нглийскую резинку...
   Писатель умер, улица Воровского переименована в Поварскую, улица Наташи
Качуевской в еще какую-то, и теперь Качуевскую и ее подвиг вряд ли
вспомнят.
   Поэт дожил до пятидесяти четырех, женился на студентке, родил
неполноценного ребенка...


ХЛЕБ


   Константину Черницкому

   У маленькой Оленьки все было хорошо: мама, папа, бабушка Оля, голубое
небо и много игрушек. Единственное, что было плохо, - это манная каша по
утрам и хлеб с маслом. Манную кашу еще можно было как-то проглотить,
запивая сладким чаем, но вот хлеб... Хлеб есть никак не хотелось... Не
помогали ни нетерпеливые покрикивания мамы, спешившей в свою газету и уже
стоявшей в прихожей в сапожках на шпильках, рыжей пушистой ушанке и
длинном полосатом, связанном бабушкой Олей шарфе с телефонной трубкой в
руке, ни грозные взгляды папы, завершавшего утренний ритуал завязыванием
модного узла на галстуке перед зеркалом в той же прихожей.
   Только бабушка Оля всегда была почему-то спокойна. Она, как обычно, в
ярком платье, с пышной прической сидела в это время с Оленькой за столом в
своей любимой кухне и рассказывала ей разные веселые истории и сказки,
придуманные ею самой. Так было и на этот раз. Они вместе заливались
смехом, и так, слушая бабушку, девочка незаметно мало-помалу справилась с
ненавистной ей кашей. А хлеб все же остался у пустой тарелки, он лежал,
притаившись, притягивая к себе внимание девочки. А когда бабушка встала
из-за стола, чтобы налить чаю, девочка решила незаметно выбросить хлеб в
подвешенное у раковины мусорное ведро, изящно задекорированное под общий
интерьер кухни.
   Но поторопилась и промахнулась. Кусок плюхнулся на пол рядом с
ведерком. Бабушка ахнула, посмотрела на свою маленькую тезку, которая
вот-вот собиралась разреветься, и, ни слова не вымолвив, подняла бережно
хлеб, отряхнула, убрала соринку с масла и принялась его есть.
   - Баб, ты голодная? - удивилась девочка.
   Бабушка вздрогнула. Она медленно, переводя дыхание, чтобы убрать в
горле спазм, продолжала жевать и смотреть куда-то далеко-далеко, мимо
девочки. На глазах бабушки блеснули слезинки.
   - Баб, а Баб! Что ты так смотришь? Почему меня не ругаешь? Оля - плохая
девочка? Плохая? Бросила хлеб, да? Оля пойдет в угол, да? Девочка
заглядывала бабушке в глаза.
   Бабушка доела кусок до конца, вытерла глаза, молча обняла девочку...
   Признаться, я любил этот дом не только потому, что в нем обитали мои
друзья, а еще и потому, что в нем всегда очень вкусно кормили. Хозяйка -
энергичная обаятельная женщина, придумывала и приготавливала самые
разнообразные, самые изысканные кушанья. И что удивительно в наше время -
приготовление их не было для нее мучительной обязанностью. Наоборот,
казалось, это доставляло ей огромное удовольствие. Ей был отпущен какой-то
особый талант - готовить быстро и незаметно. Ее "рецепты" будто летали
между руками, газовой плитой и водопроводным краном, она творила, создавая
еду не только из самых заурядных, привычных продуктов, но и из любых
остатков: вчерашней нссъеденной пищи, высохшего сыра, куска подвядшей
капусты и, конечно, из черного хлеба. Буквально в считанные минуты
рождались новые блюда - незнакомые, с придуманными самой же хозяйкой
названиями, свежие, красивые, вкусные, - и даже не в считанные минуты,
потому что угощение появлялось на сголе тут же, немедленно, то есть
раньше, чем можно было эти минуты подсчитать. Ее, всегда нарядную, без
фартука, подвижную, невозможно было застать врасплох. Она любила кормить,
и каждый день пекла разные пироги, блины, пудинги, делала курники и
паштеты, шашлыки и салаты, торты и мороженое, варила пловы, манты,
лагманы... В общем, названия знакомые, а блюда получались необычные,
всегда что-то в них оказывалось свое, новое, вложенное Ольгой Сергеевной,
ее интуицией, легкостью, огромным желанием не только накормить, но
доставить и эстетическое наслаждение, и пользу.
   Она любила кормить. Да. Но представьте теперь, что это не было ее
культом. Это была ее потребность. Она не обращала внимания на дифирамбы по
поводу ее кулинарных способностей. Лучшей наградой для нее было
восторженное мычание жующих и дочиста вылизанные тарелки. Она звонко
смеялась, когда слышала за столом неизменное утверждение, что вообще-то
надо сдерживать себя, есть в меру, но сегодня, только сегодня, в последний
раз - исключение... Она смеялась потому, что хорошо знала, что назавтра
повторится то же самое...
   У древних принятие пищи считалось священным.
   Она исповедовала свою философию. Считать каждодневность не символом
утомления и снисхождения, а символом совершенствования и восхождения. В
каждодневноеT она закаляла свои дух и видела источник бесконечного
творчества. Чувствовала в ней себя вне пошлой обыденности и приобщалась
духом к красоте, разлитой во всех сферах окружающей ее реальной жизни.
Даже сама кухня, где чаще всего проходили трапезы, представляла собой'не
кухню в обычном понимании, а, скорее, музей под названием "приятного
аппетита". Раковина, плита, тесно примостившись в уголке, не мешали общему
интерьеру, состоявшему из разрисованных лубочными картинками стен,
огромной коллекции деревянных ложек, свисавших с потолка, цветочному
садику на подоконнике и вьющимся растениям по красной раме широкого окна.
   Все это дело рук той же Ольги Сергеевны, хозяйки дома, бабушки Оли...
   Многие знали, что есть дом, где каждый день пекут пироги, всегда вкусно
кормят всех, кто бы ни пришел, прежде всего, прежде даже самого маленького
дела. Некоторые из знающих, привыкнув к этому, не видели в этом ничего
особенного. Может быть, традиция, считали они, может быть, оригинальность
хозяйки, им, этим некоторым знающим, так было удобнее - не задумываться.
Приходишь, и все, как в старой сказке про скатерть-самобранку, к твоим
услугам. Эти знающие - доброжелатели.
   Но среди знающих были, наверное, и скептики. Те, должно быть, не
верили, что все это просто так. С чего бы это - каждого встречного
кормить, да еще пирогами? "Тут что-то есть... Просто так ничего не
бывает", - наверное, думали они. И будто в подтверждение этому я услышал:
   - А вы как думаете? Бывает? - это обратился к моему соседу, физику из
Ленинграда, сидевший рядом с ним грузный человек с квадратным подбородком
в квадратных роговых очках. Сосед не успел ответить, а может быть, не
хотел. Квадратный продолжал:
   - В этом доме - культ еды. Даже не еды, а кормления... Здесь каждый
день гости, - заявил он, смачно обсасывая перепелиную косточку.
   А когда хозяйка вышла, заговорил внятно, даже на торжественный тон
перешел, комментируя свое действо:
   - Это даже не столько обед, сколько обет. Она перенесла голод в
Ленинграде.
   Все ее родные покоятся на Пискаревском. Она поклялась себе в сорок
втором, что если останется живой, то всю оставшуюся жизнь каждый день
будет кормить, угощать, радовать. Вкусная клятва, не правда ли? - Он
широко и добродушно улыбнулся и нацелился на очередной кусок румяного
пирога под грибным соусом.
   Из дома вышли втроем. На проспекте квадратный, увидев приближавшийся
троллейбус, едва кивнул, поспешил. А новый знакомый предложил пройтись
пешком. Шли по проспекту до гостиницы, что высится на площади. Спутник
оказался старым ленинградским другом дома. Когда прощались, спросил:
   - А вам, судя по всему, неизвестен конец истории?
   - Какой конец? Какой истории? - не понял я.
   - Ну как же? Она же выжила тогда, в блокаду!..
   Честно говоря, мне не хотелось ничего знать. Я видел перед собой
жизнерадостную, талантливую, скорее юную, чем пожилую женщину. Я не циник
и поэтому думаю, что ей помогла ее клятва.
   - Нет... Клятва ни при чем. Дело в том, что тогда, во время войны,
когда появились "буржуйки" - временные печки, они - мать и Оленька, наша
хозяйка, сожгли все, что было возможно, и шарили ВСЮДУ в поисках топлива.
В узкой щели между стеной и голландкой нашли несколько KVсков высохшего
хлеба. Маленькая Оля не любила хлеб, а чтобы родители не ругали ее за
недоеденные куски, прятала его в узкую щель за изразцовую печь...

ПАПА НОВОГО РУССКОГО СПИТ. И ПРАВИЛЬНО. НЕЛЬЗЯ ЕМУ БОДРСТВОВАТЬ, А ТО
ЕЩЕ СОВЕСТЬ ПРОБУДИТ - ВТОРУЮ ВЕСТЬ ДУШИ.
OCR Pirat



    Сергей Лукницкий.
    Возвращение Лени


     © Copyright Сергей Павлович Лукницкий, 1997
     Email: Louknitski@mtu-net.ru
 Данное художественное  произведение  распространяется  в электронной
форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой
основе при условии сохранения  целостности  и  неизменности  текста,
включая  сохранение  настоящего   уведомления.   Любое  коммерческое
использование  настоящего  текста  без  ведома  и  прямого  согласия
владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
 "Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 02.10.2001 15:50



                                  (сюжеты)


   Миллионы веков на земле - цветет и отцветает миндаль.
   Миллиарды людей на земле - успели истлеть.
   Что о мертвых жалеть, мне мертвых нисколько не жаль.
   Пожлгечте меня, мне еще предстоит умереть...

   Михаил Светлов

   Дорогие мои, нашкафные:
   Киплинг, Лермонтов, Нагибин, О 'Генри, Гоголь, Достоевский, Толстой,
Пушкин, Шекспир, Хлебников, Тредиаковский, Хайям, Данте, Гумилев, Бунин,
Андерсен, Сервантес. Верп, Салтыков-Щедрин, Чехов, Маяковский, Грибоедов,
Кларк, Гашек, Лорка, Чаадаев, Свифт, Карим, Солженицын (начата процедура
илтичмента со шкафа), Карамзин, Экзюпери, Евтушенко, Булгаков (на шкафу
условно - по ходатайству Маши Федотовой и председателя Крестьянской партии
-Черниченко), Твен, Маркес, Некрасов, Гомер, Лхмадуллина, Воннегут,
кандидат на шкаф - Твардовский - отпустите на новую прозу...

   ...И, чтобы рассказать все это вам,
   Приходит ямб, чуть-чуть преображенный,
   Но тот же самый старый добрый ямб...

   Евг. Евтушенко


   В нашей команде самым странным человеком был Леня Прудовский - гений,
прохиндей и мистификатор.
   За короткие двенадцать лет общения с ним, я, да и все прочие узнавали
от него множество очевидных пещей, подаваемые, однако, в таком ракурсе,
что не только они, но даже я, рожденный под знаком "Водолея", давались
диву.
   Леня тоже рожден под этим знаком.
   Был он росту стосемидесятисемисантиметрового. Не вспомню теперь
наверное: были ли у него усы, кажется были, но верно такие большие.
   что за ними не видна была грустная Ленина сущность, сущность человека
странного, страстного и одновременно ленивого, и, конечно, как водится,
всеми предаваемого.
   Он любил невыносимо много поесть и выпить.
   Лучшую свою повесть - "Максим Максимович", в чем я не сомневаюсь, -
написал он и никто больше. Но опубликовать ее не успел: во сне, как он
любил рассказывать, к нему явился какой-то поручик и попросил ненадолго,
от нечего делать, почитать рукопись. "Наверное, из другого времени
прокрался", - дал свой вердикт Леня, - от их декабристских ...".
   Далее шло слово не Леней выдуманное, но не употребляемое в нашем
повествовании.
   Потом, со слов Лени, этот поручик издал повесть под своим именем.
   Леня обиделся, обещал даже принять дворянство и вызвать поручика на
дуэль, но когда в штатном расписании Российского Дворянского собрания
обнаружил в виде подразделения - контрольно-ревизионный отдел, вступать
туда расхотел тотчас же. К тому же ему объяснили, что дворянство жалует
исключительно государь. (Это в наши дни, пока государя нет, дворянство
растащили все кому не лень, как рыбу из лавки, пока торговец отвернулся.
Уже ворожеи и певички имеют этот титул и готовы побожиться его
подлинностью).
   ...Царя не было, а Леня не был монархистом.
   - Но ты понимаешь. - говорил он мне, - только я мог написать эту
повесть. Ведь только я всегда служил им бесплатно, и верил. И меня
предавали. Какие еще нужны доказательства моего авторства?
   Однажды он притащил ко мне какого-то странного типа, с усами и пегого,
назвал его Прудовским (с ударением на последний слог) и заявил, что это
его предок их другого времени. От его имени он и "травит свои байки".
   Попросил записать их разговор, напоминающий отдаленно полемику
Дедамбера с Дидро. Случилось это в самолете, на котором всей командой мы
отправились прошвырнуться во времени.
   Леня там так разошелся, что подумал - остановка и открыл дверь... Он
был моим попутчиком слева... Поскольку я - левша, я не смог его удержать.
   Теперь мы все ждем возвращения петли времени, чтобы снова увидеть Леню,
потому что Леня - отныне наша благотворительная программа. Интересно,
найдет он по дороге времени того поручика, что утащил его повесть?
   У него были округлые, как дамские груди, ногти. Такие же, как были у
Ленина. С Лениным Леню роднило то, что они оба не пользовались "Хэд енд
Шолдерс", не были эфиопами, и оба имели странные для своего окружения идеи.
   Летом Леня приходил в министерство в сабо на босу ногу. И заявлял, что
пришел саботировать работу.
   Из его уст, как из уст барона Мюнхгаузена явилось несколько рассказов.
Я записал их.
   Садитесь читайте, если хотите. А если не найдете "сидячего" места под
солнцем, читайте стоя:
   Мне прозой воздается за грехи.
   И крест тяжелый я несу при этом.
   Я слишком грамотно пишу стихи,
   Чтобы всерьез считать себя поэтом...


В ВЫПОЛЗОВО Я СПЛЮ


   Заведующий отделом писем "Огонька" все непонятное и странное,
приходящее в куче редакционной почты, ссыпал в мою редакционную панку или
клал на мои стол, уверенный, что я знаю все и про уфологию, и про
политику, и про литературу, и могу отвечать на такие вопросы, на которые,
верно, не ответил бы и сам Коротич. Но так установилось.
   Ссыпал.
   День был удивительно погожий.
   ...Такой живописный и ясный, что в нем не хватало, как ни странно,
только снега. Но снег редко бывает летом в Москве. Стоял июль.
   Продираясь сквозь совершенство дня своими гнусными поползновениями
испортить мне настроение, заместитель главного редактора задал
припошлейший вопрос:
   - Леонид Владимирович, я вам семечек приготовлю?
   Я не первый и не двадцать пятый год в журналистике, а потому
превосходно понял, и что такое "семечки", и что такое подобные вопросы.
   На жаргонном журналистском языке - это не больше не меньше как
"клубничка", невероятное... - (Кальтснбруннер женился на еврейке)
   или в нарочито необычном ракурсе поданное. В нашем случае это было
нераскрытое убийство, дело, которое "завалил" сперва районный прокурор,
потом городской. Да к тому же в этом деле наличествовало и чтото странное.
   В этом нет ничего удивительного, иначе бы оно не попало в прессу (кому
нужно обычное убийство, кто будет про него читать?), конечно.
   теперь остаюсь только я, как последняя инстанция.
   Не для раскрытия, естественно, (я не Шерлок Холмс и даже не Хармс), а
для выдрючивания общественного мнения. Потому что если такое мнение не
пестовать, а еще потом и не подстегивать, наша доблестная полиция совсем
"перестанет ловить мышей", придумает упэкашное "временное приостановление
дела за нерозыском подозреваемых", и все придется сдавать в архив. Ну, а
если на хвосте висит журналист, то и генпрок, и комитетчики, и лягавка,
хотя и недовольны, что надо чтото делать, но... не поверите - работают.
   Обычно такие поручения, как совал мне теперь заместитель главного, шли
из администрации президента, и как бы мы не ворчали (надоело, глупость,
маразм), - помимо всего прочего являли собой иллюзию доверия
конституционной власти "Огоньку", а это не могло быть не приятно.
   - Вот как, - вежливо ответствовал я, - неужели Интерпол опять дал добро
на привлечение меня к работе? Если это Балканы и снова мафия что-то
натворила, сразу говорю: я возьму с собой жену, она давно хочет посмотреть
Италию, - хотя я прекрасно понимал, что отправят меня максимум в
Новохоперск.
   - Это значительно ближе Италии, но тоже интересно, - поспешно и
серьезно (у него с чувством юмора дефицит) сказал заместитель. - Поедешь в
Выползово.
   Я так и думал и не удивился даже названию.
   За годы работы я изъездил страну, был и в Хуукхонмякках, и в Херасково,
и да простят мне неблагозвучие, на Уябаевой пустоши, так что Выползовым
меня не удивишь.
   - Где это? - спросил я. Хотя сперва подумал спросить: "Где хоть это",
но потом подумал и "хоть" выбросил.
   - Точно, понимаешь, точно, метр в метр полпути по дороге до Питера.
   - Какая прелесть, - воскликнул я, - тогда я поеду туда на машине,
сейчас вроде и бензин всюду есть, и кемпингов понастроили, меня отвезет
мой друг Сережа.
   - Знаешь, во сколько ему обойдется бензин в оба конца, это же больше
семисот километров.
   - Я надеюсь, "Огонек" не нищий журнал, оплатит.
   - Маком.
   Однако односторонняя договоренность была достигнута.
   Дебет: Леня Прудовский, специальный корреспондент журнала "Огонек",
хочет ехать в командировку на машине приятеля - пусть едет (в конце-концов
это его дело), и журнал оплачивает ему кроме командировочных еще и бензин,
но, - тут заместитель поднял палец, - в один конец.
   Пришлось соглашаться... Что поделаешь. Консенсус...
   Кредит: Сережа тоже согласился.
   И я выехал; взяв с собой Марину.
   Марина - жена. Что тут удивительного. Повторяю:
   ... и я выехал, взяв с собой Марину.
   До Клина доехали весело, купаясь в лужах на просохшей трассе, в
анекдотах и перемывании косточек начальству, а потом, когда половина пути
до Выползова была съедена, а мелькавшие Черная Грязь, Торжок, Выдропужск,
Холохоленка, Домославль и Хотилово окончательно напомнили мне радищевское
путешествие наоборот и в смысле века и в смысле чего-то еще,
приближенность к работе стала исподволь делать свое дело.
   Марина спала, ее сморило странное космическое естество после почти
нереальных четверть века назад тверских помидоров, клинских бутербродов и
клинских же вин, - а я стал вспоминать фабулу дела, по которому ехал в эту
странную командировку, хотя подобных в моей практике было так много, что
для описания их не стоило бы даже срывать меня с дивана.
   Погиб археолог.
   Конечно, это безысходно и невероятно для его родных и близких, но для
закона, для статистики - как ни бестактно - норма. Человек, не соблюдая
правил техники безопасности, полез под землю, где его и засыпало. А теперь
мне, после всех дураков-следователей, чужому человеку, на основании
каких-то земных правил предстояло выяснять имена и характеры друзей и
любовниц погибшего, спрашивать, что они ему говорили перед смертью, что он
им, что они подумали (скорее, придумать, что подумали) и что он имел в
виду.
   Бездарность, одним словом. Беспросветная бездарность. Скучная к тому
же. Без изюминки. Изюминку предстояло еще найти. Кто, интересно, видел
надпись на ценнике: "Булка без изюминки". Так и тут, но пока...
   ...Неинтересная, никому теперь ненужная, кроме терпеливых блоков памяти
Главного управления уголовного розыска Министерства внутренних дел -
информация.
   Перед кем, если уж говорить по большому счету, я буду доказывать свою
способность восстанавливать прошлое? Кому интересно, что расследование,
как и классическая журналистика - это всегда изучение уже исчезнувшего.
   Читателю? Ему всегда все неинтересно.
   Провидению? Но оно и само все знает.
   Для чего тогда я? Неужели я всего лишь - трансформатор между читателем
и событием. ...И для того только, чтобы помериться силой с самим
провидением, доказать, что и ничтожный двуногий без перьев на что-то
способен.
   Я предпочел бы быть стабилизатором. Он дороже стоит.
   Размышляя таким образом, я ворвался на машине Сережи в Вышний Волочек
(мы едва успели сбавить скорость - город возник за поворотом), и
показалось, что сам город чуть не стукнулся о бампер "ДжипКедра".
   ... А потом мирно, и как-то извиняясь ("извиняючись"), потек по обе
стороны дороги, а я вспомнил, что здесь некогда был хороший винный
магазин. Я попросил Сережу взять левее, и ... точно, вскоре увидел возле
дороги множество машин, признак "автомобильности" места, мы взяли еще
левее и останови