на все, она могла принять такое  глупое
решение, противоречащее всем ее интересам? Неужто она так мало знала  своего
любовника? Так плохо понимала его?
     Да, как это ни удивительно, она не знала и не понимала  его.  Она  даже
гордилась тем, что в Бернаре, кроме его любви, ее ничто не  интересует.  Она
никогда не спрашивала его об отце. Она ничего не знала о его семье. Когда он
иной раз говорил о ней, Лора демонстративно скучала и тут же объявляла,  что
на пустые разговоры ей не хочется тратить вре мя, какое она могла бы уделить
Бернару. А еще удивительнее, что  даже  в  мрачные  недели  после  получения
диплома,  когда  он  стал  молчалив  и  просил  у  нее  извинения  за   свою
озабоченность, она всегда говорила: "Да я знаю, что такое трудности", но  ни
разу не задала ему самый простой из всех мыслимых вопросов:  "Какие  у  тебя
трудности? Скажи внятно, что происходит? Объясни мне, что тебя мучит!"
     Странная вещь: она была влюблена в него до  безумия,  но  при  этом  не
интересовалась им. Я мог бы даже  сказать:  она  была  влюблена  в  него  до
безумия и именно потому не интересовалась им. Упрекни  мы  ее  в  отсутствии
интереса к нему и обвини в том, что она не знает своего  любовника,  она  не
поняла бы нас. Ибо Лора не знала, что такое знать кого-то. В этом  отношении
она была словно девственница, которая думает, что  у  нее  родится  ребенок,
если она станет много целоваться со своим любезным. Она думала о  Бернаре  в
последнее время почти непрерывно. Она представляла себе его тело, его  лицо,
у нее было чувство, что она постоянно с  ним,  что  она  вся  им  пронизана.
Поэтому она была уверена, что знает его наизусть и что никто никогда не знал
его так, как она. Чувство любви всем нам вну шает ложную иллюзию познания.
     После этого пояснения мы,  пожалуй,  можем  наконец  поверить,  что  за
десертом она сказала ему (в ее оправдание я мог бы добавить, что они  выпили
бутылку вина и две рюмки коньяка, но я уверен, что она сказала бы это,  даже
не будучи в опьянении): "Бернар, женись на мне!"
     ЖЕСТ ПРОТЕСТА ПРОТИВ НАРУШЕНИЯ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА
     Брижит уходила с урока немецкого, твердо  решив  им  не  заниматься.  С
одной стороны, потому что в языке Гете не видела для себя никакой надобности
(к его изучению ее принудила мать), с другой - потому что ощущала с немецким
глубокое несогласие. Этот язык раздражал ее своей нелогичностью. Сегодняшний
пример переполнил чашу ее терпения: предлог ohne (без) управляет винительным
падежом, предлог mit (с) - дательным. Почему?  Ведь  оба  предлога  означают
позитивный и негативный аспект одного и того же  отношения,  поэтому  должны
были бы управлять одним и тем же  падежом.  Она  сказала  об  этом  учителю,
молодому немцу, который смутился и фазу же почувствовал себя  виноватым.  То
был симпатичный мягкий человек, страдающий от  того,  что  он  представитель
народа, который позволил властвовать над собой  Гитлеру.  Готовый  видеть  в
своем отечестве все пороки,  он  мгновенно  согласился,  что  не  существует
никакого приемлемого основания, чтобы предлоги mit u  ohne  управляли  двумя
различными падежами.
     - Нелогично, я знаю, но так уж принято в течение веков, -  говорил  он,
словно просил  молодую  француженку  смилостивиться  над  языком,  проклятым
историей.
     - Я рада, что вы с этим согласны. Это нелогично.  А  язык  должен  быть
логичным, - говорила Брижит. Молодой немец подпевал ей:
     - К сожалению, у нас не было Декарта. Это непростительная брешь в нашей
истории.  В  Германии  нет  традиции  разума  и   ясности,   в   ней   полно
метафизического тумана и вагнеровской  музыки,  и  мы  все  знаем,  кто  был
величайшим поклонником Вагнера: Гитлер!
     Брижит не интересовали ни Вагнер, ни Гитлер, и она следовала  за  своей
мыслью:
     - Языком, в котором нет логики,  может  овладеть  ребенок,  потому  что
ребенок не думает. Но им никогда не  сможет  овладеть  взрослый  иностранец,
поэтому для меня немецкий не является языком мирового общения.
     - Вы абсолютно правы, - сказал немец и тихо добавил: - По крайней мере,
вы видите, насколько абсурдно было стремление немцев к мировому господству!
     Довольная собой, Брижит села  в  машину  и  поехала  к  "Фашон"  купить
бутылку вина. Она хотела запарковаться, но это оказалось  невозможным:  ряды
машин без единого просвета окаймляли тротуары в  радиусе  целого  километра;
она колесила с четверть часа, но, так и не найдя нигде места, преисполнилась
запальчивого удивления; она въехала на тротуар и оставила машину там.  Вышла
и направилась к магазину. Но  уже  издали  увидала,  что  происходит  что-то
необычное. Когда подошла ближе, поняла, в чем дело.
     Снаружи и внутри известного продуктового магазина  "Фашон",  где  любой
товар в десять раз дороже, чем в другом месте, так что  за  покупками  ходят
сюда лишь те,  кому  большее  удовольствие  доставляет  платить,  чем  есть,
теснилось с  сотню  плохо  одетых  людей  -  безработных;  это  была  особая
манифестация: безработные пришли  сюда  вовсе  не  для  того,  чтобы  что-то
разбить, кому-то угрожать  или  выкрикивать  какие-то  лозунги;  они  просто
хотели пристыдить богатеев, уже одним своим присутствием  лишая  их  желания
купить вина и икры. И  в  самом  деле,  на  лицах  продавцов  и  покупателей
блуждали смущенные улыбки, и стало невозможно ни продавать, ни покупать.
     Брижит протиснулась внутрь. К безработным  она  не  испытывала  никакой
особой антипатии, да и против дам в манто у нее не было  предубеждения.  Она
громко  попросила  бутылку  бордо.  Ее  решительность  удивила   продавщицу,
осознавшую вдруг, что присутствие безработных, ничем ей не угрожающих, вовсе
не мешает ей обслужить молодую покупательницу. Брижит заплатила за бутылку и
вернулась к машине;  там  стояли  двое  полицейских,  потребовавших  от  нее
штрафа.
     Она напустилась на них, а когда они заявили, что машина не по  правилам
запаркована и не дает людям пройти по тротуару, она указала на  ряды  машин,
стоявших впритык. "Скажите, где мне надо  было  припарковаться?  Если  людям
позволено покупать машины, то надо гарантировать им и место парковки, не так
ли? Будьте логичны!" - обруши лась она на них.
     Я рассказываю это лишь ради  одной  детали:  когда  Брижит  кричала  на
полицейских,  она  вдруг  вспомнила  о  безработных  в  магазине  "Фашон"  и
прониклась к ним внезапной симпатией; почувствовала себя  связанной  с  ними
общей борьбой. Это придало ей смелости, и она  повысила  голос;  полицейские
(неуверенные, как и дамы в манто при виде безработных) не способны  были  ни
на что другое, кроме как неубеди тельно и тупо повторять:  "запрещено",  "не
положено", "дисциплина", "порядок", и в конце концов позволили ей  отъехать,
так и не уплатив штрафа.
     Во  время  перебранки  Брижит  вертела  головой   короткими,   быстрыми
движениями, поднимая притом плечи и брови. Когда она  рассказывала  об  этом
эпизоде дома отцу, ее голова проделывала то же движение. Мы уже  встречались
с этим жестом: он выражает досадливое удивление по поводу того,  что  кто-то
не хочет признать за нами наши самые естественные права. Поэтому  этот  жест
назовем жестом протеста против нарушения прав человека.
     Понятие прав человека существует уже двести лет, но начиная  со  второй
половины  семидесятых  годов  нашего  века  оно  стало  приобретать   особую
популярность. В это время как раз был выдворен  из  своей  страны  Александр
Солженицын,  и  его  необычная  фигура  в   ореоле   бороды   и   наручников
гипнотизировала западных интеллектуалов, взыскующих великой судьбы,  которой
им  недоставало.  Только  благодаря  ему  они  поверили  с  пятидесятилетним
опозданием,  что  в  коммунистической  России  существуют   концентрационные
лагеря; даже прогрессисты вдруг готовы были допустить, что  сажать  человека
за его образ мыслей несправедливо. И для этой своей новой позиции они  нашли
даже известное обоснование:  русские  коммунисты  нарушили  права  человека,
причем невзирая на то, что их торжественно  провозгласила  сама  Французская
революция!
     Так благодаря Солженицыну права человека  вновь  поселились  в  словаре
нашего времени; я не знаю ни одного политика, который бы десять раз  на  дню
не говорил о "борьбе за права человека" или о "нарушении прав человека".  Но
людям на Западе не угрожают концлагеря, и они могут говорить и  писать  все,
что вздумается, так  что  чем  больше  борьба  за  права  человека  обретала
популярность, тем больше она утрачивала всякое конкретное содержание, пока в
конце концов не стала некоей тотальной позой всех  по  отношению  ко  всему,
некоей энергией, обращающей все  человеческие  хотения  в  право.  Мир  стал
правом человека, и все стало правом:  желание  любви  -  правом  на  любовь,
желание отдыха - правом на отдых, желание дружбы - правом на дружбу, желание
ездить на запрещенной скорости -  правом  ездить  на  запрещенной  скорости,
желание издать книгу - правом на издание книги,  желание  кричать  ночью  на
площади - правом кричать на площади.  Безработные  имеют  право  захватывать
магазин с дорогими товарами, дамы в манто имеют право  купить  икры,  Брижит
имеет право парковаться на тротуаре, и все,  безработные,  дамы  в  манто  и
Брижит, принадлежат к одной и той же армии борцов за права человека.
     Поль сидел в кресле напротив дочери и с любовью смотрел на  ее  голову,
которая в быстром темпе  вертелась  из  стороны  в  сторону.  Он  знал,  что
нравится дочери, и это было для него важнее, чем нравиться жене. Дело в том,
что восторженные глаза дочери давали ему то, что Аньес дать  ему  не  могла:
доказательство, что он не чужд молодости,  что  он  все  еще  принадлежит  к
молодым. Не прошло и двух часов с той минуты, как  Аньес,  растроганная  его
кашлем, погладила его по волосам. Насколько доро же ему был  вид  вертящейся
из стороны в сторону головки  дочери,  чем  это  унизительное  поглаживание!
Присутствие дочери действовало на него как аккумулятор  энергии,  умножающий
его силы.

БЫТЬ АБСОЛЮТНО СОВРЕМЕННЫМ

     Ах, мой милый Поль, который в желании провоцировать и изводить  Медведя
ставил крест на  истории,  на  Бетховене  и  Пикассо...  В  моих  мыслях  он
сливается с Яромилом, героем моего романа, который я закончил ровно двадцать
лет назад и который в одной  из  последующих  глав  оставлю  для  профессора
Авенариуса в бистро на бульваре Монпарнас.
     Мы в Праге, в 1948 году, восемнадцатилетний Яромил  безумно  влюблен  в
современную поэзию, в Бретона, Элюара, Десноса, Витезслава Незвала и  по  их
примеру исповедует девиз, выдвинутый Рембо в книге "Пора в аду": "Надо  быть
абсолютно современным". Однако то, что в Праге 1948 года внезапно заявило  о
себе  как  об  абсолютно  современном,  была   социалистическая   революция,
мгновенно и грубо отвергшая современное искусство,  в  которое  безумно  был
влюблен Яромил. И тогда мой герой в кругу нескольких друзей (так же,  как  и
он, безумно влюбленных в современную поэзию) с сарказмом  отрекся  от  всего
того, что любил (любил по-настоящему  и  всей  душой),  поскольку  не  хотел
предать великий приказ "быть абсолютно современным".  В  свое  отрицание  он
вложил всю ярость и пылкость девственника, который мечтает брутальным  актом
вступить в свою зрелость, и его друзья, наблюдая со сжавшимся серд цем,  как
ожесточенно отвергает он самое дорогое, ради чего жил и хотел  жить  дальше,
отвергает кубизм и сюрреализм, Пикассо и Сальвадора Дали, Бретона  и  Рембо,
отвергает их во имя Ленина и Красной Армии (которые в то время являли  собой
вершину  мыслимой  современности),  испытывали   сперва   удивление,   потом
отвращение и наконец едва ли  не  ужас.  Вид  этого  девственника,  готового
приспособиться к тому, что провозглашало себя современным, и  приспособиться
вовсе  не  из  трусости  (в  угоду  личному  благополучию  или  карьере),  а
мужественно, как тот, кто с болью жертвует всем,  что  любит,  да,  его  вид
поистине таил в себе ужас (который был предвестником  ужаса  террора,  затем
наступившего, ужаса преследований и арестов). Возможно, кое у кого  из  тех,
кто  тогда  наблюдал  за  ним,  возникла  мысль:  "Яромил  -  союзник  своих
могильщиков".
     Поль и Яромил, конечно, совсем не похожи. Единственное, что роднит  их,
это  страстная  убежденность,  что  "надо   быть   абсолютно   современным".
"Абсолютно современный" - понятие, не имеющее  никакого  установленного  или
поддающегося четкому определению содержания. Рембо в  1872  году  под  этими
словами едва ли представлял себе миллионы ленинских и сталинских  бюстов,  а
еще менее - рекламные фильмы, цветные фотографии в журналах или исступленное
лицо рок-певца. Но все это несущественно,  ибо  быть  абсолютно  современным
означает: не принимая в расчет содержания современности,  служить  ему,  как
служат абсолюту, то есть без колебаний.
     Так же как и Яромил, Поль знал,  что  завтра  современность  иная,  чем
сегодня, и что во имя  вечного  императива  современности  необходимо  уметь
предать ее изменчивое содержание, равно как во имя девиза Рембо предать  его
стихи. В Париже 1968 года в терминологии  еще  более  радикальной,  чем  та,
какой пользовался Яромил в 1948 году в Праге, сту денты отрицали мир  такой,
какой он есть, мир легковесности, комфорта, коммерции,  рекламы,  мир  тупой
массовой культуры,  вдалбливающей  в  людские  головы  свои  мелодрамы,  мир
условностей, мир от цов. Поль провел тогда несколько ночей на баррикадах,  и
голос у него был столь же решительным, как и у Яромила двадцать  лет  назад,
ничто не могло смягчить его, и он, опершись на руку, которую про  тянул  ему
студенческий бунт, шагал прочь из мира  отцов,  дабы  в  свои  тридцать  или
тридцать пять лет наконец повзрослеть.
     Но время шло, дочь его росла и чувствовала себя  весьма  уютно  в  мире
таком, каков он есть, в мире телевизора, рока, рекламы,  масскультуры  с  ее
мелодрамами, в мире певцов, авто, моды, роскошных про дуктовых  магазинов  и
элегантных промышленников, которые становились телевизионными звездами. Если
Поль когда-то  готов  был  упрямо  отстаивать  свои  взгляды  против  судей,
полицейских, префектов и министров, он не способен был отстаивать  их  перед
дочерью, которая садилась к нему на колени и совсем не спешила покинуть  мир
отца и стать взрослой. Напротив, хотела по возможности  дольше  ос  таваться
дома со своим  толерантным  папочкой,  который  (чуть  ли  не  с  умилением)
позволял ей каждую субботу оставаться на ночь с дружком в  ее  комнате,  что
была возле спальни родителей.
     Что значит быть абсолютно современным, когда человек уже не молод и его
дочь совершенно другая, чем он был в молодости? Поль легко нашел ответ: быть
абсолютно современным в данном случае означает абсолютно  идентифицироваться
с дочерью.
     Я представляю себе Поля: он с Аньес и Брижит  дома  за  ужином.  Брижит
вполуоборот сидит на своем стуле, жует и смотрит на  экран  телевизора.  Все
трое молчат, поскольку звук телевизора пущен на полную громкость. У Поля  ни
на минуту не выходит из головы злополучная  фраза  Медведя,  назвавшего  его
союзником своих могильщиков. Затем из задумчивости его выводит смех  дочери:
на экране реклама - голый,  примерно  годовалый  ребенок  встает  с  ночного
горшка и тянет за собой туалетную бумагу, которая отматывается от  рулона  и
белоснежно расстилается за  фигуркой  идущего  малыша,  как  чудесный  шлейф
невесты. Тут Поль вспоминает, что на днях с удивлением узнал, что Брижит  не
читала ни одного стихотворения Рембо. Если учесть, как он сам в ее  возрасте
любил Рембо, то с полным правом он может считать ее своим могильщиком.
     В этом есть для него что-то печальное: знать,  что  его  дочь  от  души
забавляется телевизионной нелепицей и что никогда  не  читала  его  любимого
поэта. Но Поль тут же задает себе вопросы: почему, собственно, он так  любил
Рембо? как он пришел к этой любви? было  ли  у  ее  истоков  очарование  его
стихов? Нет. Рембо тогда для него сливался в одну революционную амальгаму  с
Троцким, с Бретоном, с сюрреалистами, с Мао, с Кастро. Первое, что  он  знал
из Рембо, был его лозунг,  всеми  пережеванный:  changer  la  vie,  изменить
жизнь. (Будто для такой банальной формулы нужен  был  поэтический  гений...)
Да, это правда, что потом он читал его стихи, некоторые даже знал наизусть и
любил их. Но он никогда не прочел всех его  стихов  и  любил  только  те,  о
которых говорили его знакомые и говорили о них лишь потому, что  им  в  свою
очередь их рекомендовали их  знакомые.  Рембо,  следовательно,  не  был  его
эстетической  любовью,  а  возможно,  у  него  никогда  и  не  было  никакой
эстетической любви. Он объявлял себя его приверженцем,  как  становятся  под
знамена, как примыкают к политической  партии  или  бо  леют  за  футбольную
команду. Что на деле принесли Полю стихи Рембо? Лишь чувство  гордости,  что
он принадлежит к тем, кто любит стихи Рембо.
     Мысленно он все время возвращался к недавнему спору с Медведем: да,  он
перегнул палку, позволил себе увлечься парадоксом,  провоцировал  Медведя  и
всех остальных, но в конечном счете разве  все,  что  он  говорил,  не  было
правдой? То, что Медведь с таким уважением называет "культурой", не есть  ли
всего лишь наша самореклама, нечто пусть несомненно прекрасное и ценное,  но
значащее для нас гораздо меньше, чем мы способны признать?
     Несколько дней тому назад он развивал  перед  Брижит  взгляды,  которые
шокировали Медведя, стремясь при этом употреблять  те  же  слова.  Любопытно
было, как она прореагирует. Но она не только не возмути лась провокационными
формулами, но готова была идти гораздо дальше. Для Поля это было чрезвычайно
важно. Он ведь тянулся к дочери чем дальше, тем больше, и в  последние  годы
интересовался ее мнением касательно всех своих проблем. Прежде он делал  это
в воспитательных целях, дабы заставить  ее  думать  о  серьезных  вещах,  но
вскоре  роли  незаметно  переменились:  он  уже  походил  не   на   учителя,
поощряющего вопросами робкого ученика, а на растерянного  человека,  который
ждет совета прорицательницы.
     От  прорицательницы  не  требуется  особой  мудрости.   (У   Поля   нет
преувеличенного мнения насчет таланта или образованности своей дочери.) Надо
только, чтобы  она  была  связана  невидимыми  нитями  с  неким  вместилищем
мудрости, что находится  вне  ее.  Он  слушал,  как  Брижит  развивает  свои
взгляды, и приписывал их не ее личной оригинальности, а большой коллективной
мудрости молодости, что говорит ее устами,  и  потому  принимал  их  со  все
большим доверием.
     Аньес встала из-за стола, собрала посуду и понесла ее на кухню,  Брижит
полностью повернулась вместе со стулом к экрану, и Поль остался за столом  в
одиночестве. Он  представил  себе  игру,  в  какую  играли  в  обществе  его
родители. Вокруг десяти стульев ходят десять человек и  по  условному  знаку
все должны сесть. На каждом стуле - надпись. На том,  что  выпал  ему,  было
написано: остроумный  союзник  своих  могильщиков.  И  он  знает,  что  игра
продолжаться уже не будет и что на этом стуле он останется сидеть навсегда.
     Что делать? Ничего. Впрочем, почему человеку и не быть союзником  своих
могильщиков? Или прикажете ему драться  с  ними  на  кулачках?  Чтобы  потом
могильщики еще и наплевали на его гроб?
     Он снова услышал смех Брижит, и тут пришло ему на ум новое определение,
самое парадоксальное, самое радикальное. Оно понравилось ему настолько,  что
он почти забыл о своем горе. Это определение  звучало  так:  быть  абсолютно
современным - значит быть союзником своих могильщиков.

БЫТЬ ЖЕРТВОЙ СВОЕЙ СЛАВЫ

     Сказать Бернару "женись на мне!" было ошибкой  в  любом  случае,  а  уж
после того, как он получил диплом стопроцентного осла, -  ошибкой  столь  же
огромной, как Монблан. Прежде всего надо осознать то, что