Коль? В общежитие, что ли? Так как ты пойдешь? У него же  вон
двадцать семь копеек, а я вообще пустой, а если у тебя есть, так чего ты
выламываешься? Доставай, сейчас возьмем и к этим сходим, ну в общежитие.
   А Коля глаза в небо уставил и говорит:
   - Вы, - говорит, - мужики, меня не поняли. Я не это  предлагаю,  а  я
предлагаю вам сходить в какое место.
   Я говорю:
   - Ты чего, Коль, тупой? В какое место? Когда у нас двадцать семь  ко-
пеек? Вон, гляди, двугривенный, пятак и по одной - вот  одна,  вот  две.
Куда ты хочешь сходить-то?
   А он так это сплюнул и говорит:
   - Хотя бы, - говорит, - в музей.
   Юра как стоял, так кружку и выронил.
   Я говорю:
   - Повтори, Коль, чего сказал?
   А Коля так чуток отодвинулся и говорит:
   - Да нет, в музей - это я для примера. Лучше, -говорит, - в  филармо-
нию.
   Тут уже я кружку разбил.
   А Коля стоит как памятник "Гибель ,,Варяга"" и говорит:
   - Я, - говорит, - сегодня, мужики, рано проснулся и  телевизор  вклю-
чил. И там, - говорит, - как раз один выступал профессор. И  он  сказал,
мужики, что если только пить и ничего больше, так и  будешь  все  только
пить и ничего больше вообще. А надо, он сказал, так жить, чтоб в библио-
теку ходить, чтоб сокровища культуры, и также регулярно в филармонию.
   Юра мне говорит:
   - Ты чего ему вчера наливал? - И говорит: - Коль, ты чего, первый раз
профессора по телевизору видал? Мало ли какой дурак по  телевизору  чего
скажет? Так всех и слушать, а Коль?
   И мне говорит:
   - Я понял. Я понял, Мишань, чего он по телевизору смотрел. Там  такая
передача есть, когда от этого дела гипнозом лечат. Там точно,  профессор
выходит и говорит: "Водка - гадость! Я с водкой рву! Все рвем! Рвать!" И
они там все рвут и отучаются. Слышь, Коль, ты эту смотрел передачу, да?
   А Коля говорит:
   - Я на мелкие подначки не отвечаю. Я, -  говорит,  -  без  балды  вас
приглашаю. Я в кассу сходил и на дневной концерт три  билета  взял.  Как
раз, - говорит, - у меня последняя была пятерка.
   - Видал, Юр, - говорю. - Я ж помню, у него еще должна  быть  пятерка.
Вон он, гад, на что ее пустил, А Коля говорит:
   - Идете или нет?
   И стоит, подбородок задрал - ну точно как в кино разведчик,  которого
в тыл врага засылают. Только вместо парашюта у него фонарь  под  глазом.
Ему этот фонарь его родной брат поставил, который из деревни к нему при-
езжал погостить. Потому что они с Колей поспорили, кто за меньше глотков
бутылку портвейна выпьет. И Коля выпил за один. И думал, что выиграл.  А
брат его вообще без глотков - влил всю бутылку в себя,  и  все.  А  Коля
сказал: "Без глотков не считается". А брат его сказал: "Нет, гад, счита-
ется" - и навесил ему под глаз фонарь. А Коля ему нос подправил. А потом
они помирились, и мы это дело отметили, что помирились они.
   Юра говорит:
   - Видал? Во, гады, гипноз дают, а?
   Я говорю:
   - Его одного сегодня бросать нельзя - видишь, он поврежденный.
   Ну, пошли, он впереди, мы сзади с Юрой.
   Юра говорит:
   - Хочешь, Коль, мы тебе мороженого купим? На все двадцать семь  копе-
ек. Хочешь крем-брюле, а, Бетховен?
   А Коля на нас только поглядел, будто он, правда,  Бетховен,  а  мы  с
Юрой два ведра мусорных...
   Ну ладно, подходим, значит, к этой филармонии. У входа толпища, как в
торговом центре перед праздником. Ну, показались мы там, и я так  скажу,
что по глазам ихним было видно: нас они вовсе не ожидали.
   Коля так это небрежно свой фонарь ладонью прикрыл - вроде бы  у  него
там чешется. И Юра, гляжу, как-то загрустил, как-то пропало настроение у
него. Говорит:
   - Лучше бы в общагу сходили, там тоже музыка!
   - Не бэ, - говорю. - Прорвемся!
   Он говорит:
   - Глянь-ка, у меня везде застегнуто?
   Я говорю:
   - Вроде везде. А у меня?
   Он говорит:
   - У тебя на рукаве пятно жирное.
   Я говорю:
   - Это у меня с пирожка капнуло. Вчера на вокзале. Я ж не знал, что  у
меня сегодня филармония.
   И ладонью пятно закрыл, чтоб не видно было.
   Тут Коля, значит, и говорит гадким голосом:
   - Идемте, товарищи, а то можем опоздать.
   Ну, на "товарищей" мы ничего ему не сказали, встали плечом  к  плечу,
как на картине "Три богатыря", только без лошадей, и пошли. Ну, Коля од-
ной рукой глаз защищает, второй билеты сует. Старушка долго на нас  гля-
дела - тоже, видать, не ждала. Но пропустила: билеты верные оказались.
   А внутри - свет сверкает, колонны везде, паркет фигурный.  Культурное
место, что ты! Ну а мы так и стоим плечо к плечу возле стеночки.  А  эти
мимо нас парами гуляют, один, с бородой, на меня поглядел, чего-то своей
бабе сказал, та тоже поглядела, и засмеялись оба. Я думаю: "Ты бы у  нас
во дворе на меня засмеялся! Ты бы у меня посмеялся!.."
   Тут к нам еще одна старушка подъюливает.
   - Не желаете, - говорит, - молодые люди, программку?
   Ну, Коля глаз рукой еще плотнее прикрыл и отвернулся - вроде  бы  ему
ни к чему никакая программка, мол, он тут и так все знает. Бетховен, ну.
   А Юра мне на ухо говорит:
   - Это чего за программка? Навроде меню, что ли?  Мишань,  спроси  ее,
чего у них тут на горячее?
   Он когда на нерве, из него всегда юмор прет.
   Ну, купил эту программку за десять копеек, но поглядеть  не  успел  -
звонок дали. Коля от стенки отлепился.
   - Пора, - говорит, - в зал, товарищи.
   Ладно, пошли в зал. Бетховен впереди, мы с Юрой за ним. Так  и  сели,
потому что билеты у нас оказались: два вместе - мы с Юрой сели,  а  Коля
прямо передо мной. Юра у меня программку взял, зачитывает:
   - "Музыка Возрождения. Антонио Вивальди. Концерт  для  двух  скрипок,
альта и виолончели". Слышь, Мишань, "Возрождение" - это как?
   - Я что, доктор? - говорю. - На рождество ее играли, наверное. На Но-
вый год.
   - Понятно, - Юра говорит. - С Новым годом,  значит.  Квартет,  понял.
Значит, четверо их будет. Как бременские  музыканты.  Видел  по  телику?
Осел там классно наяривал.
   А вокруг, между прочим, народ рассаживается. И ко мне с  левого  бока
молодая такая садится, вся в бусах, в очках, и спина голая. И духами  от
нее пахнет - такой запах! А у меня пятно как раз с ее стороны на  рубаш-
ке, ну, я сижу и рукой зажимаю его, как Колька  свой  фингал.  И  дышать
стараюсь в сторону Юры.
   И тут она вдруг ко мне:
   - Простите, - говорит, - вы слышали? Говорят, Лифшиц  в  Париже  взял
первую премию?
   Ну, я ей, конечно, не сразу ответил. С мыслями собирался. Потом гово-
рю:
   - Ну.
   Она говорит:
   - А ведь его сначала даже посылать не хотели. Представляете?
   Я говорю:
   - Ну.
   Она говорит:
   - А вы не в курсе, что он играл на третьем туре?
   Я думаю: "Ну, Коля!" - и ей говорю:
   - На третьем именно как-то я не уследил, замотался...
   Так, думаю. Если меня еще спросит чего - Кольке сразу по башке врежу.
   Но тут на сцену вышел этот самый квартет  бременский.  Два  мужика  -
один тощий, другой лысый. В черных таких фраках. И женщины  две  -  одна
молоденькая, темненькая, вторая седая вся. И тоже в черном.
   Юра мне говорит тихонько:
   - Слышь, а чего у того у лысого такая скрипка здоровая? Он у них бри-
гадир, что ли?
   Я ему хотел сказать, что я ему не доктор, как вдруг Коля к нам обора-
чивается и говорит:
   - Это, - говорит, - товарищи, не скрипка, а виолончель.
   - Отверни, - говорю, - светильник, товарищ. Без тебя знаем,  где  тут
чего.
   Тут на сцену еще одна вышла, в длинном платье, но без скрипки. И ста-
ла говорить про этого Вивальди, что он был в Италии великий композитор и
что его музыка пережила столетия, и вот нам сегодня тоже предстоит  жут-
кое наслаждение. Долго говорила, я полегоньку вроде расслабляться  стал.
Решил посчитать, сколько народу в зале умещается. Сперва стулья в  одном
ряду посчитал, потом ряды стал считать, чтоб перемножить. Но только  пе-
ред собой, впереди, успел сосчитать, а позади уже не успел,  потому  что
эта, в платье длинном, говорить закончила и со сцены ушла. А эти уселись
на стулья, скрипки свои щечками к плечикам прижали, а лысый ту свою вио-
лончель в пол уткнул. Смычки изготовили, замерли. Раз -  и  заиграли.  И
главное, быстрое такое сразу: ти-ти-ти-ти-ти - так и замелькали  смычки.
Минуту так играют, две, и ничего, не устают. Я на эту поглядел,  которая
от меня слева, она вся вперед наклонилась, шею вытянула, духами  пахнет.
"Ладно, - думаю, - прорвемся".
   И Юре говорю шепотом:
   - Юр, - говорю, - гляди, какие светильники. Я б себе на кухню от  та-
кого не отказался. А ты б отказался?
   А Юра глаза закрыл, на спинку откинулся.
   - Мишань, - говорит, - отдыхай со светильниками. Дай я кайф словлю.
   И кемарит. Он, когда на нерве, из него или юмор прет, или он кемарит.
   А эти знай смычками выпиливают. Ти-ти-ти-ти-ти! Как заводные!  Я  ко-
лонны посчитал. Красивые колонны, мраморные. Я Юру в бок толкаю, говорю:
   - Юр, погляди, колонны какие!
   А он уже все - спи, моя радость, усни. А тут еще сзади шикнули,  что,
мол, тихо, товарищ.
   "Товарищ". Тамбовский волк, думаю, тебе товарищ. Тихо ему. Да на, си-
ди, слушай своих музыкантов бременских, не расстраивайся. Только не надо
на меня шикать. Не надо себя надо мной ставить, понятно? У меня не хуже,
чем у тебя, билет, понял? А сижу даже ближе!.. Ти-ти-ти да ти-ти-ти. Они
тут умные все. Вон, вроде Коли... Корешок тоже. Уж лучше бы  совсем  за-
шился бы... И эта тоже сидит со своим  Лифшицем...  Знаем...  Сама-то  -
смотреть не на что... Позвонки одни с очками... А эти все себе  наярива-
ют. Ти-ти-ти... Быстро так и, главное, все вместе. Ти-ти-ти, ти-ти-ти...
А потом вдруг раз - стоп машина!
   Я думал, все. Но гляжу - не хлопает никто. Оказалось,  нет,  не  все.
Оказалось, это у них перекурчик такой. И тут же обратно смычки подняли -
и поехали. Только уже не быстрое, а, наоборот, тягучее-тягучее и жалост-
ное... Такая грустная музыка, честно, у меня даже в  животе  засосало...
Чего, думаю, это он такое жалостное сочинял, Вивальди этот... Жизнь, на-
верное, хреновая была... А может, за деньги... Эти вон тоже небось не за
красивые глаза, тоже небось имеют со своих скрипочек... А которые в зале
- они-то чего?.. За свои же деньги, в выходной. И чтоб такое грустное...
Дома больно весело, что ли?.. А эти, музыканты бременские,  все  играют,
аж глаза позакрывали... Конечно, чего же не постараться... Колонны, све-
тильники, духами пахнут... Конечно... А вот поставить их с восьми до пя-
ти... И вентилятор не работает. Или когда в ночь... А так-то  каждый  бы
мог... Думаешь, я б не мог?.. Да я, может, еще в пионерлагере в хор  хо-
тел, да неохота было... А то сейчас бы, может, сидел бы, как  вон  лысый
со скрипкой здоровой, и дуриков расстраивал... Вон, вроде  Коли.  Сидит,
гад, спиной. Дать бы ему по спине... И чувствую, чего-то у  меня  внутри
такое поднимается, прямо не знаю чего... Играют сидят, глаза  закрыли...
Да на, я тоже закрыть могу... Охота мне на вас на всех смотреть...  Нас-
мотрелся... Возьму, думаю, и уйду со своей шараги. Заявление на стол - и
в гробу видал... Чувствую, такое внутри расстройство... Как тогда, в об-
щаге... Пришел к Надьке, сидим... Все путем... Она взяла и цыган  поста-
вила... Всегда ставила - ничего, а тут расстроилась... Я говорю:  "Надь,
чего ты? Ну чего ты, Надь?" Сидит плачет. Я говорю: "Да  ты  чего?"  Она
говорит: "Жалко". Я говорю: "Кого жалко, Надь?" - "А всех",  -  говорит.
Ревет, и все... Потом ничего, отошла... Повеселела... И вот  вспомнил  -
тоже так обидно стало... Жизнь, да?..  Вот  так  ходишь,  гуляешь,  пиво
пьешь... Потом закопают тебя - и гуд бай, Вася...  Чего  жили-то?  Умрем
все. И Колька умрет. И Юрка. И эти музыканты бременские. И со спиной го-
лой... Тогда уж духами не попахнешь... Вот тебе твоя филармония... И до-
того грустно стало! До того жалко! Прямо взял  бы  всех  да  поубивал!..
Прямо чувствую: еще немного - и не знаю, чего сделаю, но только с резьбы
соскочу!..
   И эти бременские как почуяли. Остановились на момент, потом как  рва-
нут - быстрей, быстрей, прямо взвились штопором, смычков  не  видать!  И
вдруг раз - и амба!
   И со всех сторон сразу: "Браво! Бис!" И хлопают все. И Юра от грохота
проснулся, подскочил.
   - Старшина! - кричит. - Отпусти руки!..
   И - в слезы! Видать, страшное приснилось ему. Еще хорошо, в  шуме  не
разобрал никто. Я его в бок: очухайся, Юра! А он со  сна  не  соображает
ничего, только слезы по лицу размазывает. Как я его на антракт  из  зала
выволок - не помню. Спустились с ним вниз, где курилка.
   Я к стенке его приставил, а он все всхлипывает.
   - Ай, елки! - говорит. - Ну елки, а?!
   Я его отвлечь пытаюсь.
   - На, - говорю, - Юр, покури!
   И папиросу ему в зубы сунул.
   И тут вдруг эта подходит, ну, которая со мной сидела. На Юру погляде-
ла и говорит:
   - Да-да, - говорит. - Понимаю вас. Я тоже  не  могла  сдержать  слез.
Особенно вторая часть. Закроешь глаза - и как волшебный фонарик в  ночи,
правда?
   А этот стоит, весь в слезах, из носу дым валит.
   И тут, вижу, появляется Коля. И робко так вдоль стеночки к  нам  нап-
равляется. Ну та увидала Колин фонарь - про свой забыла, пошла в  другое
место курить.
   А Бетховен шага за два встал, на нас глядеть боится.
   Я Юре говорю:
   - Успокойся, Юр, не расстраивайся. Ты же не виноват, правда? Мы ж сю-
да другу нашему ходили помочь. Нашему товарищу Коле.
   А Коля потоптался, потоптался, потом все же подходит и так это неуве-
ренно говорит:
   - Тут, это... На второе отделение вроде необязательно... Я узнавал...
   И уже голос у него и глаз нормальные, уже видно, что осознал он себя.
   Я Юре говорю:
   - Видишь, Юр. У товарища Коли организм с одного отделения в себя при-
шел. Это ж главное, Юра. А нам с тобой чего - у нас еще семнадцать копе-
ек.
   Тут звонки дали, народ в зал устремился, на второе отделение. Ну и мы
с Юрой устремились - на улицу. Идем с ним, и Колька тоже идет, но  чуток
на расстоянии. Он опасался - чего мы ему сделаем.
   Возле дома Юра вдруг встал, ногой топнул и говорит:
   - Ну елки, а? Вот елки, скажи?!
   Я говорю:
   - Ничего, Юр, не бери в голову. Прорвемся!
   А Коле говорю:
   - Я тебе вот что, Коля, скажу: я тебя предупреждать больше  не  буду.
Но только если у тебя еще хоть раз организм сбесится - ты лучше с  этого
дома съезжай. Я сказал.
   Ну, Коля, конечно, обрадовался, что мы его простили, и говорит:
   - Так как насчет общаги, мужики? Может, давай займем у кого и сходим?
   Юра только поглядел на него. А я говорю:
   - Чего в общагу-то, Коль? Ну чего там, в общаге? Домой  пойду.  Спать
буду.
   И пошел домой. И Юрка вроде тоже пошел. И Колька - куда он один-то?
   Сгорел выходной.
   Не может быть
   (Фантастика)
   К Семену Стекольникову пришел в гости крестный. Кока пришел.  Вернее,
Семен сам позвал его в гости, потому что не мог больше молчать,  а  ска-
зать никому, кроме крестного, он тоже не мог.
   Ну, посидели, значит. И так размягчились душевно, и такое  расположе-
ние ощутили друг к другу!..
   - Слышь, кока, - сказал Семен. - Я тебе что сказать хочу.
   - Говори! - сказал с большим  чувством  крестный.  -  Я,  Сема,  твой
крестный, понял? Ты мне, если что, только скажи.
   - Тут такое дело! - сказал Семен. - Нет, давай сперва еще по одной!
   - Ну! - закричал кока. - А я про что?
   Выпили, вздохнули, зажевали.
   - Вот, кока, - сказал Семен. - Жучка щенка принесла!
   - Жучка! - обрадовался кока. - Ах ты ж золотая собачка! Давай за Жуч-
ку, Семушка!
   - Стой, кока, - сказал сурово Семен. - Погоди. У этого гада... У него
крылья режутся.
   - Ну и хорошо! - сказал крестный, берясь за стакан. - Будем здо... А?
Что ты сказал? Сема? Ты что мне сейчас сказал?
   - Пошли! - решительно сказал Семен. - Пошли, кока! В сарае он. Пошли!
   - Мать, мать, - только и сказал кока, когда они вышли из сарая.
   - Ну? - спросил Семен, запирая дверь. - Видал?
   - Мать, мать, - повторил глуповато крестный. - Как же это, а?
   - Я, кока, этого гусака давно подозревал, - сказал Семен. - Идем  еще
по одной.
   - Идем, идем, - послушно сказал кока. - А который гусак, Семушка?
   - Да тот, зараза, белый, который щипучий. Туг, помню, мне  не  с  кем
было. Ну я ему и плеснул. Вдвоем-то веселей, правильно?
   - А как же! - значительно сказал кока. - Вдвоем не в одиночку.
   - Ну! - сказал Семен. - А он, гад, пристрастился. Он ведь и  Жучку-то
напоил сперва. Он, кока, давно к ней присматривался. Знал, что, трезвая,
она б его загрызла!
   - Сварить его надо было, - решительно сказал кока.
   - Сварил, да поздно, - с досадой сказал Семен. - Прихожу тогда домой,
говорю: "Жучка! Чего ты лаешь, стерва?" Молчит! Ну, думаю, сейчас я тебе
дам - не лаять! Подхожу к будке, а он оттуда выскакивает! Ну, я за  ним!
Поймал, а он на меня как дыхнет! И она тоже...
   - А где ж он взял? - спросил кока с сомнением.
   - У станции, где ж еще! - сказал Семен. - Клавка небось продала.
   - А деньги? - спросил кока.
   - Спер! - уверенно сказал Семен. - У меня как раз тогда пятерка  про-
пала.
   - Тогда, значит, Клавка, - решил кока. - За деньги ей все  одно  кому
продавать.
   - И чего ж с ним теперь делать? - сказал кока. - Утопить его.
   - Вот кока, - сказал Семен, понизив голос. - Сперва и  я  хотел  уто-
пить. А теперь я другое придумал. Я теперь, кока, в город поехать думаю.
Так, мол, и так. Вывел новую породу собаки. Понял?
   - Да что ты?! - ахнул кока.
   - В газету пойду, - сказал Семен. - Или там в журнал. Скажу,  порода,
мол, для пограничников, понял? Большие деньги могут быть. Премия.
   - Ах ты ж золотой мой! - восхитился кока. - Премия! А его ты,  это...
с собой возьмешь?
   - Нет, - сказал Семен, снисходительно поглядев на коку.  -  Я  сперва
сам... Мало ли что. Ты только давай корми здесь его, слышь, кока?
   - Это уж, Семушка, ты не бойся, - уверил кока. - Уж  мы  покормим.  А
что он ест-то? А?
   - Все жрет, - небрежно сказал Семен. - Неприхотливый...
   В редакции научно-популярного журнала к Семену отнеслись дружелюбно.
   - Вы, товарищ Стекольников, сколько классов закончили? -  поинтересо-
вался очень вежливо молодой сотрудник с черной бородкой.
   - Это, допустим, неважно, - сказал Семен с достоинством. - Ломоносов,
между прочим, тоже был самоучка, - добавил он, сбивая спесь с  бородато-
го.
   - Слыхали, - вздохнул сотрудник. - Впрочем, это неважно... Только вот
что, уважаемый товарищ, журнал у нас научно-популярный, понимаете?
   - Допустим, - с легким презрением сказал Семен.
   - И я подчеркиваю слово "научно". Понимаете?
   - Понимаю, - озлобляясь, сказал Семен. - По-моему, не дурак!
   - Отлично, - сказал бородатый. - Тогда вам следует знать: то, что  вы
тут мне рассказываете, - это даже не мистификация. Это,  как  бы  помяг-
че... Если б вы нормально учились в школе, вы  бы  знали,  что  подобную
ахинею стыдно не только произносить, но и выслушивать... Вы, между  про-
чим, вечный двигатель строить не пробовали?
   Семен почувствовал, что это уже оскорбление.
   - Вон, значит, как вы с трудящимися говорите, - произнес он  угрожаю-
ще. - Ясно! Сидите тут по кабинетикам!..
   - Если хотите на меня жаловаться, - спокойно сказала борода,  -  ради
бога. Редактор или его заместитель - по коридору налево. Но учтите, люди
они пожилые, могут не выдержать и умереть.
   - От чего это? - яростно спросил Семен.
   - От смеха, - улыбнулась борода.
   Семен вышел в коридор, поглядел на большую дверь с табличкой "Главный
редактор" и "Зам. главного редактора", выругался про себя и пошел прочь.
   Вахтерша сельскохозяйственного института не  хотела  пускать  Семена.
Прием документов окончен, ишь, опомнился! А когда Семен сказал,  что  он
не поступать приехал, вахтерша и вовсе рассердилась.
   - Ни стыда ни совести, - привычно начала она. - Вчера, вон двое вече-
ром в аудитории закрылись. Еще, главное, врут - лабораторная у них! Зна-
ем мы ихние лабораторные... Ни стыда у девок, ни совести... Нет, парень,
давай иди отсюдова... Куда?! - зак