ком  нищенском  виде.  На  руках
маленький полуголый ребенок. За стариком еще двое  -  пацан  лет  шести  и
девочка лет девяти. Тоже не приведи господь во что одеты.
     - Опять на лестнице света нет? - Приветливо спрашивает старик.
     - Нет, - говорю.
     - Проходите, доктор. Вы извините,  но  нам  сказали,  что  вы  будете
только во второй половине дня.
     - Я не доктор. Мне нужен Зайцев Николай платонович.
     - А, так вы из собеса!..  Я  и  есть  Зайцев  Николай  платонович,  -
говорит старик и кричит в глубину  своей  кошмарной  квартиры:  -  это  не
доктор, люсенька! Это ко мне товарищ из собеса пришел!
     И протягивает маленького ребенка девочке:
     - Ларисочка, возьми стасика. Идите в комнаты, поиграйте. Только тихо,
чтобы мамочку  не  напугать.  А  я  с  тетей  на  кухне  поговорю.  Ну-ка,
быстренько...
     А я смотрю на них и думаю: "Господи! Это же мой отец!.. Моя сестра...
Мои братья... Какая же нищета, какая чернуха может  быть  в  наше  время?!
Кошмар... И почему он такой старый?.. Он же всего на три с половиной  года
старше мамы. Ему сейчас должно быть только пятьдесят  четыре...  Нет!  Это
ошибка, ошибка!
     - Вы, действительно, Николай платонович Зайцев?
     - Вам паспорт?.. Сейчас, сейчас принесу.
     Он еле-еле проковылял в комнату, держась руками за стенку.
     - Да, нет. Не нужно. Что у вас с ногами?
     - Будто не знаете! Полиартрит же. Вы же мне  по  инвалидности  пенсию
платите. Собес же!
     - Я не из собеса.
     Старик остановился, замер, изумленно повернулся ко мне:
     - Вот так клюква... А откуда же?


     Потом мы сидели на кухне, и я боялась даже прикоснуться к столу - так
все было нечисто, липко, запущено.
     - Чего же ты зубы-то себе не вставишь? - Вглядывалась я в него.
     - Все как-то времени нет... - Улыбнулся он, вытирая слезы.  -  Причем
мне как инвалиду второй группы это бесплатно положено.
     - И не бреешься.
     - Это я только дома. А когда на работу или в люди, обязательно.
     - Работаешь?
     - А как же? Вахтером в трамвайном  парке.  Сутки  через  трое.  Очень
удобно. Это еще счастье, что у меня инвалидность с правом работы. Так  что
мы живем неплохо...
     - Я вижу.
     - Мне главное - люсю поднять.  А  то  она  все  лежит,  лежит...  Как
стасика родила, так и не встает. Врачи говорят - мозговые явления. А  мама
как?
     - Тебе-то что?
     - Ну, так...
     Из комнаты были слышны приглушенные несмелые детские голоса.
     - Ноги сильно мерзнут, - сказал отец. - При артрите очень  нарушается
кровообращение и все время мерзнут ноги...
     - Слушай, - сказала я ему. - Я тут замуж собралась...
     - Ой, доченька! Поздравляю...
     -  Во-первых,  я  тебе  не  "доченька",   а   во-вторых,   мне   твои
поздравления, как зайцу - триппер. Я выхожу замуж за иностранца  и  уезжаю
жить за границу. И мне нужно, чтобы  ты  подписал  бумагу  в  нотариальной
конторе, что материальных претензий ко  мне  не  имеешь  и  не  возражаешь
против моего отъезда.
     - Дела... - Удивился он. - За  границу.  Вот  так  да!..  Значит,  ты
покидаешь родину? А как же мама? Ты об ней подумала?..
     - Ты много о ней думал! - Мне захотелось его убить.
     - Ой-ой-ой... Тут без пол-литры не обойтись. Выпьешь рюмочку?
     - Я не пью.
     - И правильно, детка. Но это моя собственная - чистый сахар,  палочка
дрожжей и никакой химии. Когда еще встретимся?
     Я  посмотрела  на  него,  и  мне  показалось,  что  он  сейчас  снова
расплачется.
     - Черт с тобой, - сказала я. - Наливай.
     Он проворно достал  откуда-то  мутноватую  захватанную  бутылку,  две
кошмарные копеечные рюмки и прикрыл дверь кухни. Наполнил рюмки и разрезал
одно яблоко пополам.
     - Ну что ж, - сказала я. - Давай выпьем, "папочка".  Давай  выпьем  с
тобой, Николай платонович Зайцев, за то, что ты, сукин сын, старый кобель,
бросил нас двадцать три года тому  назад  и  ни  разу  у  тебя  сердце  не
защемило - как там поживают твоя бывшая жена Алла Сергеевна и дочь Татьяна
Николаевна. Давай выпьем это твое вонючее пойло за то, что  ты  еще  троих
детей настрогал, а кормить их не научился,  чтобы  хоть  под  конец  твоей
никчемной жизни они выросли нормальными ребятами, а твоя жена  поправилась
бы!
     Я выпила, а он снова стал плакать.
     - Пей! - Сказала я. - Сам же хотел выпить. Какая тебе разница за  что
пить?
     Он испугался и выпил. Судорожно вздохнул, поднял на меня полные  слез
глаза, проговорил трясущимися губами:
     - Что же это вы все такие жестокие?..
     - С волками жить...  -  Сказала  я.  -  Давай,  одевайся.  Поехали  к
нотариусу.
     - Зачем?
     - То есть как "зачем"?! Чтобы ты там заявил, что против моего  выезда
не возражаешь и материальных претензий ко мне не имеешь!
     Я увидела, что он снова взялся за  бутылку,  и  прикрыла  свою  рюмку
ладонью. Он налил только себе и вдруг улыбнулся беззубым ртом:
     - А если имею? - И выпил. - Материальные претензии?
     - Ты... Ко мне?! - Я смотрела на него во все глаза. - Ты?!. Да я тебя
в порошок сотру, гад ты этакий...
     - И никуда не уедешь, - он наглел с каждой секундой. - За все в жизни
надо платить, Татьяна.
     На мгновение мне показалось, что  это  сон,  -  и  стоит  только  мне
открыть глаза... Он сидел передо мной - грязный, небритый. Пьянехонький  с
двух паршивых рюмок, - и смотрел на меня  победительно  и  непреклонно.  Я
даже задохнулась от омерзения и ненависти, но взяла себя в  руки  и  почти
спокойно спросила:
     - Сколько?
     - Это как посмотреть... - Ухмыльнулся он.
     - Сколько? - Я понимала, что он взял меня за глотку.
     Он показал мне три растопыренных пальца.
     - Рубля? Червонца? Сотни?
     - Тысячи, - сказал отец и налил себе третью рюмку.
     Уже совершенно не соображая, что сейчас произойдет,  я  потянулась  к
бутылке, чтобы засветить ему ею между глаз. Он четко разгадал мое движение
и в ужасе отпрянул к стене, закрываясь руками.
     Но в это время дверь приоткрылась, и девятилетняя лариса с  маленьким
стасиком на руках сказала:
     - Папа, помоги. Там мама по "большому"  в  туалет  хочет.  А  у  меня
стасик. И димка плачет...
     Из меня словно воздух выпустили. Я обессиленно  плюхнулась  на  стул.
Кося на меня глазом, отец выскочил из-за стола и, жалко улыбаясь, суетливо
проговорил:
     - Одну секундочку... А  то,  знаете,  она  под  себя  ходит...  Потом
убирать, белье замачивать. Вы уж извините меня, пожалуйста.
     - Ладно, - сказала я и встала из-за стола. - Я привезу вам то, что вы
просите. Мне на это нужно несколько дней.
     - Хорошо, хорошо... - Забормотал отец, и мне показалось,  что  в  эту
секунду ему гораздо важнее немедленно бежать к жене, чем получить  с  меня
деньги. - Пройдемте, пожалуйста.
     Уже из коридора он прокричал в комнату:
     - Люсенька! Секундочку!.. Я только товарища из собеса провожу!


     - Где?! Где я ему достану столько денег?! - Орала я уже  в  состоянии
истерики Кисуле и Гулливеру.
     Десять минут назад я примчалась к ним на "хату", которую они на  паях
снимали у уехавшего инженеришки.
     Девки ходили по квартире немытые, нечесаные  после  бурной  "рабочей"
ночи  и  долгого  дневного  сна.  "Хата"   была,   как   и   все   "хаты",
предназначенные  для  свиданий   проституток   с   клиентами:   отдельная,
однокомнатная, почти без мебели, с  большой  и  низкой  тахтой,  или,  как
говорят, "станком", журнальным столиком и обшарпанным креслом.  Зеркало  у
тахты,  на  стене  японский  календарь  с  голыми  девочками;   ванная   с
облупившимся кафелем и лучшей косметикой мира, около  треснувшего  унитаза
рулон американской розовой "пуховой" бумаги. Загаженная пятиметровая кухня
с двухконфорочной плитой вся уставленная бутылками из-под всех возможных и
невозможных  напитков.  Валяются  пустые  банки  из-под  пива   "севн-ап",
"швепса" и "джинджер-эля"...
     А в изголовье тахты обязательный двухкассетный "Шарп" с набором самых
современных пленок.
     - Погоди, не ори, - сказала Кисуля. - Сколько нужно?
     - Три! Три штуки он запросил!.. - Крикнула я в ярости.
     - Мог бы и больше, не ты первая, - тихо сказала Гулливер  и  показала
глазами на Кисулю.
     - Помоги, Кисуля!.. - Взмолилась я.
     - Что же, у тебя "капусты" нет? - Не поверила мне  Кисуля.  -  Ты  же
последний год молотила, как лошадь.
     - Откуда. Я же не жмусь, как ты. Да, у меня  было  одиннадцать  штук!
Так четыре я тебе отстегнула за шубу, две себе оставила на жизнь,  а  пять
положила в сберкассу на мамино имя, чтобы она потом без денег  не  сидела,
когда меня здесь не будет! И все! И наличманом у меня  сегодня  полторы  и
хрен с прованским маслом!.. С материной книжки  мне  теперь  не  снять,  в
больнице ни у кого рубля лишнего нет. А нужно еще три тысячи доставать.  И
жить до зимы!..
     - У меня денег  нет,  -  твердо  сказала  Кисуля.  -  У  меня  все  в
облигациях трехпроцентного займа, а через две недели розыгрыш. Я  не  могу
рисковать.
     - Гулливер! Симка!.. Ну, поскреби по сусекам, - униженно попросила я.
- Выберусь "за бугор" - сочтусь...
     - О чем ты, Танька! У меня все в валюте, я уже сколько не сдавала ее.
Одного моего приемщика уголовка замела, сама  сижу  -  трясусь.  Второй  -
вот-вот загремит. У меня "деревянных" - кот наплакал. И на машину внесла -
четыре сверху пришлось кинуть. Да разве я...
     - Что делать, девки? Что делать? - Я была в полном отчаянии.
     - Что ты дергаешься,  как  свинья  на  веревочке?  -  Жестко  сказала
Кисуля. -  Чего  ты  побираешься?  Сама  заработать  не  можешь?  Выставка
медицинского оборудования со  всего  мира  приехала,  пушники  на  аукцион
собрались,  работы  в  городе  навалом,  а   ты   тут   казанскую   сироту
разыгрываешь?! Дерьмо собачье! Чище всех хочешь быть? Замуж вышла?
     - Ты в своем уме?! - Закричала я. - Один привод, и  для  меня  вообще
все накроется!..
     - Кто тебя просит  по  гостиничным  номерам  шляться?  Бери  ключ  от
"хаты", плати нам полтинник в сутки и молоти себе  на  здоровье.  Что  для
подруги не сделаешь...
     Гулливер ошарашенно взглянула на Кисулю, сказала:
     - Девчонки, я пойду на кухню, кофейку замостырю...
     И смылась. Меня снова брали за глотку. Теперь - подруги.
     - Значит, с меня полсотни в день? - Усмехнулась я. -  А  в  месяц  за
"хату" двести?
     - Двести пятьдесят, - холодно поправила меня  Кисуля.  -  У  тебя  же
экстренный случай. Дорога ложка к обеду.
     - Кому я валюту потом сдам? Я уж все концы растеряла...
     - Валюту я у тебя сама приму в лучшем виде, - рассмеялась Кисуля.
     - Господи... Что же я маме скажу, Эдику?
     - Скажешь, что тебя как образцовую медицинскую сестру срочно  забрали
на десятидневные военные сборы. Тем более что это будет почти правда.


     В интуристовском крыле аэропорта Эдика провожали мама и Лялька.
     Лялька глазела по сторонам, а мама горячо говорила Эдику:
     -  Раз  медицинский   работник   -   значит,   военнообязанный.   Раз
военнообязанный - значит,  должен  проходить  какую-то  там  свою  военную
учебу. И раньше это было, но чтобы так экстренно!.. Эдик! Я очень волнуюсь
- это не может быть из-за напряжения во  внешнеполитической  обстановке  в
мире?
     - Нет, мама. У нас тоже так делают. Даже полицию ненадолго  призывают
в армию. Не волнуйтесь, мама. Скоро это все кончится. Мы  будем  ездить  к
вам, вы будете приезжать к нам...
     Они обнялись, поцеловались, и мама погладила Эдика по голове.
     - Я ее очень люблю, - тихо сказал Эдик. -  Пусть  она  сразу  же  мне
позвонит в стокгольм, как вернется...
     Когда мой муж Эдвард Ларссон, сидя в  самолете  скандинавских  линий,
взмыл  в  воздух  и  растворился  в  низкой   облачности,   Лялька   томно
проговорила:
     - Я тоже туда хочу...
     Но мама не обратила никакого внимания на Лялькины  слова.  Она  цепко
схватила Ляльку за руку и резко повернула к себе:
     - Где она? Немедленно посмотри мне в глаза! Я тебя спрашиваю: где она
болтается уже третьи сутки?!


     Самое ужасное,  самое  отвратительное,  что  в  постели  мне  с  этим
прошлогодним японцем сегодня было гораздо лучше, чем с Эдиком! Я презирала
себя, проклинала последними словами, но ничего не могла с собой поделать.
     С этим чертовым итиро кенэда мне не нужно было  устраивать  спектакли
со стонами, вздохами и криками, которыми мы обычно подхлестываем  клиентов
и, честно говоря, сильно сокращаем время свидания  с  ними.  Ибо  в  нашей
профессии время ценится очень дорого.
     С ним мне не надо было ничего имитировать.
     - У меня никогда не было такой женщины, как ты...
     Японцы вообще очень ласковые и нежные ребята. А этот особенно.
     Гулливер и Кисуля разыскали мне его в тот же вечер, несмотря  на  то,
что я ни хрена не помнила ни его имени,  ни  фамилии.  Первые  двое  суток
очень трудно было после перерыва втягиваться в английский  язык.  Потом  в
башке у меня приоткрылись какие-то створки и я довольно сносно залопотала.
     - Таня-тян, не мог бы я сделать тебе какие-нибудь презенты  из  вашей
"Березки"?
     - Нет, итиро, нет. Я теперь замужем и все равно не смогу принести  их
домой. Замужем, понимаешь?.. Поэтому мы и  сидим  здесь  с  тобой,  как  в
тюрьме.
     - О, какая прекрасная тюрьма!.. С тобой я согласен провести в  тюрьме
всю оставшуюся жизнь!


     Как это у киплинга?..  "День-ночь,  день-ночь,  мы  идем  по  африке.
День-ночь, день-ночь, все по той же африке... Только пыль, пыль,  пыль  от
шагающих сапог..."
     На допингах он, что ли? Проклятый джапан!..


     Днем, когда итиро был на торгах пушного аукциона,  а  я  валялась  на
тахте и разглядывала старый французский журнал мод,  под  окном  раздались
два коротких автомобильных гудка. Я выглянула,  увидела  машину  Кисули  и
пошла открывать дверь.
     - Ну, что? - Спросила Кисуля.
     Они привезли мне какую-то жратву, и Гулливер доложила:
     - Лялька тебя прикрывает по всем дыркам. И дома, и на  работе.  Когда
они Эдика провожали, Алла Сергеевна ее в  аэропорту  так  прихватила,  что
деваться было некуда. И то Лялька не раскололась! Классный ребенок!..
     - Держись, танюха, - сказала Кисуля.  -  Завтра  аукцион  закрывается
и... Гуляй на все четыре стороны, мужняя  жена.  Чао!  Послезавтра  мы  за
тобой заедем. Готовь бабки!..
     На следуюшее утро я заглянула в ванную к итиро и спросила:
     - Чай? Кофе?
     Итиро посмотрел на меня через зеркало и ласково улыбнулся:
     - Доброе утро. Чай, если позволишь.
     Он уже закончил  бриться,  и  я  обратила  внимание  на  то,  как  он
тщательно промывал свою кисточку для бритья. Я даже задержалась в дверях и
проследила, как ловко и аккуратно он укладывает в несессер свои бритвенные
и умывальные принадлежности.
     - Чай, пожалуйста, - повторил итиро, думая, что я не поняла.
     - Да, да... Конечно, - очнулась я и пошла на кухню.


     Сидя за столом, уже затянутый в галстук и крахмальную рубашку,  итиро
пил чай с солеными крекерами и смотрел на меня неотрывно.
     Я чего-то  вдруг  засмущалась,  нервно  поправила  волосы  и  плотнее
запахнула Кисулин халатик. И сказала, чтобы хоть что-то сказать:
     - Твои коллеги в "Астории"  совсем  тебя  потеряли.  Наверное,  очень
нервничают...
     - Нет. Они умные и деловые люди, - улыбнулся итиро. - Они каждый день
видели меня на аукционе и знают, что со мной ничего  не  случилось.  А  те
пять ночей, когда я не был в отеле, касаются только меня одного.  И  тебя,
Таня-тян.
     - Как у вас все разумно, - слегка раздраженно заметила я.
     Он почувствовал мое раздражение и ласково взял за руку:
     - Я понял две вещи, Таня-тян,  что  мы  с  тобой,  к  моему  великому
сожалению, больше никогда не увидимся, и то, что тебе очень нужны деньги.
     - Правильно понял.
     - Сколько?
     - Три тысячи рублей, - усмехнулась я.
     - Но у меня нет таких рублей... А в долларах?
     - Дели на четыре.
     - Семьсот пятьдесят?
     - Да.
     - Может быть, тебе нужно больше?
     - Нет. Только семьсот пятьдесят, - мне  хотелось  поскорее  закончить
этот гнусный разговор и остаться, наконец, одной.
     Итиро молча достал из пиджака бумажник,  отсчитал  семьсот  пятьдесят
"зеленых" и положил на стол. Потом  вытащил  из-под  стола  свой  кейс,  с
которым приезжал ко мне на "хату" из гостиницы,  положил  его  на  колени,
открыл  и  достал  оттуда  очень  красивые  часы,   усыпанные   маленькими
алмазиками. И протянул их мне.
     - Я все-таки рискую  тебе  подарить  на  память  вот  эти  часы.  Это
последняя модель для очень состоятельных женщин. Гордость японии.


     Я не слышала, как сигналила Кисуля с  улицы,  как  они  с  Гулливером
открыли дверь своим ключом, не слышала, как они вошли в квартиру.
     В комнате на всю катушку гремел "Шарп", а я лежала в горячей ванне со
стаканом чистого виски в руке и приканчивала стоявшую рядом бутылку.
     Я уже совсем плохо соображала,  и  поэтому,  когда  в  дверях  ванной
появились Гулливер и Кисуля с теннисными ракетками  в  руках,  свеженькие,
еще не утратившие здорового возбуждения  от  игры  на  корте,  от  хорошей
погоды, от общения с нормальными людьми,  я  только  смогла  приветственно
поднять стакан и, глупо ухмыляясь, сделать глоток в их честь.
     - Так-с... Это уже что-то новое, - сказала Кисуля.
     - Семьсот  пятьдесят  баксов...  -  Еле  выговорила  я  заплетающимся
языком. - Там... В кухне. На столе. Я их даже не трогала...
     Гулливер оттолкнула Кисулю, влетела в ванную и вырвала у меня из  рук
стакан. Она выплеснула его в унитаз и туда же отправила остатки  виски  из
бутылки. И остервенело стала вытаскивать меня из воды.  Но  в  этом  я  ей
помочь уже не могла...


     - Жри, кретинка! - Орала Гулливер и совала мне в нос яичницу. -  Жри,
идиотка!.. Алкоголичка! Пей кофе сейчас же!.. Ну надо  же?!  То  она,  как
целка-недотрога, капли в рот не берет, а то вдруг нажралась ни с того ни с
сего, как ханыга. Ешь!
     Кисуля сидела в кухне напротив меня, на том самом  месте,  где  утром
пил чай с крекерами итиро кэнеда. Перед Кисулей лежали  доллары  и  рубли,
плоский электронный калькулятор, шариковая ручка и клочок бумаги.
     - Ты просто обязана хоть что-нибудь  съесть,  -  повторила  Кисуля  и
взялась за карандаш.
     Я сидела за столом, завернутая в махровую простыню,  и  меня  трясло.
Гулливер чуть не насильно впихнула в меня кусок  яичницы,  и  мне  тут  же
стало плохо. Я замычала, пошатываясь, встала из-за стола. Симка подхватила
меня и потащила к унитазу. Меня вырвало.
     - Очень хорошо! - Кричала из кухни  Кисуля.  -  Пусть  травит,  пусть
травит!.. И рожу ей холодной водой умой, Симка!
     Когда  я  совсем  пришла  в  себя  и  ко  мне  вернулась  способность
соображать и двигаться, Кисуля пододвинула ко мне пачку советских денег  и
сказала:
     - Забирай бабки. Здесь ровно две штуки.
     - Что?!
     - Ну, две тысячи рублей. Смотри... - Она показала мне клочок бумажки.
- Семьсот  пятьдесят  зеленых  по  три  рубля  -  это  две  тысячи  двести
пятьдесят? Минус двести пятьдесят за "хату". Остается ровно две тысячи.
     - Но почему по три, а не по четыре, как обычно?!
     - Не хочешь - ищи валютчиков, сдавай сама.
     Симка смотрела в окно, покуривала, пускала дым на улицу.
     - Но мне же необходимо три тысячи... - Растерялась я.
     - Ты же сама говорила, что у тебя еще есть полторы дома. Вот и добавь
тысячу из своих. Будет ровно три, - посоветовала Кисуля.
     - Интересное кино... Что же  ты  меня  так  по-черному  закладываешь,
Кисуля?
     - А ты хочешь, чтобы я у тебя взяла по  четыре  и  отдала  бы  их  по
четыре? Это бульон из-под яиц. Ты будешь здесь косая в ванне плавать, а  я
свою шею подставлять?..
     - Не ссорьтесь, девочки, - прервала ее Гулливер. - Бардак - он и есть
бардак. Когда в стране официально действуют шесть единиц денежной  систе