сквы, потом разломала для
чего-то французские булки, присовокупив:
     - Съедят и такие.
     И спросила, есть ли у меня с собой деньги.
     Я честно  выложил все,  что  было в  карманах.  Не  обратив внимания на
купюры, она сгребла со стола мелочь, профессионально быстро  пересчитала ее,
и спросила:
     - Она вам нужна?
     Я пожал плечами.
     Бедная женщина, вряд  ли  ее  дети  будут  поэтами.  Я  подарил ей  эти
полтора, что ли, франка...  А насчет "съедят  и такие"  подумал, что конечно
съедят. В Москве теперь хлеб дорогой.
     За пересчитыванием мелочи, она не  заметила предмет, который,  как меня
стали  убеждать уже в Москве знакомые  из прокуратуры, я провозить  не  имел
права: а именно  баллончик со  слезоточивым  газом, применяемый во всем мире
для самозащиты.
     Как  юрист  заявляю: если  наше государство  в  самом  деле презюмирует
невиновность, а  не декларирует об этом, то баллончик я  имею право  хранить
дома и использовать, если на меня нападут...
     Наконец они  кончили меня подвергать,  оставили в покое, и мы прикатили
на станцию Брест, где вагоны отогнали менять колеса.
     Советская колея,  оказывается,  шире европейской. И перед  ней  хочется
надеть  шляпу, чтобы  потом  снять ее  и  сказать:  "Верной  дорогой  идете,
товарищи!"  или:  "Широко  шагаешь  -  штаны  порвешь",  -  в зависимости от
настроения.
     Прошли ночь и день.
     И  без чего-то  три показались огни Белорусского  вокзала. Да-да, огни,
днем  на  нем почему-то горели фонари, совсем как в Эксе.  Только  здесь это
называлось бесхозяйственностью, а там - иллюминацией.
     Через  час  я уже  был  дома и  улегся  спать, чтобы вечером рассказать
невероятнейшие байки своим домашним.
     По ходу рассказа вспоминаешь моменты, не вошедшие в дневник:
     "В чужой стране я  не  пропаду", - решил я  после  того, когда  ниточка
случайностей  превратилась  в  массивную  цепь  вытекающих  одна  из  другой
ситуаций.
     То,   что  в   Марселе   можно  выжить,  я  понял  сразу,   потому  что
среднестатистический француз здесь - это наш армянин, который все еще  знает
русский и рад поболтать с вами о перестройке.
     Как-то  ночью  я  забрел   в  бар,  поразивший  меня   голографическими
изображениями  обнаженных  тел.  О  том,  что  это бордель,  я догадался уже
пристроившись  за стойкой бара. Каюсь, но  здесь  я  не особенно  и виноват,
поскольку вполне сработала наша многолетняя пропаганда, рассказывающая ужасы
про подобные заведения. Но на рекламе кабы я эти ужасы увидел, нипочем бы не
зашел. Нет, обманули...
     Ну  так вот, сижу  я в баре,  заказал  пива, подходит девочка.  И вдруг
по-русски: "Давно из России?"  Потом предложила мне отредактировать  рекламу
колготок,  за  деньги, естественно. Реклама оказалась  для  русских колоний,
или, как  здесь  тактично  говорят,  -  диаспор  Канады,  Австралии, Италии,
Израиля и каких-то еще стран. На пакетике с колготками написано про них все,
конечно, по-русски, и, конечно, с ошибками.
     Я ошибки поправил.
     На эти ошибки  можно  было хорошо закусить и много выпить в забегаловке
классом получше Макдоналдса,  которых, кстати, во Франции  множество,  но ни
один уважающий себя француз не считает  возможным  зайти в  это  кафе  - это
считается дурным тоном.
     В общем, я еще раз убедился в том, что  волшебник  приходит к тому, кто
его ждет, а вода не бежит только под лежачий камень.

     4 сентября
     -  Алле,  я  вернулся!  -  Так  я  начал  свой  телефонный  разговор  с
начальником ОВИРа. В трубке послышалось молчание.
     - На коне? - наконец спросил начальник.
     - С конем, - сострил я.
     - Что, машину, что ли, купил?
     - Нет, конечно, но мог бы. Пока езжу на "Ниве"... Когда приехать?
     - Да хоть сейчас.
     И я приехал.
     - У меня к вам два вопроса, - сказал я, входя. - Во-первых,  партвзносы
мне за последний месяц перед  роспуском партии платить в валюте или как? Тем
более,  что человек,  подписавший  мне  в свое время  партбилет  - секретарь
райкома КПСС, осужден за злоупотребления...
     - А второй? - спросил начальник, уклоняясь от ответа.
     - Вы проиграли пари, и в связи с  этим мне интересно узнать,  почему 18
марта  - День Парижской коммуны - у одних, и День  Торговли - у других?  Это
что, тождественно?
     - Не вижу логики. Ты считаешь, коммуну можно купить?
     - Я вам привез в подарок чай душистый "Фрю де ла пасьен".
     -Вот за это спасибо.
     -И конверт...
     -Что в нем? Я надеюсь, не деньги?
     - Нет, в нем - маленькая улыбка. - Естественно, я уже знал, что  в нем,
потому что сам просил Маргариту об услуге.
     - Что же это? - повторил начальник. - Раскрой сам.
     Во совок!
     -Это я  сделал вам приглашение посетить Францию частным образом. Вызов,
одним словом, а то вы все по службе ездите, по командировкам. Оно и понятно:
у  вас ведь нет знакомого  начальника  ОВИРа. Кто вам выдаст общегражданский
паспорт так легко и без очереди?
     - Мне? - взревел он. - Да я на днях еду отдыхать в Болгарию.

     Проигравший  пари  начальник  ОВИРа  взял  со  стола  пачку "Мальборо",
закурил и  уставился в окно.  Отражающийся в его взоре  Олимпийский проспект
постепенно превращался в Елисейские поля.
     - Закуривай, - вдруг спохватившись, предложил он.
     Я  отрицательно помотал головой, достал из кармана  свои и,  закуривая,
предложил ему:
     -  А  может,  моих? Говорят, "Мальборо  лайтс" лучше. А  может  вам  на
Болгарию дать взаймы валюты?  И вообще, если надумаете уехать совсем, я могу
договориться.
     На улице была  славная погода. Шел дождь, и я подумал о том, что пока я
здесь упражняюсь в остроумии, у меня с машины вполне  могут стащить щетки со
стекол...
     1991, Париж