о свадьбе Пьера не было. Да и как он мог быть, если кормил Андре
отдельно от своей новой семьи.
     ...Ну, что тебе еще рассказать, надо бы снова заправиться, кстати, если
ты устал, можем поменяться местами, я отдохнула...
     - Прости за банальность, ты счастлива?
     -  Конечно,  ведь  тогда  же в семьдесят первом в  кафе Де-Лир  ко  мне
подошел  молодой  человек,  назвавшийся   Даниэлем,  и  попросил  разрешения
проводить.
     И ты знаешь, неожиданно для себя я сказала: да. И вот  уже девятнадцать
лет мы вместе...
     -... И все-таки это невероятно, что  ты вот так запросто едешь со мной,
эмигранткой,  иностранкой,  -  вдруг  сказала  Маргарита, возвращая  меня  в
реальность,  - запад очень увлечен вашей перестройкой. Я слышала по голосам,
советским, - улыбнувшись, уточнила она, - что даже сотрудники КГБ и те могут
теперь бастовать.
     -  Да,  -  гордо  сказал я, -  но,  по-моему, они все  же  предпочитают
бастовать под псевдонимами.
     Я совсем не устал и  готов был  ехать с Маргаритой во Владивосток через
Канаду, если бы вдруг перед нами не вспыхнул громадный неоновый транспарант:
"Париж".
     И  тотчас  же  он  навалился  на  нас  мириадами  огней,  словно звезды
рассыпались по земле.
     Да, мы не въехали в Париж, а просто он - случился...
     Через полчаса сложной езды в незнакомом городе, который радовал обилием
указателей, доступных  иностранцу (я не  отдал  руль), мы  были у  Маргариты
дома.
     И тут только я спросил:
     - Мне удобно у тебя оставаться?
     - Да, - просто сказала она, - я отправила мужу телеграмму.
     Когда мы вошли в дом,  они,  как истинные французы, никак не могли друг
дружке нарадоваться, а я оставался в коридоре.
     Этой  типично  французской  сцене, в которой не  было  упреков и хмурых
бровей грозного мужа, предшествовала другая.
     Когда мы входили в стеклянный подъезд дома, где жила Маргарита, прямо в
подъезде  на  разложенных  листах  какой-то  арабской газеты  лежал человек.
Маргарита  спокойно  перешагнула  через  него  и пошла  к лифту. Меня  же он
схватил за штанину.
     - Не бойся, - сказала Маргарита, - это клошар.
     - Кто? - удивился я, выдергивая ногу из крепких объятий.
     - Что-то вроде бездомного, у нас их теперь называют бомжи.
     Я  посмотрел  на  импортного  бомжа. На  нем был  костюмчик  рублей  за
четыреста, галстук.
     - Он официант в итальянском ресторане, приехал недавно, копит деньги, -
объяснила Маргарита,  - экономит  на  ночлеге. Вот  попомнишь мое слово:  он
через пару лет откроет кафе.
     Я молчал, с интересом разглядывая будущего рантье.
     Клошар понял, что его оставляют в покое, и, приветливо нам улыбнувшись,
снова улегся на свои газеты.
     За ужином мы вдоволь наговорились, особенно если учесть, что Даниэль ни
слова не знал по-русски.
     Но разве это может помешать доброму разговору?...
     - Спать, - объявила Маргарита.
     И я уснул в Париже.

     30 августа
     Более того, я проснулся в Париже!
     Нарочно  не выглядывал в окно. А  вдруг до времени увижу Лувр,  галерею
Лафайет, гробницу Наполеона, крошечный пароходик "Бато Муш".
     К этому всему надо тщательно готовиться, как готовишься к любому сну.
     Я  принял  душ, побрился,  привел  себя в  порядок, и после завтрака мы
втроем вышли на улицу.
     -  Я  на  службу, -  весело сказала Маргарита,  обнимая меня, - а  тебе
Даниэль покажет город, правда, он не знает английского, но зато  французский
ты знаешь примерно так, как он - русский, поэтому договоритесь.
     Мы оба кивнули со знанием дела, потому что текст был произнесен, как на
официальном приеме,  на двух языках. В  шесть вечера, - это  мы  поняли  без
перевода,  -  мы  пообедаем  в  ресторане  "Гиппопотам-гриль",  недалеко  от
"Опера".
     И  она  укатила на  своем  "рено",  а мы  с  Даниэлем забрались  в  его
старенький "ситроен" и поплыли в сказку.
     Вечером у  нас  было  что рассказать  Маргарите в  "Гиппопотам-гриле" о
дневных похождениях, а ей, вероятно, было интересно слушать наши  рассказы в
разных интерпретациях.
     - Ты будешь писать очерк о Париже? - спросила меня Маргарита.
     -  Никогда,  я буду писать  о  тебе,  о  клошарах,  о  проститутках,  о
магазинах  и... о себе, о том, что мне  трудно в цивилизованном мире, о том,
что я не умею получать деньги в банке и позвонить по телефону, о том, что  я
удивляюсь, когда на просьбу подать кружку пива приносят карточку с тридцатью
восьмью  сортами,  о том,  что  полуодетую  певичку  из  метро не  выводят с
милицией, о том...
     - И ты уже знаешь, с чего начнешь?
     - Конечно, эту фразу я придумал еще в Москве.
     - И какая же она, если не секрет?
     - "В Лувре я забыл посмотреть Джоконду".
     - Но на самом деле не забыл?
     - Даниэль потащил меня к ней в первую очередь.
     - А ты не будешь возражать, если путевые впечатления  ты издашь и у нас
тоже, или ты не хочешь?
     -  У  вас это будут  читать с сочувственной улыбкой,  а мне бы этого не
хотелось. Зато у нас - в какой-то  степени как нескромное пособие. А  почему
ты спросила?
     -  Потому  что завтра,  если хочешь, я  познакомлю тебя с издателем,  с
которым ты обговоришь условия контракта.
     Это было непостижимо.
     - И  не думай, пожалуйста, что я очень о тебе  забочусь. Я забочусь и о
себе,  и о  своей семье.  А редактор и  переводчик  здесь получает  столько,
сколько автор. Издательство издаст такую книгу месяца за три.
     - И мне придется ехать сюда еще.
     - Да,  и с рукописью  в конце осени. А хочешь,  живи здесь, на аванс ты
сможешь прожить эти три месяца в недорогом отеле... Ты уже, кстати, придумал
для книги название?
     - Нет, конечно, это для меня всегда пытка.
     - Дарю, назови ее "Пуркуа па?". Что означает "А почему бы и нет?"
     - Кассовое название.
     Маргарита рассмеялась, перевела Даниэлю. И он улыбнулся.
     - Что  ж,  поздравляю  тебя с  началом  деловой жизни.  У тебя выходили
книги? Ах да, ты ведь мне подарил с детективами...
     - Сейчас выходит четвертая.
     - С собой привез все?
     - Нет, одну. Постеснялся.
     - Не стесняйся, надо уметь хорошо себя подать. - Я кивнул.
     Так прошел вечер в кафе, названном именем моего любимого зверя.
     Люблю гиппопотамов, они  такие чистые,  добрые  и зеленые, что я просто
балдею, на них глядя.

     31 августа
     Я проспал.
     - Бонжур, мсье, сава? - спросил меня Даниэль.
     - Мерси, сава бьен, - ответил я.
     Говорю это не для того, чтобы обескуражить читателя знанием французских
слов, а для того, чтобы передать диалог с Даниэлем.
     Он, в свою очередь, по складам прочитал по бумажке:
     - Марг-арит-аа ушлья на рабоооту, ми садимьсь завтракайт.
     И мы сели завтракать.
     Сегодня,  как  я помнил, нам  предстояло  заключить  тройной договор  с
каким-то издательством на мою книгу, где Маргарита выступает как переводчик,
Даниэль -  редактор  французского текста, а я - я, признаться, даже не знаю,
кто  я, ведь меня  просили  ничего не сочинять,  а только записывать процесс
адаптации русского во Франции, русского, который не знает языка, но готов ко
всему.
     Подробности подписания такого  акта утомили меня самого, и я  не вправе
утомлять ими кого бы то ни было.
     -  Дело  в  шляпе, - сказал  издатель,  доставая из тумбы стола красное
вино, - бордо, конечно. - У  вас, кажется,  с ним  проблемы? - кивнул он  на
бутылку.
     - Проблемы у нас с белым, - сострил я, и зря.
     Только  Маргарита  поняла   мою  сугубо  советскую  остроту,  остальным
пришлось объяснять про горбачевский сухой закон..
     После  этого издатель  снял телефонную трубку, что-то  в нее  сказал, и
какая-то  очаровательная   девица   принесла  ему   размалеванный   цветными
полосочками  блокнот, оказавшийся  впоследствии  чековой  книжкой.  Издатель
поставил несколько цифр,  потом, подумал, дописал  еще ноль и, подписав чек,
оторвал и протянул бумажку мне.
     Вот теперь я мог точно сказать, что пари с начальником ОВИРа я выиграл.
     Я не просто получил  фрондерские деньги, а заработал их,  мне поверили,
выписали аванс, и я буду писать книгу.
     Я держал чек в  руках  и не знал, что с ним  делать. В  конце концов  я
вспомнил  вычитанное в какой-то книжке:  чек складывают пополам  и кладут  в
бумажник. Но так как  бумажника у  меня  не  было, я положил  его  просто  в
карман.
     На улицу мы вышли втроем.
     - Слушай, а что мне делать с этим чеком? - спросил я Маргариту.
     - А что хочешь, можешь  положить деньги в банк, можешь взять с  собой в
Союз, насколько мне известно, на советской таможне надо предъявлять  договор
на  книгу, стало  быть,  это гарантия,  что  ты  деньги  заработал  законно.
Впрочем, ты юрист, тебе виднее.
     - Я как юрист могу сказать, что законны все способы моего зарабатывания
здесь денег.  Разве я  не затратил силы на мытье  посуды? Или не  выкупил по
французскому законодательству  свое  имя из несогласованной со мной рекламы?
Даже уверен, что есть инструкция на этот счет. Впрочем, у нас в стране около
полумиллиона  подзаконных  актов,  и  незнание  их,  по  общему правилу,  не
освобождает от наказания за неисполнение.
     Маргарита рассмеялась.
     - Давай мне свой чек, я положу тебе деньги в банк.
     Я протянул чек.
     Мы зашли в какой-то офис, из которого я вышел с карточкой, запечатанной
в целлофан.
     - По кредитной карточке, - сказала Маргарита,  - можешь получить деньги
в автоматическом  банке  в  любом  населенном  пункте  Франции, и, по-моему,
сейчас уже и во всей Европе. Западной, конечно.
     Можно подумать, что еще осталась восточная.
     Я недоверчиво посмотрел на кусочек картона.
     -  Это делается очень просто, - сказала Маргарита, - закладываешь ее  в
цель автоматического  банка и нажимаешь кнопки шифра. Через несколько секунд
получаешь свои деньги в той сумме, которую указал.
     - Попробуем.
     - Пожалуй, - согласилась Маргарита, - а потом пойдем в магазин покупать
"видик".
     Этого я от Маргариты не ожидал. Чтобы я - да покупал "видик"!
     - Никогда, - запротестовал я, - пойдем лучше в ресторан.
     Даниэль понял и добавил:
     -Когда у человека появляются деньги, он становится экономным.
     Даниэль был прав. Я действительно  становился экономным, ибо  впервые в
жизни  заработал те самые  деньги, на которые можно купить то, о чем я давно
мечтал: квартиру Ленина в Париже на улице Мари-Роз.
     От нее полчаса ходьбы до Монмартра, а в ней так хорошо писать сатиру...
И она крошечная, такая как моя в Москве.
     После прекрасного ужина с омарами мы отправились за билетом в Москву.
     Столь поспешное  решение  я  принял  потому, что пора  было садиться за
книгу.  Я не люблю  быть должником. Особенно столь гостеприимных и  любезных
французов, которые, кстати, хорошо умеют считать деньги.
     На  северном вокзале - Гард-де-Норд  - на меня пахнуло чем-то родным: в
кассе не было билетов на Москву.
     Это невероятно, но не было!
     Правда, у кассы не было и очереди, точнее, у двадцати касс, продававших
билеты.
     Правда, мне  предложили  позвонить  завтра: если  кто-то  откажется  от
поездки, я сумею уехать.
     Предложили  также  билет  на самолет, но  мне так хотелось оказаться на
Белорусском вокзале!...
     Я люблю приезжать медленно...
     Вечер мы провели в машине, катаясь по ночному Парижу.
     Я  обратил  внимание   на  то,  что   памятник   Людовику  благополучно
соседствует с памятником Робеспьеру. И при этом поклонники того и другого не
стаскивают по ночам монументы оппонентов.
     У нас пока не  так.  У нас разозлились  отчего-то на  Алексея Толстого,
может быть за "Приключения  Буратино",  но  по неграмотности и  по скудоумию
повалили памятник Льву.
     ЭПИЛОГ
     1 сентября
     Хотя и  суббота, дети в  Москве пошли  в школу, а я на Северном вокзале
пытаюсь  уехать на родину. Сказали, что советским гражданам, чтобы вернуться
на родину иным видом транспорта, надо получить разрешение.
     Был в посольстве.
     В консульском отделе, в  Париже,  я узнал,  что такое  слава.  Какой-то
подстриженный под  прапорщика человек долго вертел мой паспорт и по лбу  его
прошла легкая волна - я угадал, что это  работа мысли, - наконец, мысль была
сформулирована:
     - Это вы написали "Импортный свидетель"?
     - Да, - сказал  я, понимая, что самое выгодное для меня  не удивляться.
Действительно, год назад я опубликовал повесть с таким названием.
     - А чего же вы там нашего брата дипломата выставили в карикатуре?
     - Нисколько, - неожиданно для себя я  серьезно пустился в объяснения, -
я написал только то, что  видел. А видел я вашего, как вы говорите, брата, в
дешевых магазинах,  в вечной  суете:  как бы переправить  в Союз  что-нибудь
дефицитное. Вот вы сидите под красным флагом и являете собой частицу страны,
под покровительством которой я нахожусь. Какого же черта в Марселе меня даже
не пустили  в мою родную страну на пять минут? И вообще,  почему  я должен к
вам заходить,  вот как теперь, если хочу поменять билет на  самолет с билета
на поезд?  Для упорядочения учета? Ведь ни Германия, ни Бельгия не возразят,
если я проеду мимо.
     Прапорщик мне не ответил. Есть категория людей во всех странах, похожих
друг на друга не только  одеждой,  но, кажется,  даже  чертами  лиц. Все они
любят знать  про нас больше, чем мы сами про  себя. Один из них стоял передо
мной. Правда,  не долго,  вдруг  он  выдал  разрешение на  проезд,  перестав
крутить паспорт.
     - Может, выступите тут, у нас? - спросил он.
     -  С удовольствием,  - согласился я, - только расскажу вам про вас, про
то, как вас представляют на  родине. Там в самом деле  вас  жалеют, ведь это
так сложно  и опасно - ездить на "лэндровере"  по чужому  городу, где кругом
одни  враги и империалисты, а вам  в  этой кошмарной обстановке надо  суметь
защитить социализм... Или  у вас сегодня другая  команда: выворачивать перед
Западом наше нижнее белье?
     Сотрудник   консульства  принужденно   улыбнулся,  рассказал   какой-то
похабный анекдот  и  повел меня  знакомить с вице-консулом, по  дороге вдруг
спросив: откуда мне известно, чем занимается консульская служба?
     -  Из учебника  "Международного  права"  под  редакцией  Кожевникова, -
сказал я, - только там написано, чем она должна заниматься...
     Стою со своим рюкзаком, от  нечего  делать  разглядываю киоски, накупаю
всякой  муры,  французских  булок на дорогу.  Все  хотят в  Москве  получить
засредиземноморские сувениры. Я, в свою очередь, хочу всем их подарить.
     Даниэль на работе, мы попрощались утром. Маргарита пошла что-то  купить
мне  в  подарок, как потом оказалось  - перьевую  ручку.  Очень оригинальный
выбор!
     Пока  она  ходила,  я  наведался в кассу  и  купил  билет. Он  был!  А,
собственно, кроме меня, в этом никто и не сомневался.
     - Ты знаешь, чем ты закончишь книгу? - спросила меня Маргарита. -  Имей
в виду, все читают первую и последнюю  страницы, только потом решают: купить
книгу или нет.
     - Пока не знаю, - чистосердечно признался я.
     -  Вот конверт, - сказала Маргарита. - Ты  просил меня  о нем. - И видя
мое недоумение,  напомнила:  -  Ну, пари же  ты  выиграл у своего  ОВИРского
начальника. Ты победил. А победа - это всего лишь концентрированное желание.
     - А..., - вспомнил я, - сколько я тебе должен?
     - Сто франков.
     И я тут же отдал деньги. Честное слово, это  была самая приятная трата.
И дело тут не  в жмотничестве французов. Просто это была та трата, которую я
должен был сделать сам.
     - Ты не собираешься вернуться? - задал я Маргарите глупейший вопрос.
     - Может  быть, -  неопределенно сказала она, -  когда  вы в третий  раз
закончите переписывать свою историю.  У России  удивительно  непредсказуемое
прошлое...
     Мы простились.
     Я забрался в вагон и подошел к окну.
     Со  мной в купе ехал  молчаливый работник советского учреждения с таким
количеством вещей, что застывшая на  моих  губах улыбка словно окаменела,  и
он, вероятно,  решил, что  это у меня такое  обычное  выражение  лица. Потом
оказалось, что и в соседнем купе  ящики и кофры принадлежат ему. Но меня это
мало волновало.
     Париж стал уплывать и вскоре превратился в воспоминания.
     Проводник принес чаю.
     Я  поспал немного  и,  проснувшись, вспомнил, что  видел  ласковый сон,
потом  слонялся  по  вагону,  ждал  полуночи.  После  полуночи  должна  была
произойти  смена стран,  мы поедем  по Бельгии и даже остановимся на станции
Льеж.
     А там я обязательно должен буду выйти из поезда: дело в том, что именно
эту станцию,  как  сообщила  наша  ныне  гласная  пресса,  недавно  посетили
инопланетяне. Мне, конечно, очень хотелось с ними встретиться.
     Сосед  улегся  спать,  а я, сидя у  окна, начал считать бегущие огоньки
фонарей.

     2 сентября
     Я вскочил. Мой сосед по купе  на  секунду привстал,  сонно посмотрел по
сторонам,  пробормотал что-то  вроде того, что он  неприкосновенен,  и снова
улегся, а я надел быстренько все, что успел, не застегивая ботинки, набросил
куртку и выскочил на эту самую таинственную станцию, через которую лежал мой
путь из Парижа в Москву.
     Поезд в Льеже стоял  всего несколько минут, но за которые, уверен, я бы
сумел побеседовать с инопланетянами.
     Однако вместо инопланетян я пообщался  с местным таможенным чиновником,
который, эксцентрично показывая  на  часы  и  подножку  вагона одновременно,
настоятельно предложил мне  отправляться дальше,  и побыстрее,  в  Союз.  Из
этого я заключил, что встречу с инопланетянами надо пока отложить.
     Но  так как я всегда  был  мистиком,  то  совершенно не  исключаю,  что
отправляясь во Францию через  несколько месяцев, я вылезу на этой  станции и
проведу здесь пару дней для изучения столь волнующего человечество вопроса.
     Итак,  я  вернулся  в  купе и  спросил  проводника  о том,  о  чем  его
спрашивают чаще всего:
     - Не опаздываем ли мы?
     Этой дежурной фразы оказалось  достаточно, чтобы проводник затянул меня
в свое купе и начал пространно рассказывать о своей жизни.
     В два часа ночи, сонный, я принужден был узнать о его семье, о том, как
трудно воспитывать  двух взрослых дочерей,  и о  том, что самое главное  для
него - чтобы поезд опоздал пересечь советскую границу на несколько минут.
     Это меня  удивило: что  за  радость в  опоздании? И тогда,  смерив меня
доверчивым взглядом, он заговорил по-простому:
     - А вот это не скажи, - заявил он, - тут ведь не мне одному надо, целой
команде и машинистам.
     - Что? - не понял я.
     - Ну, если мы без пяти двенадцать ночи пересечем блок-пост "Буг", то мы
хрен получим за этот день валюту.
     И проводник сделал жест, положив правую  руку на внутренний изгиб локтя
левой руки, а последнюю, в свою очередь, сжал в кулак и энергично потряс...
     Целый день мы ехали в  поезде,  с попутчиком  не перемолвились и  двумя
словами, а  проводника видел много раз:  то он мел длинную ковровую  дорожку
вагона, то приносил  чай, то собирал и раздавал паспорта,  но на  его лице я
постоянно читал озабоченность: опоздает  или не  опоздает поезд на  эти пять
минут.
     И он, естественно, опоздал.
     Потому что  не  могло не  материализоваться  устремленное желание  всей
поездной бригады получить валюту за лишние сутки...

     3 сентября
     В  12.02 ночи  мы  остановились  у  блок-поста  "Буг".  В  вагон  вошли
пограничники, карантинная служба и таможня.
     Все  три  службы  по очереди, заглядывая в наше купе,  то проверяли мой
паспорт, то  спрашивали, что  я  везу,  то задавали вопросы,  не  везу  ли я
зверей, птиц или семена растений.
     Соседа вопросами обходили.
     В конце концов, одна из таможенниц занялась мной вплотную. Она изящными
пальцами  щипача перерыла вещи в моем рюкзаке, заставив меня пожалеть о том,
что я  не  постирал свое белье,  оставив его  до Мо