милые
черные пятна.
     Она наблюдала за сыном, как только может мать:  любовно,  украдкой,  не
упуская ни одной мелочи,  ни  одного  движения  мускулов  в  лице,  стараясь
прочитать состояние его души. -
     "Что-то тревожит его, - думала она. - Как он изменился за то время, что
мы не видались! Что с ним? Я чувствую, что он так далек от меня, так далек!"
     Но она знала также, что он приехал  домой,  потому  что  был  одинок  и
несчастен, и бессознательно потянулся к матери.
     И  в  то  же  время  она  понимала,  что  если  станет  надоедать   ему
любопытством, он еще дальше уйдет от нее. А  это  было  бы  нестерпимо;  вот
почему она ничего не спрашивала и только изо всех сил старалась скрыть  свою
боль.
     Она спускалась в столовую, опираясь на руку  сына,  прижимаясь  к  нему
плотнее, позабыв, как всю зиму мучилась его отчужденностью,  замкнутостью  и
неподступностью.
     В гостиной уже собрались мистер Пендайс и девочки.
     - А, Джордж, - сухо приветствовал сына сквайр, - рад тебя  видеть.  Как
можно терпеть Лондон в это время года! Но раз уж ты приехал,  останься  хотя
бы на два дня. Я хочу показать тебе имение. Ты ведь ничего  в  хозяйстве  не
смыслишь. А я могу каждую минуту умереть. Так что подумай и оставайся!
     Джордж мрачно поглядел на отца:
     - К сожалению, меня в Лондоне  ждут  дела.  Мистер  Пендайс  подошел  и
камину и стал к нему спиной.
     - Так всегда: я прошу его сделать простую вещь ради его же блага,  а  у
него дела. А мать ему потакает во всем. Би, поди сыграй мне что-нибудь.
     Сквайр терпеть не мог, когда  ему  играли.  Но  это  было  единственным
пришедшим ему в голову распоряжением, которое - он знал  -  будет  выполнено
беспрекословно.
     Отсутствие гостей мало чем изменило церемонию обеда, который в  Уорстед
Скайнесе считался событием, венчающим день. Было, правда, всего семь перемен
блюд и не подавалось шампанское. Сквайр пил рюмку-другую кларету и при  этом
говаривал: "Мой отец всю жизнь выпивал вечером бутылку портвейна, и хоть  бы
что. Последуй я его примеру, меня это в год свело бы в могилу".
     Би и Нора пили  воду.  Миссис  Пендайс,  в  душе  отдавая  предпочтение
шампанскому, пила понемножку испанское  бургундское,  выписываемое  для  нее
мистером Пендайсом за весьма умеренную цену; от обеда к обеду оно  хранилось
закупоренным особой пробкой. Миссис Пендайс угощала сына:
     - Выпей моего бургундского, милый, оно превосходно.
     Джордж отказался и  потребовал  виски  с  содой,  взглянув  в  упор  на
дворецкого, ибо напиток был чересчур желт.
     Под действием еды к мистеру Пендайсу вернулось его обычное  благодушие,
хотя будущее еще представлялось ему в печальном свете.
     - Вы, молодые люди, - говорил он, снисходительно поглядывая на Джорджа,
- все такие индивидуалисты.  Развлечение  вы  превращаете  в  дело.  Во  что
превратят вас к пятидесяти годам ваши скачки,  бильярд,  пикет!  Воображение
ваше спит. Чем прожигать жизнь, подумали бы лучше,  каково  вам  придется  в
старости. Да-с! - Мистер Пендайс поглядел на дочерей, и обе воскликнули:
     - О, папа! Что ты говоришь!
     Нора, отличавшаяся большей силой характера, чем сестра, прибавила:
     - Мама, правда, папа ужас что говорит?!
     А миссис Пендайс, не отрываясь, смотрела на сына. Сколько  вечеров  она
тосковала, глядя на его пустое место за столом!
     - Сегодня вечером поиграем в пикет, Джордж?
     Джордж взглянул на мать и кивнул, невесело улыбнувшись.
     Вокруг стола по толстому, мягкому ковру неслышно двигались дворецкий  с
лакеем. Огонь восковых  свечей  мягко  поблескивал  на  серебре,  фруктах  и
цветах, на белых девичьих шеях, на румяном лице Джорджа, на белом глянце его
манишки, горел в бриллиантах, унизывающих тонкие, нежные пальцы его  матери,
освещал прямую и все еще бодрую фигуру сквайра, в комнате  томительно-сладко
пахло азалиями и нарциссами. Би с мечтательным  взором  вспоминала  молодого
Тарпа (он сказал сегодня, что любит ее) и гадала, даст ли отец согласие.  Ее
мать думала о Джордже, украдкой поглядывая на его  расстроенное  лицо.  Было
тихо, только позвякивали вилки и слышались голоса сквайра и Норы, беседующих
о пустяках.
     Снаружи за высокими  распахнутыми  окнами  спала  мирная  земля;  луна,
оранжевая и круглая, как монета, тяжело висела над самыми верхушками кедров;
озаренные ее светом шепчущие полосы безлюдных полей лежали в полузабытьи,  а
за этим светлым кругом царила бездонная и таинственная тьма - великая  тьма,
укрывающая от их глаз весь неугомонный мир.

ГЛАВА III

ЗЛОВЕЩИЙ ВЕЧЕР

     В  день  больших  скачек  в  Кемптон-парке,  где  Эмблер,   считавшийся
фаворитом, проиграл у самого финиша, Джордж Пендайс  стоял  перед  входом  в
свою квартиру, которую он снял неподалеку от  миссис  Белью:  в  ту  минуту,
когда он вкладывал ключ в замочную скважину, кто-то, подойдя  сзади  быстрым
шагом, спросил:
     - Мистер Джордж Пендайс?
     Джордж обернулся.
     - Что вам угодно?
     Человек протянул Джорджу длинный конверт.
     - От фирмы Фрост и Таккет.
     Джордж распечатал конверт, вынул листок бумаги и прочитал:
     "Судейская коллегия, завещания и разводы.
     Ходатайство Джэспера Белью..."
     Джордж поднял глаза - в  них  стояло  такое  непритворное  безразличие,
беззлобие, побитость и упрямство, что рассыльный отвел глаза, как  будто  он
ударил лежачего.
     - Благодарю вас. До свидания!
     Он захлопнул дверь и прочел бумагу  от  первого  слова  до  последнего.
Несколько подробностей, и в конце требование  о  возмещении  ущерба;  Джордж
улыбнулся.
     Если бы он получил эту бумагу три месяца назад, он  отнесся  бы  к  ней
по-иному. Три месяца назад он почувствовал бы ярость, что пойман. Первая его
мысль была бы: "Я впутался в эту историю, впутался сам.  Никогда  не  думал,
что может случиться такое. Черт возьми! Надо  кого-то  повидать,  прекратить
все это! Должен быть выход!" У Джорджа было скудное воображение.  Мысли  его
завертелись бы по этому кругу, и он сразу принялся  бы  действовать.  Но  то
было три месяца назад, а теперь...
     Он закурил папиросу и сел на диван. В его сердце была странная надежда,
нечто вроде неожиданной радости на похоронах. Он может  сейчас  же  пойти  к
нему него есть предлог... Не надо будет  сидеть  дома  и  ждать...  ждать...
ждать, вдруг ей вздумается прийти.
     Он встал, выпил рюмку виски, снова сел на диван.
     "Если она не придет до восьми, - подумал он, - я зайду к ней".
     Напротив дивана было большое зеркало,  и  Джордж  отвернулся  к  стене,
чтобы не видеть своего лица. На нем была мрачная решительность, как будто он
хотел сказать: "Я покажу им всем, что рано еще считать меня побитым!"
     Услыхав звяканье ключа, Джордж соскочил с дивана, и  лицо  его  закрыла
привычная маска. Она вошла, как обычно, скинула мантилью и  осталась  стоять
перед ним с обнаженными плечами. Глядя  на  нее,  Джордж  попытался  понять,
знает она или нет.
     - Я решила, что лучше всего приехать, -  сказала  она.  -  Вижу,  и  ты
получил этот очаровательный сюрприз.
     Джордж кивнул. Минуту оба молчали.
     - Это довольно забавно, но мне жаль тебя, Джордж.
     Джордж тоже улыбнулся, но улыбка вышла кривая.
     - Я сделаю все, что могу.
     Миссис Белью подошла совсем близко к нему.
     - Я читала о кемтонских скачках.  Какое  невезение!  Ты,  верно,  много
проиграл. Бедный мой! Беда никогда не приходит одна.
     Джордж опустил глаза.
     - Это не страшно. Была бы ты со мной.
     Ее руки обвили его шею, но они были холодны, как мрамор; он заглянул ей
в глаза и прочел в них насмешку и жалость.
     Их кэб, выехав на широкую улицу, влился в поток,  мчавшийся  к  центру,
мимо Хайд-парка, где зазеленевшие ветви  взметывались  на  ветру,  как  юбки
балерин, мимо Клуба стоиков, мимо  других  клубов,  гремя,  звеня,  чуть  не
сталкиваясь, обгоняя омнибусы, такие уютные, неповоротливые, с двумя  рядами
пассажиров, чинно сидящих друг против друга в тусклом свете фонаря.
     В ресторане  Блэфарда  высокий  смуглый  молодой  официант  почтительно
подхватил ее мантилью,  маленький  лакей  улыбнулся  своими  страдальческими
глазами. Тот же красноватый отблеск упал  на  ее  руки  и  плечи,  желтые  и
зеленые цветы так же вызывающе топорщились в голубых вазах. Те же названия в
меню. Тот же взгляд праздного любопытства, мелькнувший в щели между красными
шторами. То и дело за  ужином  Джордж  украдкой  поглядывал  на  лицо  своей
спутницы и диву давался, так было оно беспечно. К тому  же  последнее  время
миссис Белью все чаще бывала  мрачна  и  раздражительна,  а  сегодня  в  ней
чувствовалась какая-то отчаянная веселость.
     Посетители за соседними столиками - сезон начался, и зал  был  полон  -
поглядывали в их сторону: так заразительно она смеялась, - но Джердж начинал
испытывать нечто похожее на ненависть.  Какой  бес  сидит  в  этой  женщине,
отчего она может смеяться, когда ему так тяжело! Но он не сказал  ни  слова,
не смел даже взглянуть на нее, чтобы не выдать своих чувств.
     "Мы должны объясниться, - думал он, - надо  смотреть  правде  в  глаза.
Надо что-то делать, а она сидит тут и хохочет, и все оглядываются  на  нас".
Делать? Что делать, когда почва уходит из-под ног?
     Соседние столики пустели один за другим.
     - Джордж, поедем куда-нибудь, где можно будет танцевать.
     Джордж удивленно поднял брови.
     - Куда, дорогая? Нам некуда ехать!
     - Ну хоть в эту вашу "Богему".
     - Тебе неприлично показываться в подобном месте.
     - Почему? Кому какое дело, куда мы ездим, что делаем!
     - Мне до этого дело!
     - Ах, мой друг, ты жив только наполовину.
     Джордж раздраженно ответил:
     - Ты, кажется, принимаешь меня за подлеца!
     А в душе ни капли злобы, только страх потерять ее.
     - Хорошо, едем тогда в Ист-Энд. Ну, давай сделаем что-нибудь такое, что
не принято.
     Они взяли извозчика и отправились в Ист-Энд. И он и она еще ни разу  не
были в этой неведомой земле.
     - Запахни мантилью, дорогая, здесь это покажется странным.
     Миссис Белью рассмеялась.
     - В шестьдесят лет ты будешь вылитый отец.
     И еще больше распахнула мантилью. Вокруг шарманки на углу улицы плясали
девочки в ярких платьях. Миссис Белью приказала извозчику остановиться.
     - Хочу посмотреть на этих детей.
     - Не ставь нас в глупое положение.
     Миссис Белью приоткрыла дверцу кэба.
     - Пожалуй, я пойду плясать с ними!
     - Ты сошла с ума! - воскликнул Джордж. - Сиди спокойно!
     Он протянул руку и загородил ей путь. Прохожие с интересом смотрели  на
происходящее. Уже начинала собираться толпа.
     - Пошел! - крикнул Джордж.
     Кое-кто из зевак засмеялся, извозчик стегнул лошадь, кэб покатил.
     Пробило двенадцать, когда кэб остановился у старой церкви на набережной
Челси; за последний час не было сказано ни слова.
     Весь этот час Джордж думал:
     "И ради этой женщины я пожертвовал всем. Это женщина, к которой я  буду
привязан на всю жизнь. Мне  с  ней  не  порвать!..  Если  бы  только  я  мог
расстаться с ней! Но я жить без нее не могу. Мука, когда она  со  мной,  еще
большая мука, когда ее нет. Одному богу ведомо, чем все это кончится".
     Он нашел в темноте ее руку: безучастная и  холодная,  как  из  мрамора.
Глянул ей в лицо и ничего не прочел в ее зеленоватых  глазах,  блестевших  в
темноте, как глаза кошки.
     Кэб отъехал, они стояли, освещенные  уличным  фонарем,  глядя  друг  на
друга. Джордж думал: "Я сейчас расстанусь с ней, а что же дальше?"
     Она вынула ключ, вложила его в скважину и обернулась. На  этой  пустой,
тихой улице,  где  ветер  посвистывал  и  подвывал,  огибая  углы  домов,  и
раскачивались  огни  фонарей,  ее   лицо,   ее   фигура   были   неподвижны,
непроницаемы, как у сфинкса. Только в глазах, устремленных на  него,  играла
жизнь.
     - Спокойной ночи! - наконец прошептал он.
     Она поманила его.
     - Сегодня я твоя, Джордж! - сказала она

ГЛАВА IV
                          ГОЛОВА МИСТЕРА ПЕНДАЙСА

     Голова мистера Пендайса, если  смотреть  на  нее  сзади,  когда  мистер
Пендайс сидит за своим бюро в библиотеке - там обычно  он  проводит  утра  с
половины десятого до одиннадцати, а то и до двенадцати, - проливала  немалый
свет на его характер и на характер класса, к которому он принадлежал.
     Это был английский тип головы. Почти национальный. С выпуклым затылком,
круто  спускающимся  к  шее,  суженная  в  висках  и  скулах,  с  выдающимся
подбородком - линия, проведенная от наиболее  выступающей  точки  затылка  к
подбородку, оказалась бы чересчур длинной. Внимательный наблюдатель заключил
бы, что излишняя вытянутость этого черепа указывает на характер решительный,
склонный к действиям; а его суженность - на своенравие, доходящее  порой  до
тупого упрямства; тонкая жилистая шея, поросшая редкими  волосами,  и  умные
уши усиливали это впечатление. Когда вы видели это лицо  с  сухим  румянцем,
которому ветры и непогода добавили желтизны,  а  солнце  смуглости,  коротко
подстриженные волосы, серые недовольные глаза, сомнения не оставалось: перед
вами англичанин, землевладелец и, вопреки мнению мистера  Пендайса  о  самом
себе, индивидуалист. Его голова более всего напоминала адмиралтейскую  башню
в Дувре - это страннее, длинное сооружение с закруглением на конце,  которое
смущает своим видом впервые вступившего на  английские  берега  чужестранца,
изумляет его и поражает страхом.
     Он сидел за своим бюро недвижно,  слегка  нагнувшись  над  бумагами,  с
видом человека, не отличающегося быстротой соображения; время от времени  он
откладывал перо, чтобы справиться в календаре, лежащем по  левую  руку,  или
заглянуть в один из документов, заполняющих многочисленные  отделения  бюро.
Поодаль лежала раскрытая старая подшивка  "Пэнча";  мистер  Пендайс,  будучи
землевладельцем, знал этот журнал, как свои пять пальцев.
     В минуты отдыха лучшим развлечением для него были эти  иллюстрированные
страницы, и, дойдя до изображения Джона Буля, он всякий раз говорил себе:
     "Надо же было изобразить англичанина таким толстяком!"
     Как   будто   художник   нанес   ему   смертельную   обиду,   изобразив
представителем английской нации не его тип, а  тот,  который  теперь  быстро
выходил из моды. Мистер Бартер, слыша подобные рассуждения  из  уст  мистера
Пендайса, всякий раз решительно протестовал, ибо сам был крепкого  сложения,
полноват и продолжал полнеть.
     Каждый из них, считая себя типичным англичанином, вместе с тем полагал,
что стоит гораздо выше старинного типа  англичанина  георгианской  и  ранней
викторианской эпохи, любителя ростбифа и портвейна, пива  и  верховой  езды.
Они были светскими людьми, шли в ногу с  веком,  аристократическая  школа  и
Оксфорд научили их хорошим  манерам,  знанию  людей  и  умению  вести  дела,
привили им образ мысли, не нуждавшийся ни в  каком  усовершенствовании.  Оба
они, особенно мистер Пендайс, шесть, семь, а то и  все  восемь  раз  в  году
посещали столицу, чтобы не закоснеть у себя в глуши. Они редко брали с собой
жен, ибо почти всегда им предстояло много дел: встречи со старыми  друзьями,
банкеты с партийными единомышленниками - консерваторами и духовными  лицами,
- театр комедии, а для мистера Бартера - Лицеум. Оба состояли членами клуба;
мистер Бартер - покойного, старомодного, где можно сыграть  роббер-другой  в
вист по маленькой, мистер Пендайс - "Храма незыблемого порядка вещей", как и
подобает человеку, подвергшему анализу все социальные явления  и  понявшему,
что нет ничего более прочного в этом мире, чем традиция.
     Всякий раз, уезжая в Лондон, тот и другой недовольно ворчали, что  было
уместно, поскольку жены оставались дома, и возвращались ворча: расшаливалась
печень; но сельская жизнь оказывала свое целительное действие, и к следующей
поездке от недуга не оставалось и следа. Таким образом они  счищали  с  себя
окалину провинциализма.
     Спаньель Джон, чья голова была узка и вытянута, как у хозяина, лежал  в
тиши кабинета, уткнувшись мордой в лапы, и изнывал от скуки; так  что  когда
мистер Пендайс кашлянул, он  радостно  завилял  хвостом  и,  не  поворачивая
головы, скосил глаз, блеснув белым полумесяцем.
     В глубине узкого, длинного кабинета тикали часы; солнечный  свет  падал
сквозь  узкие,  длинные  окна  на  узкие,  длинные  корешки   книг,   рядами
теснившихся под стеклом на полках вдоль одной из стен; и  вся  эта  комната,
чуть пахнувшая кожей, удивительно подходила для тех узких и длинных идеалов,
которые доводились здесь мистером Пендайсом до их логического конца,  узкого
и длинного.
     Впрочем, мистер  Пендайс  презрительно  отмахнулся  бы  от  мысли,  что
идеалам, коренившимся в наследственном принципе, может наступить конец.
     "Пусть я исполню свой долг, пусть сохраню свое имение, как сохранил мой
отец, и передам его сыну своему  по  возможности  увеличенным",  -  вот  что
иногда он высказывал, о чем постоянно думал и нередко молился.  "Большего  я
не желаю".
     Времена были тяжелые, опасные. Очень возможно, что  радикалы  придут  к
власти, и тогда страна полетит ко всем  чертям.  Было  естественно,  что  он
молился за незыблемость тех форм жизни, в которые  верил,  зная  только  их,
которые были завещаны ему предками, и лучшим воплощением которых были  слова
"Хорэс Пендайс". Он был противником! новых идей. И если какая-то новая  идея
пыталась вторгнуться в пределы  пендайсовского  мозга,  все  население  этой
страны поднималось на врага и либо  отражало  его,  либо  брало  в  плен.  С
течением времени несчастное существо, чьи вопли и стенания проникали  сквозь
тюремные стены, освобождалось из-под стражи исключительно из человеколюбия и
стремления к покою и даже  получало  некоторые  права  гражданства,  хотя  и
оставалось в глазах коренных обитателей "несчастным чужеземцем".
     Затем в один прекрасный день чужезе