лабость,  она  спросила
наугад:
     - Что значит это "не официально" в письме?
     Мистер Парамор улыбнулся.
     - Так мы говорим, - сказал он, - когда утверждаем что-то и вместе с тем
оставляем за собой право взять свои слова назад.
     Слова Парамора ничего не объяснили миссис Пендайс, но она сказала:
     - Понимаю. Но что они утверждают?
     Мистер Парамор положил обе руки на стол и соединил кончики пальцев.
     - Видите ли, - принялся объяснять он, - в подобных случаях мы, то  есть
другая сторона и я, все равно что кошка с собакой. Делаем вид, что не  знаем
о существовании друг друга, и менее всего хотим знать. И вот когда случается
оказать услугу друг другу, мы, соблюдая достоинство, как бы заявляем':  "Это
вовсе не услуга". Вы понимаете?
     И снова миссис Пендайс сказала:
     - Да, понимаю.
     - Это может показаться несколько провинциальным, но мы, юристы,  только
и существуем тем, что провинциально. Если в один прекрасный день люди начнут
уважать чужую точку зрения, право, не знаю, что будет с нами.
     Взгляд миссис Пендайс  снова  упал  на  слова  "Белью  против  Белью  и
Пендайса", и снова, как завороженная, она не могла оторваться от них.
     - Но, быть может, вас привело ко мне еще что-нибудь? -  спросил  мистер
Парамор.
     Ее вдруг охватил страх.
     - О нет, больше ничего. Я просто зашла  узнать,  как  обстоит  дело.  Я
приехала в Лондон повидать Джорджа. Вы сказали тогда, что я...
     Мистер Парамор поспешил ей на помощь.
     - Да, конечно, конечно.
     - Хорэс остался дома.
     - Хорошо.
     - Он и Джордж иной раз...
     - Не ладят? Они слишком похожи друг на друга.
     - Вы находите? Я как-то не замечала.
     - Не лицом, конечно. Но их обоих отличает...
     Мистер Парамор улыбнулся, не  закончив  фразы,  и  миссис  Пендайс,  не
знавшая, что  он  хотел  было  сказать  "пендайсицит",  тоже  в  ответ  чуть
улыбнулась.
     - Джордж очень решительно настроен, - сказала она. - Так вы  полагаете,
мистер Парамор, что сумеете договориться с адвокатами капитана Белью?
     Мистер Парамор откинулся на спинку  стула.  Одна  его  рука  лежала  на
столе, прикрыв написанное карандашом на промокательной бумаге.
     - Да, - сказал он, - о да!
     Но миссис  Пендайс  подняла  это  "да"  по-своему.  Она  пришла,  чтобы
поговорить с ним о своем визите к Элин Белью, но  теперь  мозг  ее  сверлила
одна мысль: "Ему не убедить их, нет, я чувствую. Мне надо уходить отсюда".
     И снова ей как будто послышался  несмолкаемый  треск,  почудился  запах
карболки и кожи, и  перед  глазами  поплыли  слова  "Белью  против  Белью  и
Пендайса".
     Она протянула руку.
     Мистер Парамор пожал ее, глядя в пол,
     - До свидания, - проговорил он. - Так где  вы  остановились?  Гостиница
Грина? Я буду у вас, расскажу, чем это все кончится. Я понимаю... понимаю...
     Миссис Пендайс, которую это "я понимаю, понимаю" расстроило так, словно
до сих пор никто ничего не понимал, вышла из кабинета с дрожащими губами. Но
ведь среди окружавших ее никто в самом  деле  "не  понимал".  Не  то,  чтобы
стоило горевать из-за подобного пустяка, но факт оставался. И  в  этот  миг,
как  ни  странно,  она  вспомнила  мужа  и  подумала:  "Что-то   он   сейчас
поделывает?" - и ей стало жаль его.
     А мистер Парамор вернулся к своему столу и стал  читать  написанное  на
промокательной бумаге:

                    То мы отстаиваем наши жалкие права.
                    То соблюдаем наше глупое достоинство.
                    Мы нетерпимы к их точке зрения.
                    Они нетерпимы к нашей.
                    Мы хватаем их за уши.
                    Они вцепляются нам в волосы.
                    И вот начинаются недоразумения,
                    приводящие к неприятностям для всех.

     Увидев, что о этих строках нет ни рифмы,  ни  размера,  он  невозмутимо
порвал их.
     Опять миссис Пендайс велела извозчику ехать не спеша, и опять он  повез
ее быстрее, чем привык возить, и все-таки  дорога  до  Челси  показалась  ей
бесконечной. Они то и дело сворачивали за угол и с каждым разом  все  круче,
как будто извозчик задался целью испытать, сколько может выдержать  рот  его
кобылы.
     "Бедная лошадка! - подумала миссис Пендайс. - У нее, наверное, поранены
губы! И к чему столько поворотов!"
     Она сказала извозчику:
     - Пожалуйста, поезжайте прямо. Я не люблю поворотов.
     Извозчик повиновался, но очень страдал,  что  вместо  задуманных  шести
пришлось повернуть только один раз, и когда миссис Пендайс расплачивалась  с
ним, набросил шиллинг, чтобы возместить сэкономленное расстояние.
     Миссис Пендайс уплатила, прибавив сверх того  шесть  пенсов,  почему-то
полагая, что облегчает участь лошади: извозчик, коснувшись шляпы, сказал:
     - Благодарю, ваше сиятельство.
     Он всегда говорил "ваше сиятельство", когда  получал  полтора  шиллинга
сверх обычной платы.
     Миссис Пендайс с минуту стояла на мостовой, поглаживая бархатные ноздри
лошади, и говорила себе: "Я должна зайти к ней; глупо  проделать  весь  этот
путь и не зайти!"
     Но сердце ее так колотилось, что ей трудно было дышать.
     Наконец она позвонила.
     Миссис Белью сидела на диване  в  маленькой  гостиной  и  подсвистывала
канарейке в клетке, висящей на открытом  окне.  К  делам  людским  постоянно
примешивается ирония, касаясь самых сокровенных начал жизни. Надежды  миссис
Пендайс, предположения, от  которых  у  нее  всю  дорогу  боязливо  замирало
сердце, пропали втуне. Тысячу раз она представляла  себе  эту  встречу,  как
только мысль о ней пришла ей в  голову.  Действительность  оказалась  совсем
иной. Ни волнения, ни враждебности, только какой-то  мучительный  интерес  и
восхищение. Да и как могла эта или  любая  другая  женщина  не  полюбить  ее
Джорджа!
     Первый миг растерянности прошел, и глаза миссис Белью стали  спокойными
и любезными, как будто  в  ее  поведении  никто  не  мог  усмотреть  и  тени
предосудительного. А миссис Пендайс не  могла  не  ответить  любезностью  на
любезность.
     - Не сердитесь на  меня  за  мой  визит,  Джордж  ничего  не  знает.  Я
почувствовала, что должна повидать вас. Боюсь, что вы оба не  сознаете,  что
вы делаете. Это так страшно. И касается не только вас двоих. Улыбка сошла  с
Лица миссис релью.
     - Пожалуйста, не говорите "вы оба", - сказала она.
     Миссис Пендайс, запинаясь, произнесла:
     - Я... я не понимаю.
     Миссис Белью твердо  взглянула  в  лицо  гостьи,  усмехнулась  и  стала
чуть-чуть вульгарной.
     - Я думаю, вам давно следовало бы  понять.  Я  не  люблю  вашего  сына.
Любила раньше, а теперь не люблю. Я сказала ему об этом вчера, бесповоротно.
     Миссис Пендайс слушала эти слова, которые так решительно,  так  чудесно
меняли все,  -  слова,  которые  должны  были  бы  прозвучать  как  журчание
источника в пустыне...  и  горячее  негодование  поднималось  в  ней,  глаза
запылали.
     - Вы не любите его? - воскликнула она.
     Она чувствовала только, что ей нанесли страшное оскорбление.
     Этой женщине надоел Джордж! Ее сын! И она посмотрела на  миссис  Белью,
на чьем лице проступило что-то вроде сочувствующего любопытства, взглядом, в
котором никогда прежде не загоралась ненависть.
     - Он надоел вам? Вы его бросили? Тогда  я  немедленно  должна  ехать  к
нему! Будьте добры сказать мне его адрес.
     Элин Белью присела к бюро,  набросала  несколько  слов  на  конверте  -
изящество ее движений ножом полоснуло по сердцу миссис Пендайс.
     Она взяла адрес. Ей было неведомо искусство наносить оскорбления, да  и
ни одно слово не могло бы выразить того, что кипело у  нее  в  душе,  и  она
просто повернулась и вышла.
     Ей вслед прозвучали яростной скороговоркой слова:
     - Как он мог не надоесть мне? Я не вы. Уходите!
     Миссис Пендайс рывком распахнула дверь.  Она  спускалась,  опираясь  на
перила. Ее охватила та  мучительная  слабость,  близкая  к  обмороку,  какая
бывает у многих людей, столкнувшихся в себе  или  в  других  с  разнузданным
проявлением низменных сил.

ГЛАВА V

МАТЬ И СЫН

     Район  Челси  был  для  миссис  Пендайс   неведомой   страной,   и   ей
потребовалось бы немало времени, чтобы отыскать квартиру  Джорджа,  если  бы
она принадлежала к Пендайсам не только по имени, но  и  по  характеру.  Ведь
Пендайсы никогда не спрашивали дороги и  не  верили  ничьим  объяснениям,  а
отыскивали путь самостоятельно, тратя при этом массу ненужных усилий, на что
потом жаловались.
     Дорогу ей  объяснили:  сперва  полисмен,  а  затем  молодой  человек  с
бородкой, напоминающий художника.  Этот  последний  стоял,  прислонившись  к
калитке, и на вопрос миссис Пендайс отворил калитку и сказал:
     - Сюда, дверь в углу, направо.
     Миссис Пендайс прошла но дорожке  мимо  заброшенного  фонтана  с  тремя
каменными лягушками и остановилась у первой зеленой двери. В ее  душе  страх
чередовался с радостью, ибо теперь, когда она была далеко от  миссис  Белью,
она уже не чувствовала  себя  оскорбленной.  Оскорбителен  был  самый  облик
миссис Белью - так субъективны в этом мире даже очень кроткие сердца.
     Она отыскала среди виноградных лоз заржавленную ручку звонка и дернула.
Звонок надтреснуто звякнул, но никто не  отозвался,  только  за  дверью  как
будто кто-то ходил взад и вперед. На всю улицу  закричал  разносчик,  и  его
речитатив заглушил звук шагов за дверью. По дорожке в ее сторону шел молодой
человек с бородкой, похожий на художника.
     - Не можете вы мне сказать, сэр, мой сын дома?
     - Мне кажется, он не выходил, я рисую здесь с самого утра.
     Миссис Пендайс с некоторым недоумением! взглянула на мольберт, стоявший
у соседней двери. Ей было странно, что ее сын живет в таком месте.
     - Позвольте, я дерну. Все эти звонки никуда не годятся.
     - Будьте так добры!
     Художник дернул.
     - Он должен быть дома. Я не спускал глаз с его двери: я ее рисую.
     Миссис Пендайс посмотрела на дверь.
     - И никак не получается, - сказал художник. - Сколько времени бьюсь.
     - У него есть слуга?
     - Конечно, нет, - ответил художник. - Это ведь мастерская. Свет и  тень
не ложатся. Не могли бы вы постоять так секунду, вы бы мне очень помогли!
     Он попятился и приставил руку козырьком ко лбу;  миссис  Пендайс  вдруг
почувствовала легкий озноб. "Почему Джордж не открывает? - подумала она. - И
что делает этот молодой человек?"
     Художник опустил руку.
     - Большое спасибо! - сказал он. - Попробую позвонить еще. Вот так!  Это
и мертвого разбудит.
     И он засмеялся.
     Необъяснимый ужас напал на миссис Пендайс.
     - Я должна войти к нему, - прошептала она, - я должна войти!
     Миссис Пендайс схватила ручку звонка и с силой задергала.
     - Да, - сказал художник, - все-таки эти звонки никуда не годятся.
     И он снова поднес руку ко лбу. Миссис  Пендайс  прислонилась  к  двери,
колени у нее дрожали.
     "Что с ним? - думала она.  -  Может,  он  просто  спит,  а  может...  О
господи!"
     Она ударила в звонок что есть силы. Дверь отворилась, на  пороге  стоял
Джордж. Сдерживая рыдания, миссис Пендайс вошла.  Джордж  захлопнул  за  ней
дверь.
     Целую минуту она молчала: все  еще  не  прошел  ужас,  и  было  немного
стыдно. Она даже не могла смотреть на сына, а бросала робкие взгляды вокруг.
Она видела комнату, переходящую в дальнем углу в галерею,  конической  формы
потолок, до половины застекленный. Она видела портьеру,  отделяющую  галерею
от комнаты, стол, на котором были чашки и графины с вином, круглую  железную
печку, циновку на полу и большое зеркало. В  зеркале  отражалась  серебряная
ваза с цветами.  Миссис  Пендайс  видела,  что  они  засохли;  слабый  запах
гниения, исходивший от них, был ее первым отчетливым ощущением.
     - Твои цветы завяли, дорогой! - сказала она. - Я поставлю тебе свежих!
     И только тогда она взглянула первый раз на  Джорджа.  Под  его  глазами
были круги, лицо пожелтело и осунулось. Его вид испугал ее, и она  подумала:
"Я должна быть спокойна. Нельзя, чтобы он догадался!"
     Ее пугало выражение отчаяния на его лице, отчаяния и готовности  очертя
голову совершить что-нибудь,  она  опасалась  его  упрямства,  его  слепого,
безрассудного упрямства, которое цепляется за прошлое только потому, что оно
было, и не желает сдавать своих позиций, хотя эта позиции уже давно потеряли
всякий смысл. В ней самой совсем не было этой черты, и поэтому она не  могла
себе представить, куда она его заведет, но она всю жизнь прожила бок о бок с
подобным упрямством и понимала, что сейчас ее сыну грозит опасность.
     Страх помог ей вернуть самообладание. Она усадила Джорджа на диван, сев
рядом с ним. И вдруг подумала: "Сколько раз  он  сидел  здесь,  обнимая  эту
женщину!"
     - Ты не заехал за мной вчера вечером, дорогой!  А  у  меня  были  такие
хорошие билеты.
     Джордж улыбнулся.
     - У меня были другие дела, мама.
     От этой улыбки сердце Марджори Пендайс заколотилось, все поплыло  перед
глазами, но она нашла в себе силы улыбнуться.
     - Как у тебя здесь мило, дорогой!
     - Да, есть где размяться.
     И миссис Пендайс вспомнила звук шагов за дверью. Из  того,  что  он  не
спросил ее, откуда ей стал известен его новый  адрес,  она  поняла,  что  он
догадался, к кому она заходила, так что ни ему, ни ей не  надо  было  ничего
объяснять друг другу. Хотя это и облегчило положение, но еще  усугубляло  ее
страх перед тем неведомым, что угрожало сейчас ее сыну. Различные картины из
прошлых лет возникали перед ее взором. Вот Джордж в ее спальне после  первой
охоты  с  гончими;  круглые  щеки  поцарапаны  от  висков   до   подбородка;
окровавленная лапа лисенка в обтянутой перчаткой мальчишеской руке.  Вот  он
входит к ней в будуар в последний день крикетного матча 1880 года: в помятом
цилиндре, глаз подбит, в руке трость, украшенная голубой кисточкой. Еще  она
видела его бледное лицо в тот далекий день, когда он, еще не оправившись  от
ангины, тайком ушел на охоту, она вспомнила его упрямо сжатые губы и  слова:
"Но, мама, у меня не хватило сил терпеть; такая скука!"
     А что если и сейчас у  него  не  хватит  сил  терпеть!  И  он  совершит
какую-нибудь глупость! Миссис Пендайс вынула платок.
     - Как здесь жарко, дорогой! У тебя лоб весь мокрый!
     Она поймала на себе его недоверчивый взгляд и напрягла всю свою женскую
хитрость, чтобы в ее глазах он прочел не беспокойство, а простую заботу.
     - Это из-за стеклянной крыши, - сказал он, - солнце бьет сюда отвесно.
     Миссис Пендайс взглянула вверх.
     - Странно, что ты  живешь  здесь,  дорогой,  но  тут  очень  мило,  так
необычно! Позволь, я займусь этими бедными цветами.
     Она подошла к серебряной вазе и наклонилась над цветами.
     - Дорогой, они совсем завяли! Надо  их  выбросить,  увядшие  цветы  так
гадко пахнут.
     Она протянула сыну вазу, зажав нос платком.
     Джордж взял вазу, а миссис Пендайс, точно кошка за  мышью,  следила  за
тем, как Джордж шел в сад.
     Как  только  дверь   захлопнулась,   быстрее,   бесшумнее   кошки   она
проскользнула за портьеру. "Я знаю, у него есть револьвер", - думала она.
     Через мгновение она была опять  в  комнате,  ее  руки  и  глаза  искали
повсюду, но ничего не находили; и от сердца у нее отлегло: она очень боялась
этих опасных вещей.
     "Страшны только первые часы", - думала она.
     Когда Джордж вернулся, она стояла там же, где он оставил ее. Молча  они
сели на диван, и пока тянулось это бесконечное молчание, она  пережила  все,
что было сейчас у него на  сердце:  беспросветное  отчаяние,  щемящую  боль,
горечь отвергнутой любви, тоску об утраченном счастье, обиду и отвращение ко
всему. Ее собственное сердце в то же время переполнялось и своими чувствами;
освобождением от страха, стыдом, состраданием, ревностью и горячей  любовью.
Молчание нарушалось дважды: первый раз Джордж спросил, завтракала ли она,  и
миссис Пендайс, не евшая весь день, ответила:
     - Конечно, милый.
     Второй раз он сказал:
     - Ты не должна была бы приходить сегодня, мама. Я немного не в духе.
     Она смотрела на его лицо, самое дорогое для нее лицо в мире, и  ей  так
хотелось прижать к груди его поникшую голову, но она не могла этого сделать,
и по ее щекам заструились  слезы.  Тишина  этой  комнаты,  снятой  из-за  ее
уединенности, была тишиной могилы, и так же, как из могилы,  из  нее  нельзя
было увидеть мир: стекла крыши были матовые. Эта мертвая тишина  сдавила  ее
сердце;  ее  глаза  смотрели  вверх,  как  будто  бы  молили,  чтобы   крыша
разверзлась и  впустила  шум  жизни.  Но  она  увидела  лишь  четыре  темных
перемещающихся точки лап и неясное пятно туловища:  это  с  крыши  на  крышу
брела кошка.  И  внезапно,  не  имея  сил  больше  выносить  безмолвие,  она
воскликнула:
     - О Джордж! Не отталкивай меня! Скажи что-нибудь!
     - Что ты хочешь, чтобы я сказал тебе, мама? - спросил Джордж.
     - Ничего... только...
     И, встав на колени, она притянула к себе его голову,  молча  все  ближе
подвигалась к сыну, пока не почувствовала, что ему удобно. Вот и держала она
у своего сердца его голову и ни за  что  не  хотела  расстаться  с  ней.  Ее
коленям было больно на голом полу, ее спина я руки онемели; но ни  за  какие
блага в мире она не согласилась бы шевельнуться: она  верила,  что  приносит
сыну утешение; и  слезы  ее  закапали  на  его  шею.  Когда  же  наконец  он
высвободился из ее объятий, она соскользнула на пол и не могла подняться,  а
ее пальцы сказали ей, что грудь платья мокрая.  Джордж  проговорил  охрипшим
голосом:
     - Это все пустяки, мама, не надо тревожиться!
     Ни за что на свете не взглянула бы она в эту минуту на сына, и все-таки
она была абсолютно убеждена, что сын ее спасен.
     По наклонной крыше тихонько возвращалась кошка - четыре  перемещающиеся
темные точки лап и неясное пятно туловища.
     Миссис Пендайс встала.
     - Я пойду, дорогой. Можно взглянуть в твое зеркало?
     Стоя у зеркала, поправляя волосы и вытирая платком глаза, щеки и  губы,
она думала: "Вот так же здесь стояла эта женщина! Она  приводила  в  порядок
свои волосы, глядясь в это зеркало, и стирала со  щек  следы  его  поцелуев!
Пусть господь пошлет ей такие ж муки, какие она причинила моему сыну!"
     Но, пожелав ей это, она содрогнулась.
     У двери  миссис  Пендайс  обернулась,  улыбнувшись,  как  будто  хотела
оказать: "Я не могу плакать, не могу открыть, что у меня сейчас  на  сердце,
поэтому, ты видишь, я улыбаюсь. Пожалуйста, и  ты  улыбнись,  чтобы  утешить
меня немного!"
     Джордж вложил ей в руку небольшой сверток и тоже улыбнулся.
     Миссис Пендайс поспешно вышла; ослепленная ярким солнцем, она вспомнила
про сверток, только когда вышла за калитку. В нем были аметистовое ожерелье,
изумрудный кулон и бриллиантовое кольцо. В этом узком, старом переулке, куда
выходил  садик  с  тополями,  заброшенным  фонтаном!  и  зеленой   калиткой,
драгоценные камни сверкали и переливались так, точно вобрали в себя весь его
свет и жизнь. Миссис Пендайс, любившая яркие цвета и  блеск,  почувствовала,
что они были красивы.
     Эта женщина взяла  их,  натешилась  их  блеском  и  красками,  а  затем
швырнула обратно! Миссис Пендайс  опять  завернула  драгоценности,  обвязала
пакет тесьмой и пошла к реке. Она шла не торопясь, глядя прямо перед  собой.
Подошла к парапету, остановилась, наклонившись над ним и протянув над  водой
руки. Ее пальцы разжались - белый сверток упал, секунду подержался на воде и
исчез.
     Миссис Пендайс испуганно оглянулась. Молодой человек  с  бородкой,  чье
лицо показалось ей знакомым, приподнял шляпу.
     - Значит, ваш сын был дома,  -  сказал  он,  -  я  очень  рад.  Большое
спасибо, что вы согласились тогда постоять минутку у двери. Я никак  не  мог
схватить отношение между фигурой и дверью. До свидания!
     Миссис Пендайс