ены. Потому что один Эйнштейн пого-
ду не делает. Конечно, у  него  бы  набралось  километров  на  сто.  Ну,
кое-что добавили бы Лев Толстой, Ломоносов и Штирлиц. А все остальные  -
это трудовые трудящиеся: я, Сидоров, Анна Петровна,  хотя  ее  вообще-то
надо из общего расстояния вычитать. Но дело не в ней, а в том, повторяю,
что одни Ломоносовы погоду не делают.
   Они, само собой, все на свете изобретают и открывают. Они  открывают,
а мы иногда толком и закрыть-то не можем. Потому что использовать  вели-
кие изобретения - это тоже требует достаточно серого вещества.
   Взять электричество. Помните, в прошлые века - топором  брились,  при
лучине писали. А что хорошего можно написать при лучине? В крайнем  слу-
чае: "Евгения Онегина". Кандидатской не напишешь. Лифт не работает, да и
куда на нем ехать, если телевизор не во что  включить?  В  общем,  жизнь
впотьмах.
   И тут у человечества рождается гений. Ну, скажем, Михаил  Фарадей.  И
он изобретает электричество и говорит широким массам: нате, пользуйтесь!
И массы ему отвечают: спасибо, Миша. И пользуются!
   Люстры горят, телефоны звонят, троллейбусы бегают, а под Новый год по
заявкам телезрителей первомайский "Огонек" повторяют.
   И народ не успокаивается, думает, что бы такое еще выдумать. И я тоже
не могу успокоиться. Потому что за все эти блага стоит у меня в коридоре
черный ящичек, и колесико в нем  как  психованное  крутится,  и  цифирки
мелькают. А заработная плата у меня, между прочим, по  моему  труду!  То
есть, вы понимаете...
   И вот, хоть я и не Фарадой, но серое вещество  у  меня  найти  можно,
только оно от обиды уже не серое, а черное. И  оно  у  меня  берется  за
электричество и применяет правило буравчика, и вот у  меня  счетчик  уже
крутится не туда, а оттуда.
   И через неделю уже не я должен государству, а оно мне.
   Но я ему все долги прощаю, я не крохобор.
   Пойдем в наших рассуждениях дальше, а для этого вернемся назад, в мои
лучшие годы, когда волос на голове у меня еще было больше, чем  вставных
зубов. Как выглядел тогда я, человек с большой буквы (не буду говорить с
какой, она неприличная)? Выглядел я тогда очень естественно, потому  что
ходил во всем натуральном: в чесуче, велюре и  кирзе.  Такой  элегантный
силуэт, что, когда я на улицу выходил, птицы с деревьев замертво падали.
То есть при взгляде на меня одинокие женщины сходили с  ума  -  начинали
звать милицию.
   Ну тут появляется очередной гений, какой-нибудь Менделеев, и  изобре-
тает синтетику, и говорит: нате, пользуйтесь! И мы говорим: спасибо, Ди-
ма, давай!
   И вот уже на мне сплошной лавсан и кримплен, а куда не надеть  кримп-
лена, там капрон. И я уже лен не сею, хлопок не  жну,  овец  не  стригу,
разве что целиком шкуру сдираю, на дубленки. То есть льются на меня  чу-
деса химии, а какие не на меня, те выливаются в речку. Чтоб  рыбки  тоже
поняли, что такое серое вещество. А если они этого не поймут,  то  я  им
помогу. Потому что за трудовую неделю это самое серое  вещество  у  меня
слежалось. И ему необходим активный отдых, проблема которого  уже  давно
решена.
   И я беру рюкзак, надеваю его на спину моего друга Сидорова, а сам не-
су снасти для рыбалки. И мы приезжаем в заповедный уголок, куда не  сту-
пала еще нога человека, а только моя и Сидорова. И мы сидим  и  любуемся
на эту благодать. А потом мы берем наши снасти, и говорим  спасибо  тому
гению, который их изобрел, и забрасываем снасти в воду, и  этот  динамит
взрывается. И та рыба, которая уплыла от химии, всплывает к нам. И потом
мы достанем из рюкзачка закуску и чего ее запить, споем песенку  у  кос-
терка...
   А назавтра в лес пионеры придут, костерок наш  с  помощью  вертолетов
потушат, консервные баночки за нами подберут, в  металлолом  сдадут,  из
них потом тепловоз построят...
   А мы с Сидоровым уже на работе сидим, с просветленным  серым  вещест-
вом. Ждем, когда новый гений объявится, измыслит  что-нибудь  великое  и
скажет нам с Сидоровым: нате, ребята, пользуйтесь!
   И мы возьмем!
   Тридцать шесть и шесть
   - Врача вызывали?
   - Здравствуйте, доктор, проходите, пожалуйста.
   - Где больной?
   - Я...
   - Ой, как хорошо!
   - Что-о?
   - Примета! Если первый больной мужчина - это к счастью!
   - Так я ваш первый...
   - Ну да! Я так рада!
   - Я тоже...
   - Так. На что жалуемся?
   - Что-то в боку болит. В правом, вот тут.
   - Сердце.
   - Сердце же слева!
   - Что? Ах, да... Мы проходили. Сердце с той стороны, где часы... Тем-
пературу мерили?
   - Температуры нет.
   - Как нет? Что - ноль?
   - Почему? Тридцать шесть и шесть!
   - Ну! Выше нуля. Повышенная!
   - А я всегда думал, что нормальная.
   - Что вы с врачом спорите?.. И потом, если все нормально, зачем вызы-
вать?
   - Так в боку-то болит.
   - В боку... Плохо. Может, вас укусил кто?
   - Кто?!
   - Клопов у вас нет? У нас на старой квартире были, так, знаете...
   - Никого у меня нет! И потом - болит-то внутри...
   - Внутри!? Интересно, что там у вас.
   - Может, вы меня послушаете?
   - Конечно. Я вас слушаю.
   - Нет, я имею в виду стетоскопом. Знаете, такая штука, с трубочками?
   - С трубочками? А! Конечно, это мы проходили... Вон  он,  в  сумке...
Ну-ка... Ой! Тикает что-то... Тук-тук, тук-тук...  Как  интересно!  Пре-
лесть!..
   - Прелесть-то прелесть, а в боку-то болит.
   - Болит - это плохо... Что же у нас там болит?
   - Может, печень?
   - А что, вполне!
   - Но, говорят, при печени белки глаз желтеют...
   - Да? А ну-ка, покажите глаза... У-у-у! Да у вас они не то  что  жел-
тые! Прямо коричневые уже! Типичная желтуха!
   - Доктор, у меня с детства глаза карие...
   - Значит, желтуха врожденная!
   - Нет, доктор, все-таки, я думаю, не печень...
   - Ну, не хотите - не надо... Я хотела как лучше. А  если  не  печень,
тогда что?
   - В принципе можно было бы предположить приступ аппендицита...
   - Больной! Я предполагаю у вас приступ аппендицита!
   - Доктор, я боюсь, что...
   - Не надо бояться, вырежем под наркозом!.. Раз - и все! Мы проходили!
   - Я боюсь, что это - не то. Дело в том, что аппендикс у меня уже  вы-
резали.
   - Да-а? А ну-ка, откройте рот!..
   - А-а...
   - Шире!
   - А-а-а-а-а!!!
   - Вы что, издеваетесь? Где же вырезали, когда я его вижу?
   - Кого?!
   - Аппендикс!
   - Доктор, вы не путаете?
   - С чем?
   - Ну... с гландами?
   - Гланды?.. А где ж тогда аппендикс?
   - Он ниже, отсюда не видно.
   - Ну ладно... Кстати, давайте вырежем гланды!
   - Зачем?! У меня не гланды - у меня в боку болит.
   - В боку, в боку... Этот ваш бок меня уже достал. Что у вас там?
   - Вы не думаете, что там - локальный воспалительный процесс?
   - Почему не думаю?.. А как это?
   - Его можно обнаружить аналитическим путем...
   - На что вы намекаете? Говорите прямо - я же врач!
   - Я имею в виду анализы. Знаете, кровь, желудочный сок...
   - Все соки полезны! Уж это-то проходили, уж как-нибудь!..
   - Молодцы... Пишите направление на анализы. Писать умеете?
   - Больной, а шутите!.. Уж как-нибудь!..
   - Так. Теперь, наверное, мне надо придерживаться диеты. Ничего жирно-
го, острого, соленого...
   - Почему это? Я кильки люблю!
   - Да нет... это вы мне диету назначаете.
   - А-а. А то я кильки люблю - ужас!
   - Бюллетень не забудьте. Умеете заполнять?
   - Больной, а шутите... Уж бюллетень-то!..
   - Ну, молодец. Пишите диагноз.
   - Да? А какой?
   - А вы разные знаете?
   - Зачем разные? ОРЗ!
   - Ну, его и пишите... Написали? Все. Спасибо...
   - Ну, я пойду тогда?
   - Конечно. У вас же еще, наверное, много вызовов?
   - Жуть!
   - И всем-то вы должны помочь... Н-да... Ну, дай вам Бог!
   - Шутите, больной. Бога нету!
   - Вы проходили?
   - Уж как-нибудь!
   - Ну, тогда точно. Нет Бога...
   Смешанные чувства
   Доисторические времена: всего - понемногу. Причем все - по отдельнос-
ти. Никаких смесей, соединений и сплавов. Из руды - чистая медь, из род-
ника - чистая вода, из религии - чистый опиум для народа. Действия  были
конкретные: "Пришел, увидел, победил". Чувства и  мысли  ясные:  "Платон
мне друг, но истина - дороже".
   Смешанные были только краски у смелых художников и смешанные браки  -
у еще более смелых.
   Ну, еще изредка чудили алхимики: ночью, при луне,  бормотали  чепуху,
кипятили в котле печенку летучей мыши с писюльками черной козы -  искали
философский камень. За что назавтра их побивали обыкновенными - чтоб  не
лезли поперед времени.
   Но вот - пришло время, грянул двадцатый!  Взревел  миксер  прогресса!
Всего стало много, все сливается, перемешивается и взаимопроникает!
   На стыке двух наук возникает третья, которая тут же вливается в  чет-
вертую, образуя седьмую.
   Искусство смешалось со спортом, спорт - с работой, работа - с зарпла-
той, зарплата - с искусством...
   Бушует эпидемия синтеза - гибриды, сплавы, комплексы  и  смеси.  Все,
что в чистом виде, имеет вид неуместного антиквариата.
   Академик объявил, что круглый год всем надо  кушать  грейпфруты,  эту
помесь лимона с апельсином. Видно, смешал в голове свою академию с наши-
ми прилавками...
   Но все же главное достижение - это смешанные чувства!
   Чистую, беспримесную эмоцию последний раз видели в романе  Тургенева.
Ныне - сплошные оттенки  и  полутона.  Смутные  ошущения  стали  нормой,
двойственные чувства - единственно возможными. В мыслях вообще  сплошной
импрессионизм. Вместо "я думаю" у всех - "мне думается".  Всем  кажется,
видится и представляется.
   - Вы читали?
   - Кажется!
   - Понравилось?
   - Впечатление сложное: с одной стороны - тошнило, с другой -  помнит-
ся, кто автор...
   Из разнообразных чувств стали состоять лирические  эмоции.  При  этом
составляющих может быть сколько угодно. Например,  явное  ощущение,  что
она у тебя за спиной улыбается этому подонку, плюс уверенность, что  по-
донок этого давно хочет, плюс светлое подозрение, что хочет, но  не  мо-
жет, плюс ночью приснилось, что  выпали  все  зубы,  -  рождают  осеннее
чувство, что этот подонок - ее муж...
   При перемешивании отдельных  ощущений  могут  возникать  материальные
объекты. Например,  чувство  острого  желания  чего-то  новенького  плюс
чувство, что могло быть и хуже, дают  концерт  из  студии  в  Останкине.
Смесь из ощущений сухой парилки и сырой простыни - вагон поезда  "Москва
- Казань".
   От смешанности чувств пошла задумчивость действий. Пришел  -  увидел,
плюнул - и ушел...
   Любовь к истине плюс желание дружбы Платона дает  сложную  суспензию,
которую в прошлом называли беспринципностью, а теперь - широтой взгляда.
   Чувство гражданского долга, смешанное с чувством, что не один ты дол-
жен, дает эффект присутствия на профсоюзном собрании.
   Вообще недостаток чистых чувств заменяется в современных смесях соот-
ветствующим количеством чувства юмора, которое придает коктейлю товарный
вид и пузырьки на поверхности. Такой веселый шторм в стакане.
   И все это - только первые намеки на букеты тех сложных чувств,  кото-
рые расцветут в будущем. Смешиваться их будет все больше, а сами  они  -
делаться все меньше, пока в итоге не образуется одно огромное,  необъят-
ное чувство, состоящее из бесконечного количества мельчайших чувствочек,
практически равных нулю. Останется  лишь  придумать  этому  грандиозному
гибриду достойное название.
   Можно попробовать по аналогии.
   Смешанные краски - радуга без границ.
   Смешанные браки - дети без предрассудков.
   Смешанные чувства... Люди - без чувств.

   III ТОРЖЕСТВЕННЫЙ КОМПЛЕКТ
   * Торжественный комплект

   Торжественный комплект
   Это была страна юбилеев.
   Трехсотлетие со дня основания.  Двухсотлетие  со  дня  присоединения.
Столетие с момента подписания...
   Пятьсот лет назад родился основоположник - всенародные торжества. Че-
тыреста пятьдесят лет как он умер общий праздник...
   Сто тридцать лет как открылся театр... Сто двадцать девять как в  нем
никто не ходит...
   По поводу присвоения... По случаю вручения... Окончания...  Награжде-
ния...
   Выделилось специальное племя юбилейных  поздравлял.  Они  носились  с
торжества на торжество, запрыгивали на трибуны и,  потея  от  ликования,
выкрикивали: "От всего сердца... всего коллектива... всего  поголовья...
всей страны..." И все же.
   Среди этом океана юбилейной бессмыслицы были островки исключений.
   Юбилеи наших друзей. Или знакомых. Или просто тех, кот ты уважал.  Не
официально, а потому что хотелось уважать. И даже иногда любить. Это бы-
ли как "большие события в культурной жизни", так и скромные посиделки, о
которых не знал никто, кроме самого виновника и пяти его приятелей.
   Я на этих островках был, мед-пиво пил. И там мне было совсем не стыд-
но выступать в качестве юбилейном поздравлялы.
   И теперь не стыдно вспомнить... И  я  имею  честь  предложить  вашему
просвещенному вниманию такой небольшой торжественный комплект.
   Попрошу всех налить и поднять бокалы!..

   Михаил  Мишин  -  Семену  Альтову  по  случаю   40-летия   последнего
(17.01.85.)
   Сеня!
   Боюсь, все это придется произнести за столом.
   А я с сомнением отношусь к словам, произносимым за столом. Застольные
речи запоминаются только на территории Грузии - потому что там не бывает
других.
   Вспомни, сколько ты сам наговорил хороших слов и сколько их слышал  -
и в интеллигентных компаниях, и в таких, как наша. И что же? Где все эти
слова? Они давно улетучились из твоей памяти, как легкие винные пары.
   Поэтому я решил записать эти свои слова на бумаге, чтобы завтра, ког-
да ты будешь безуспешно пытаться припомнить, кто были вчера все эти  лю-
ди, что они говорили и вообще зачем ты сам туда пришел, ты нашел бы  эти
листки бумаги и вспомнил, что вчера ты был на своем сорокалетии, куда мы
тебя пригласили.
   Да, Сеня, времена сентиментализма прошли.  Человек,  сказавший  вслух
нечто чувствительное, вызывает недоумение - даже у себя самого.  Искрен-
ние слезы появляются на глазах только от ветра, от лука и если в  газете
похвалят товарища. Признания в дружеских  чувствах  вынуждают  гадать  о
причине.
   И конечно, привычней всего было бы по случаю твоих сорока лет как-ни-
будь привычно сострить. В конце концов мы же  профессиональные  шутники.
Подумать только! Где еще в мире есть такая профессия -  мы  зарабатываем
себе на жизнь тем, что шутим,  согласно  правилам  и  в  соответствии  с
прейскурантом! Но тебе сорок лет, Сеня, и я не хочу шутить по этому  по-
воду. По-моему, я тебе уже говорил как-то,  что  шутка  -  это  эпитафия
чувству. Это, к сожалению, не мои слова, но они  верные.  Грустно  приз-
наться, но наша профессия, Сеня, - это создание эпитафии чувствам. Иначе
говоря, мы - могильщики, Сеня.
   Тебе сорок лет, Сеня, и я говорю это тебе, с одной стороны,  чтобы  у
тебя впредь не было иллюзий. А с другой - чтобы ты знал: быть  могильщи-
ком - значит защищать живое от трупного разложения. Так что в свои сорок
лет - у тебя в руках достойное дело.
   Тебе сорок лет, Сеня. Это возраст комсомольского лидера республиканс-
кого масштаба или отличного экспортного коньяка. И  то  и  другое  имеет
плюсы.
   В твои сорок лет тебе есть что выложить на стол. Я  имею  в  виду  не
продукты, которые ты выставишь на стол - это, все понимают, только  вер-
хушка айсберга, - я имею в виду другое.
   То, что в твои сорок лет твои  морщинки  заработаны  честно.  У  тебя
честно заработанные жена и сын. У тебя целые и честно работающие руки  и
ноги. А если в сорок лет у тебя хватает ума хотеть еще и  колеса  -  это
будут честно заработанные колеса.
   За свои сорок ты никого не предал и ничего не продал - за исключением
паршивого западного магнитофона, который ты-таки сбыл своему  восточному
товарищу. Ты никогда и ничего не украл - кроме тех трех  шуток  у  меня,
которые я украл у тебя еще раньше.
   В твои сорок лет у тебя честное имя, честная прописка и честная наци-
ональность, одна из братских. Так много честности в сорок лет - будь ос-
торожен, Сеня, это вызывает у современников подозрения.
   А вообще, сорок лет, Сеня, - это возраст,  когда  мужчину  в  Америке
только начинают рисовать на рекламных щитах. А там знают,  что  и  когда
рекламировать.
   Сеня! Уже сорок лет как ты бежишь вокруг солнца и вместе с тем вокруг
своей оси. Ты добежал к сорока в своем темпе, в своем личном  стиле,  ни
на кого не похожий, равный себе самому. Сегодня этим мало кто может пох-
вастать. Что же пожелать тебе? Ты крутишься уже сорок лет  и,  возможно,
заметил, что скорость вращения все растет и центробежная жизнь расталки-
вает людей все дальше друг от друга. Я желаю тебе, как и себе,  впрочем,
чтоб мы находили силы сопротивляться.
   А сорок лет - это звучит красиво. И это даже еще не промежуточный фи-
ниш. Это пройден поворот. Забег продолжается. Я рад, что мне выпало  бе-
жать с тобой рядом. Беги долго, Сеня!

   Аркадию Исааковичу Райкину по случаю его 75-летия (ноябрь-86)
   Дорогой Аркадий Исаакович!
   Сегодня здесь у всех довольно трудное положение. И не только  потому,
что все вынуждены говорить, повторяя друг друга, к этому как раз привыч-
ка есть. А потому что всем приходится говорить хорошие и хвалебные  сло-
ва. Хотя все понимают, что самое  интересное  идет,  только  начиная  со
слов: "Вместе с тем..."
   Так вот, Аркадий Исаакович. День сегодня осенний, а вместе с тем про-
должается весна.
   Удивительная весна! Небывалые события, ощущения, выражения глаз. Каж-
дая клетка организма зудит от собственной дерзости. Этой весной все мож-
но. Хочешь сказать - скажи. Хочешь попробовать - пробуй. Хочешь  плюнуть
против ветра - на, плюй, и вот тебе полотенце!.. Прохожих  распирает  от
проснувшегося чувства гражданственности. Все ходят, расправив  плечи,  и
грозно посматривают на милиционеров: мол, еще неизвестно, кто тут  нару-
шает. Удивительная весна. У газет появились читатели. Телевидение просто
запугивает демократичностью: во время передачи можно позвонить прямо ту-
да и спросить прямо что хочешь. Правда, все время  занято,  видимо,  все
решили спросить.
   Весна везде, но особенная - в искусстве! Она еще не успела толком на-
чаться, а один театральный критик доложил, что в нашем театре уже  прои-
зошли сдвиги. Он у нас всегда первый отмечает сдвиги, он по сдвигам спе-
циалист. Он написал, что у нас в театре уже возник новый уровень правды.
Что это за правда, у которой могут быть разные уровни? Что это за театр?
Критик что-то напутал - это не наш театр. Наш театр ничем таким не зани-
мался. Почему? Потому что имело место торможение  в  экономике.  Почему?
Потому что Госплан и Стройбанк не занимались своим делом. Почему? Потому
что их делом занимался театр.
   Заполняла зал публика, гас свет, и на  сцене  начиналось  волшебство.
Там варили сталь, бурили нефть, решали проблему основных фондов.  Краси-
вые молодые артистки в касках мотались из кулисы в кулису и грудными го-
лосами требовали улучшить работу бетономешалки. Если бы Шекспиру предло-
жили написать монолог - быть или не быть  бригадному  подряду...  Он  бы
умер, не родившись. Он бы умер - наш театр жив! Хотя тот критик еще  на-
писал, что главная беда нашего театра -  мелкотемье.  Кто  придумал  это
гадкое слово? Оно напоминает мне плоскостопие. Есть злободневные темы, и
есть вечные темы. И вот когда начинают путать одно с другим, тогда театр
и превращается в филиал Минтяжмаша... Вместе с тем другой критик этой же
весной написал, что по сравнению с кино театр ушел далеко вперед.  Можно
представить, где у нас было кино... Не надо думать, что оно все было  на
полке. Да, кое-что там лежало, но теперь уже все снято, и они  там  даже
все друг друга переизбрали, чтобы выяснить - кто  первый  туда  положил?
Пока все отказываются.
   Удивительная весна! Литераторы вдруг вспомнили, что литература  назы-
вается художественной. Художники - что живопись и лозунги  разные  вещи,
архитекторы и скульпторы посмотрели на то, что они настроили и