.
     -- Повязка, возможно, отчасти изменила его, -- поспешно произнес Кол, и
нотка  отчаяния втерлась в его  говорок.  -- И потом,  конечно, мальчики так
быстро растут ----
     Охранники вышибали у  фотографов аппараты  и  выпихивали  репортеров из
комнаты. "Мальчишку держи", -- сказал отвратительный голос.
     Новопришедший,  человек по имени Кристалсен (красное лицо, синие глаза,
высокий крахмальный воротничок), бывший, как выяснилось впоследствии, Вторым
секретарем Совета Старейшин, подошел к Колу вплотную и спросил у несчастного
Кола,  придерживая его за узел на  галстуке, не полагает  ли  Кол, что он  в
некотором роде несет ответственность за это идиотское недоразумение. Кол все
еще надеялся, неизвестно на что --
     --  Совершенно ли  вы уверены, --  продолжал он расспрашивать Круга, --
совершенно ли вы уверены, что этот парнишка -- не ваш сынок?  Философы, сами
знаете, люди рассеянные. И освещение тут не так чтобы знатное ----
     Круг закрыл глаза и сквозь стиснутые зубы сказал:
     -- Мне нужен мой ребенок.
     Кол  поворотился  к Кристалсену, развел  руками, и  с  губ  его  слетел
беспомощный,  безнадежный, лопающийся звук [пффт].  Тем  временем  ненужного
мальчика увели.
     --  Примите наши  извинения, --  сказал  Кол  Кругу.  --  Такие  ошибки
неизбежно случаются, когда арестов производится слишком много.
     -- Или недостаточно, -- хрустнул Кристалсен.
     -- Он хочет сказать, -- сказал Кол Кругу, -- что те, кто повинен в этой
ошибке, будут примерно наказаны.
     Кристалсен, meme jeu:
     -- Или жестоко за это поплатятся.
     -- Вот именно. Разумеется, все будет улажено без проволочек. Тут  у нас
в здании четыреста  телефонов.  Вашего потерявшегося  малыша отыщут вмиг.  Я
понимаю теперь, почему прошлой ночью жене  моей  приснился этот ужасный сон.
Ах, Кристалсен, was ver a trum [какой сон]!
     Двое чиновных -- тот, что поменьше, громко болтая и  хватаясь лапкой за
галстук, другой угрюмо безмолвствуя, ледовитые очи его смотрели прямо вперед
-- покинули комнату.
     Круг снова ждал.
     В 11.24 вечера в комнату втиснулся полицейский (уже в  форме), искавший
Кристалсена. Он  хотел  бы  узнать,  что им  следует сделать  c неподходящим
мальчиком. Разговаривал  он хриплым шепотом. Услышав от Круга,  что эти ушли
вон  туда, он еще раз показал пальцем на дверь,  вопросительно, деликатно, и
на  цыпочках прошел  через комнату, адамово яблоко  его робко подрагивало. И
протекли столетья, пока он совершенно бесшумно затворял дверь.
     В  11.43 его  же, но  уже с обезумевшим взором, всклокоченного, провели
назад через комнату ожидания двое сотрудников Особой Стражи для последующего
расстреляния в качестве мелкого козла отпущения -- вместе с другим "дородным
мужчиной" (vide сцена без номера) и бедным Конкордием.
     В 12 ровно Круг по-прежнему ждал.
     Мало-помалу, однако, разные  звуки,  долетавшие из  ближних  кабинетов,
становились все громче и возбужденнее. Несколько раз бездыханными пробежками
пересекали  комнату   чиновники,  а   однажды  двое  добросердых  коллег   с
окаменелыми ликами пронесли на носилках в  тюремный  гошпиталь  телефонистку
(барышню Любодольскую), немилосердно избитую.
     В  1.08  утра  весть  об  аресте  Круга достигла  горстки  заговорщиков
анти-эквилистов, руководимой студентом Фокусом.
     В  2.17  бородатый  мужчина, сказавшийся  электриком, пришел  проверять
отопительные батареи,  но  бдительный  стражник  объяснил  ему, что  в нашей
отопительной  системе  электричество   не  участвует,  так   что  загляните,
пожалуйста, как-нибудь на днях.
     Окна призрачно засинели, когда, наконец, вновь объявился Кристалсен. Он
был  рад уведомить  Круга, что  ребенок нашелся.  "Вы  воссоединитесь  через
несколько  минут",   --  сказал   он,   добавив,  что  в  новой,   полностью
осовремененной камере пыток  в эту самую минуту  заканчивают приготовления к
приему лиц,  допустивших  оплошность. Ему  хотелось бы  знать, верно  ли его
информировали  касательно внезапного  обращения  Круга  в новую  веру.  Круг
отвечал --  да, он готов объявить  по радио  нескольким иностранным державам
(что побогаче) о твердом его  убеждении,  что эквилизм -- это то, что нужно,
-- если и только если  ему  возвратят ребенка, благополучного и невредимого.
Кристалсен повел его к полицейской машине и попутно начал кое-что объяснять.
     Совершенно ясно,  что произошла  ужасная  ошибка;  ребенка поместили  в
своего рода, ну, что ли, Санаторию для ненормальных детей, -- вместо, как то
было задумано, наилучшего государственного  дома  отдыха. Вы покалечите  мне
запястье, сударь. К несчастью,  у директора Санатории сложилось впечатление,
да и у кого бы оно  не сложилось, что ребенок, которого ему сдали, это  один
из так  называемых  "сироток",  время  от  времени  используемых в  качестве
"средства разрядки" на благо наиболее интересных  пациентов с так называемым
"преступным"   прошлым   (изнасилования,   убийства,   беспричинная    порча
государственного  имущества и проч.). Теория, -- ну,  мы здесь не  для того,
чтобы обсуждать ее  достоинства, и  вы  заплатите  мне  за манжету, если  ее
оторвете,  --   теория  утверждает,  что  по-настоящему  трудным   пациентам
необходимо раз в неделю предоставлять утешительную возможность давать полную
волю их подспудным стремлениям (преувеличенной потребности мучить, терзать и
проч.), обращая таковые на какого-нибудь человечка, не имеющего ценности для
общества; тем  самым,  постепенно,  зло  будет из  них истекать, так сказать
"отливаться", и со временем они превратятся в достойных граждан. Эксперимент
можно, конечно,  критиковать, но  дело не в этом (Кристалсен тщательно вытер
окровавленный рот  и предложил  свой  не  слишком  чистый  платок  Кругу  --
обтереть  костяшки;  Круг отказался; они  уселись в машину; несколько солдат
присоединились  к  ним).  Ну-с,   загон,  в  котором  происходила   "игровая
разрядка",  располагался так, что директор  из  своего  окна,  --  а  прочие
доктора  и исследователи,  мужчины и  женщины  (доктор Амалия фон  Витвил, к
примеру,   одна  из  самых   очаровательных  женщин,  каких  вам  когда-либо
доводилось встречать,  аристократка,  вы  получили бы  истинное наслаждение,
уверяю вас, познакомься вы с ней  при более счастливых  обстоятельствах), из
gemütlich наблюдательных пунктов, --  могли созерцать происходящее  и делать
заметки. Сестра сводила "сиротку"  по мраморным  ступеням. Загон представлял
собой прелестную  покрытую травкой лужайку, да и  все  это  место  выглядело
чрезвычайно приятно,  особенно летом, -- наподобие открытых театров, что так
обожали  греки. "Сиротку",  или  "субчика"  оставляли  одного, разрешая  ему
погулять по садику. На одной  из  фотографий он  тоскливо лежал на животе  и
подрывал  неугомонными  пальчиками  кусочек  дерна  (сестра   появлялась  на
ступенях  и хлопала в  ладоши,  чтобы он  прекратил. Он  прекратил). Немного
погодя,  в загон запускали пациентов, или  "больных" (общим  числом восемь).
Поначалу  они  держались  поодаль,  разглядывая  "субчика".  Интересно  было
наблюдать,  как  их  понемногу  охватывал  "бригадный  дух".  Все  они  были
неотесанными, необузданными,  неорганизованными индивидуумами, а  тут их как
что-то    повязывало,    дух    общности   (положительный)    одолевал    их
индивидуалистические  отличия   (отрицательные);   впервые   в   жизни   они
организовывались; доктор фон Витвил говаривала, что это -- чудное мгновенье:
чувствуешь, что, как она  оригинально  выражалась,  "действительно случается
нечто",  или  на техническом языке: "эго", оно,  значит, вылетает "ouf"  ("в
аут"), а чистое "egg" --  "яго", общий экстракт всех "эго", -- остается. Вот
тут   и  начиналось   веселье.   Один  из  пациентов  ("репрезентатор",  или
"потенциальный лидер"), красивый, крупный  малый  семнадцати лет, подходил к
"субчику" и  садился  с  ним  рядом  на  травку,  и говорил "открой  ротик".
"Субчик"  делал, что  велят, и  с безошибочной  точностью  юноша  выплевывал
камень-голыш мальчугану в  открытый рот. (Не очень-то это  было по правилам,
так  как,  вообще говоря,  всяческие орудия,  оружие, метательные снаряды  и
прочее были запрещены.) Иногда "игра в оплеухи" начиналась вслед за "игрой в
оплевухи", в других же случаях  переход  от безвредных пинков  и  щипков или
умеренных изысканий в сексуальной  сфере  --  к отрыванию членов,  дроблению
костей,  деокуляции и  проч., занимал  изрядное время. Конечно,  смерти были
неизбежны, но довольно часто "субчика" потом -- латали и играючи понуждали к
возобновлению  драки. В следующее воскресенье, душка, ты опять  поиграешь  с
большими    мальчиками.     Залатанный    "субчик"     обеспечивал     особо
удовлетворительную "разрядку".
     Теперь возьмем все это,  скатаем в маленький шарик и поместим последний
в центр Кругова мозга, где шарик неторопливо распустится.
     Поездка  получилась   долгая.  Где-то  в  дикой   горной  местности,  в
четырех-пяти  тысячах футов над уровнем моря, пришлось остановиться: солдаты
желали скушать их frishtik [ранний завтрак] и были не прочь учинить пикничок
в  этих диких и живописных  местах. Неповоротливый  автомобиль стоял, слегка
скособочась,  среди  темных  скал  и пятен  смертельно-бледного  снега.  Они
вытащили хлеб, огурцы, уставные фляжки-термосы и печально чавкали, притулясь
на  подножках  машины, на  пожухлой,  взъерошенной, грубой траве  у  обочины
тракта. Королевская Глотка, одно из чудес природы, вырезанное за эоны времен
пескоструйными водами  бурной Сакры, раскинула  перед ними картины величия и
благородства. Мы, на нашем ранчо "Фата Новобрачной", много трудимся над тем,
чтобы понять и по достоинству оценить те умонастроения, с которыми прибывают
сюда из своих городских квартир и от деловых  занятий многие наши гости, вот
почему мы поощряем  наших гостей делать  исключительно то, что им хочется, в
рассуждении развлечений, упражнений и отдыха.
     Кругу  позволено  было на  минуту покинуть машину.  Кристалсен, никакой
красоты не разумеющий, остался внутри, -- грыз яблоко и просматривал длинное
письмо  личного  свойства, которое он  получил  еще вчера  и все не  успевал
прочесть  со  вниманием  (даже  у этих  стальных  людей  случаются  семейные
неурядицы). Круг,  оборотясь к солдатам спиной, стоял  у скалы. Это тянулось
так долго, что в конце концов один солдат со смехом заметил:
     "Podi galonishcha dva vysvistal  za-noch"  [Мне  кажется, он должен был
выпить в течение ночи два галлона].
     Здесь  с ней случилась  авария.  Круг  повернулся и  медленно, с трудом
забрался в машину, присоединясь к Кристалсену, еще читавшему.
     "С добрым утром", -- пробормотал последний, подбирая ногу. Затем поднял
голову, поспешно вмял письмо в карман и кликнул солдат.
     76-е шоссе привело их в  иную  часть равнины,  и  скоро уже увидали они
дымящие  трубы фабричного  городка, близ  которого  располагалась знаменитая
опытная станция. Директором ее  был некий д-р Гаммеке, низкорослый, плотный,
с  изжелта-белыми  густыми усами, пучеглазый, на коренастых ножках.  Он, его
ассистенты  и  сестры  пребывали  в  состоянии  возбуждения,  граничащего  с
заурядной паникой. Кристалсен сообщил им, что  не знает пока,  следует ли их
ликвидировать или нет; он ожидает, сказал он, получить деструкции (спунеризм
для "инструкций") по телефону (он посмотрел на часы) в самом скором времени.
Все  они  были  страсть как  подобострастны, раболепствовали  перед  Кругом,
предлагая   ему  душ,   услуги   хорошенькой  masseuse,   губную  гармонику,
реквизированную у одного из больных, кружку пива,  коньяк, завтрак, утреннюю
газету, побриться, перекинуться в карты, новый костюм, все  что угодно.  Они
явно тянули время. Наконец Круга ввели в просмотровый  зал. Ему сказали, что
через минуту  его  отведут  к ребенку  (дитя еще  спит, уверяли они), а  тем
временем, не угодно ли ему посмотреть кинофильм, снятый всего лишь несколько
часов назад? В нем  показано, говорили они, каким здоровым и счастливым было
дитя.
     Он сел. Он принял фляжку с коньяком, которую ткнула ему  в лицо одна из
трясущихся, улыбающихся сестер (она  была до  того  испугана,  что  поначалу
пыталась попоить  его,  как  младенца).  Д-р  Гаммеке,  в голове  у которого
поддельные  зубы  гремели,  словно  игральные  кости,   распорядился  начать
представление. Молодой китаец принес отороченное мехом пальтишко Давида (да,
узнаю,  это его) и повернул его так и сяк (заново вычищено, видите,  и дырки
заштопаны) легкими движеньями фокусника, показывающего, что все  без обману:
ребенок действительно найден. Наконец, он с восторженным щебетом выдернул из
кармана  пальто игрушечную машинку (да,  мы вместе ее покупали) и серебряное
колечко  с  облупленной, по  большей части, эмалью. После чего  поклонился и
сгинул. Кристалсен,  сидючи рядом с Кругом на первом ряду, вид имел хмурый и
подозрительный  и  руки  скрестил на  груди.  "Фокусы,  гнусные  фокусы", --
пришептывал он.
     Свет погас и  квадратное мерцание прыгнуло на экран. Но  стрекот машины
снова  прервался  (всеобщая нервность  проняла  и  механика).  Д-р Гаммеке в
темноте  наклонился  к Кругу и  произнес,  изливая  густую  струю страхов  и
запахов:
     "Мы  так  счастливы,  что вы с нами. Надеемся,  кино  вам понравится. В
интересах низвуки. Замолвите доброе слово. Старались, как только могли."
     Стрекот возобновился,  появилась перевернутая надпись, и машина  встала
опять.
     Хихикнула сестричка.
     "Наука!" -- сказал доктор.
     Кристалсен, которому все  это надоело,  быстро  покинул зал; несчастный
Гаммеке  пытался  его  задержать,  но грубоватый служака  стряхнул цапастого
доктора.
     На  экране  возникла  дрожащая  надпись:  Тест  656. Она  расплылась  в
субтильный субтитр: "Ночной крик на лужайке". Показались вооруженные няньки,
отпирающие  двери.  Моргая, выстроились  больные. "Фрау  доктор фон  Витвил,
руководитель эксперимента.  (Просьба не  аплодировать!)", -- объявила  новая
надпись.  Даже  д-р  Гаммеке,  несмотря  на ужасное  его положение, не  смог
сдержать одобрительного "ха-ха". Дама  Витвил,  представительная блондинка с
хлыстом в одной  руке  и  хронометром в  другой надменно проплыла по экрану.
"Следите за кривыми" --  и показалась кривая на черной доске, и указатель  в
виде   руки   в   резиновой   перчатке  указал  кульминационные   и   прочие
небезынтересные точки яровизации эго.
     "Пациенты группируются  у входа в загон, называемого 'Розовый куст'. Их
обыскивают на предмет спрятанного оружия." Один  из докторов  выудил ножовку
из рукава самого толстого малого. "Не подфартило, толстун!". Показали поднос
с  коллекцией  снабженной   бирками   утвари:  вышеувиденная  пила,  обрезок
свинцовой трубы, губная  гармошка,  кусок веревки, один  из  этих  карманных
ножичков --  с двадцатью  четырьмя лезвиями и  инструментами, пневматический
пистолет, пистолет шестизарядный, шила, сверла, граммофонные иглы, старинный
боевой  топор.  "Залегают  в  засаду".  Они залегают  в  засаду. "Появляется
субчик".
     Он спускался в сад  по  залитым  светом прожектора мраморным  ступеням.
Белая  сестра  провожала  его,  потом  встала и подтолкнула -- иди один.  На
Давиде было самое теплое его пальтишко, но ноги босые, в спальных шлепанцах.
Все это длилось  мгновение:  он  повернулся  к  сестре,  взмахнул ресницами,
волосы  уловили  отблеск  искристого света;  потом обернулся,  встретился  с
Кругом  глазами,  не  показал  ничем,  что  узнает его  и  неуверенно  начал
спускаться по оставшимся  немногим ступеням. Его  лицо все росло, тускнело и
растворилось, встретив мое. Сестра осталась на ступенях; легкая, не лишенная
нежности улыбка  играла на  ее темных  губах. "Какая радость  для малыша, --
объявила надпись, -- гулять одному середь ночи", и далее: "Ай, кто это?"
     Д-р Гаммеке  громко  закашлялся  и стрекотанье машины оборвалось. Снова
зажегся свет.
     Я должен проснуться. Где он? Я умру, если не проснусь.
     Он  отклонил  прохладительные напитки, отказался  расписаться  в  книге
выдающихся посетителей,  прошел сквозь  людей, заграждавших ему  дорогу, как
сквозь  паутину.  Д-р Гаммеке, выкатив  глаза, задыхаясь, прижимая ладонь  к
больному сердцу, сделал старшей сестре знак отвести Круга в лазарет.
     Осталось добавить немногое. В коридоре Кристалсен  с большой сигарой во
рту  кратко записывал всю историю в книжечку, которую он примостил на уровне
лба к желтоватой стене. Большим пальцем он ткнул в сторону двери "А-1". Круг
вошел. Фрау  доктор фон Витвил, рожденная  Бахофен (третья сестра, старшая),
нежно, почти мечтательно помавала  термометром, глядя на постель,  у которой
она стояла  в  дальнем углу палаты. Затем  она повернулась  и приблизилась к
Кругу.
     --  Крепитесь,  -- спокойно  сказала  она. --  Случилось  несчастье. Мы
сделали, что было ----
     Круг отшвырнул ее в  сторону с такой  силой, что она врезалась в  белую
взвешивательную машину и разбила градусник, который держала в руке.
     -- Упс! -- сказала она.
     Золотисто-пурпурный  тюрбан, обвитый  вокруг  головы,  украшал  убитого
мальчика;  умело   раскрашенное,   припудренное  лицо;   сиреневое   одеяло,
исключительно  ровное,  доставало  до  подбородка.  Что-то   вроде  пушистой
игрушечной  собачонки изящно лежало в изножьи кровати. Прежде, чем выскочить
из палаты,  Круг  сшиб  ее  с  одеяла,  отчего  эта  тварь,  внезапно  ожив,
страдальчески  взрыкнула  и клацнула челюстями,  едва  не  вцепившись  ему в
ладонь.
     Круга поймал дружелюбный солдатик.
     -- Yablochko, kuda-zh  ty  tak kotishsa [маленькое яблоко, далече ли ты
покатилось]? -- спросил солдатик и добавил:
     -- A po zhabram, milai, khochesh [хочешь, я ударю тебя, дружок]?
     Tut  pocherk zhizni stanovitsa  kraine  nerazborchivym  [здесь  обычное
письмо  жизни становится предельно непонятным]. Ochevidtzy,  sredi  kotorykh
byl  i  evo  vnutrennii  sogliadatai  [свидетели,  среди  которых  было  его
собственное что-то  такое ("внутренний шпион"? "частный  детектив"? Смысл не
вполне ясен)], potom govorili [рассказывали впоследствии] shto evo prishlos'
sviazat' [что он должен был быть связан].  Mezhdu tem [среди тем? (Возможно,
среди субъектов его сноподобного состояния)] Kristalsen,  nevozmutimo  dymia
sigaroi [Кристалсен,  спокойно  куривший свою сигару], sobral  ves' shtat  v
aktovom  zale  [устроил  встречу   всего   персонала  в  зале  собраний]   и
информировал его (i soobschil im), что он только что получил телефонограмму,
в соответствии с которой всех их следует растрибуналить за причинение смерти
единственному  сыну  профессора  Круга,  прославленного философа, президента
Университета, вице-президента Академии медицинских наук. Слабосердый Гаммеке
соскользнул со стула и продолжал скользить, съезжая по извилистым склонам, и
плавно скатившись в беспамятство, упокоился, наконец, будто брошенные сани в
непорочных  снегах безымянной смерти. Дама Витвил, не утратив гордого нрава,
заглотнула  пилюлю с  отравой. Допросив  и похоронив остальной  коллектив  и
запалив заведение  с запертыми в  нем  жужжащими пациентами, солдаты стащили
Круга в машину.
     Через дикие горы катили они обратно в столицу. За перевалом Лагодан уже
переливались   мраком   долины.   Ночь   маячила  между  громадных  елей   у
прославленных Водопадов. Ольга была за рулем, Круг, не умевший водить, сидел
рядом с ней,  сложив  на коленях  руки  в  перчатках; сзади сидели  Эмбер  с
американским  профессором философии  --  костлявым,  седоволосым  мужчиной с
запавшими   щеками,  приехавшим  в   эту  даль,  чтобы  обсудить   с  Кругом
иллюзорность  субстанции.  Пресытившись пейзажами  и обильной  местной  едой
(неправильно акцентируемыми piróshkami, неверно  произносимыми schtschami  и
вообще не произносимым мясным блюдом, за которым последовал вишневый пирог с
хрусткой крестоузорчатой  корочко