й
картотекой. Об этом вы можете судить уже на основании того, что  по  этому
делу они обратились к нам. (И поскольку д'Артез никак своего  отношения  к
этому не проявил, он продолжал.)  Одним  словом,  дама  или  не  дама,  но
убитого она приняла за  пьянчугу,  который  прикорнул,  чтобы  проспаться.
Поэтому она поставила в известность полицию только  после  обеда,  увидев,
что этот субъект все еще лежит там с утра. Как я уже сказал,  человек  был
убит. Его прикончили кирпичом, их множество валялось вокруг.
   Д'Артез. Кирпичом?
   Глачке. Да... или нет, позвольте.  Клинкером,  сказано  здесь.  Клинкер
этот также найден. С прилипшим клоком волос и следами кожи.
   Д'Артез (очень тихо). Невероятно.
   Глачке. Что вы сказали?
   Д'Артез. Извините, господин обер-регирунгсрат, невероятная смерть.
   Глачке. Не такая уж невероятная, как показывает данный случай.
   Д'Артез. Мне надобно привыкнуть к этой мысли, еще раз прошу прощения.
   Глачке. Род его смерти нас вообще не  касается.  Этими  мелочами  пусть
занимается парижская уголовная полиция. Причина, по какой обратились к нам
и по какой мы со своей стороны обращаемся к вам, господин Наземан,  совсем
иная. Убитый имел при себе удостоверение личности,  так  называемую  carte
d'identite -  удостоверение,  правда,  оказалось  искусной  фальшивкой,  -
выданную на имя - имя, кстати говоря, под которым убитый  был  известен  в
своем кругу, - короче, на имя д'Артеза.

   На пленке в этом месте возникает слишком  уж  затяжная  пауза,  которая
протоколисту при первом прослушивании показалась столь  необъяснимой,  что
он  заподозрил  поломку  магнитофона.  Теперь  же  он  считает  эту  паузу
показательной. Вот как он ее  себе  мыслит:  в  ответ  на  свое  сообщение
господин Глачке, конечно, рассчитывал услышать возглас удивления и,  желая
вместе с тем проверить, будет ли это удивление искренним или  разыгранным,
выжидательно уставился на своего визави.  Но  предвкушаемого  возгласа  не
последовало. Ни единый шумок в записи не указывает на то, что д'Артез хотя
бы шевельнулся. Надо полагать, он со своей стороны  смотрел  на  господина
Глачке вежливо и терпеливо, ожидая дальнейших разъяснений, так что тот  не
добился желаемого эффекта и в конце концов потерял самообладание.

   Глачке (довольно резко). Вам нечего сказать по этому поводу?
   Д'Артез. Оказалось фальшивкой?
   Глачке. Да,  и  к  тому  же  давней.  Парижской  полиции,  по-видимому,
известна штаб-квартира шайки, которая их изготовляет, но нам она ничего не
сообщила. Все равно, фальшивка или нет - дело вовсе  не  в  этом.  Дело  в
имени.
   Д'Артез. Понятно.
   Глачке. Но вас это, кажется, нисколько не удивляет?
   Д'Артез. А почему это должно меня удивлять?
   Глачке. Вам, стало быть, известно, что имеются еще  люди,  пользующиеся
этим именем?
   Д'Артез. Известно - слишком сильно сказано, но меня  это  не  удивляет.
Несметное  множество  людей  живет  с  1945  года  под  чужим  именем,  им
приходится скрывать свое прошлое. У многих ныне заурядная профессия,  жены
и дети, и они производят впечатление вполне порядочных людей. Это же  вам,
господин оберрегирунгсрат, известно лучше, чем мне.
   Глачке. Но такое необычное имя.
   Д'Артез. А что в нем необычного? Каждый  может  присвоить  его.  Но  он
обязан доказать, что вправе был это сделать, а это  не  так-то  просто.  А
что, человек тот лежал обнаженный?
   Глачке. Обнаженный?
   Д'Артез. Труп, разумеется. Обнаженный и изуродованный.
   Глачке. Изуродованный?
   Д'Артез. Но ведь такие  преступления  все  еще  не  редкость,  хотя  мы
полагали, что это невозможно. Я собственным глазам не верил,  когда  много
лет назад увидел такой труп; к сожалению, нам вновь приходится считаться с
подобными фактами.
   Глачке (взглянув  в  документы,  так  как  слышится  шуршание  бумаги).
Парижская полиция  ничего  такого  не  сообщает.  Но  почему  вы  об  этом
спрашиваете?
   Д'Артез. Потому что охотно помог бы вам или вашим французским коллегам.
Вот, к примеру, если не ошибаюсь, вы упомянули улицу Поля Валери. Название
улицы, видимо, относительно новое.
   Глачке. Стало быть, эта улица вам все-таки знакома?
   Д'Артез. Не улица, но я знаю, кто был человек, которого так  звали.  Он
умер всего лет двадцать назад. Надо бы заглянуть в  энциклопедию,  у  меня
плохая память на даты, прошу прощения.
   Глачке. Какое же это имеет отношение к тому д'Артезу?
   Д'Артез. Из этого можно сделать кое-какие  выводы.  Но  еще  раз  прошу
прощения, я не криминалист. Мои дилетантские догадки могут показаться  вам
смехотворными. Ведь с таким же успехом убитый мог избрать имя  не  в  силу
своего обширного образования. Вы сказали: "в своем кругу". Имели вы в виду
наркотики?
   Глачке. Откуда вы знаете?
   Д'Артез. Читаю детективы. Наркотики нынче в моде.
   Глачке. Ах, да, понимаю.
   Д'Артез. Быть может, бывший нацист? Или, скажем, коллаборационист?
   Глачке. О, право,  удивительно,  как  вам  все  до  тонкости  известно,
господин Наземан.
   Д'Артез. Нет-нет. Напрасно вы мне льстите. Я спросил лишь  потому,  что
подобные факты объяснили бы кирпич.  Старые  счеты  сводятся  иной  раз  с
большим запозданием, когда  их  за  давностью  мнят  погашенными.  Чувство
мести, увы, обладает удивительной жизнестойкостью.
   Глачке. Этот д'Артез был своего рода  зазывалой  на  Монмартре.  Не  то
чтобы сутенер или преступный  элемент,  а  вот  именно  сводник,  оказывал
услуги иностранцам. Таких субъектов там пруд пруди. Полиции они  известны,
она даже иной раз прибегает к их услугам.
   Д'Артез. Могло, значит, и так быть, что бедняга увидел это имя на одной
из театральных афиш или в телепрограмме и счел его подходящим, когда решил
исчезнуть из виду. Мне нелегко будет помочь вам. Я  плохо  ориентируюсь  в
районе Монмартра.  Но  что  и  говорить,  я  тотчас  дам  указание  начать
расследование.
   Глачке. Вы хотите начать расследование?
   Д'Артез. Ну разумеется. Ведь речь идет об имени, под которым  меня  все
знают. И хотя я лично  ничего  против  зазывал  не  имею,  но  театральным
агентствам вряд ли придется по вкусу,  если  какой-нибудь  шутник  впутает
меня в сей прискорбный инцидент с кирпичом. Сегодня  же  напишу  в  Париж,
буду просить, чтобы этим делом занялись.
   Глачке. И вы надеетесь, что ваши друзья этим займутся?
   Д'Артез.  Друзья!  Прошу  прощения,  это   понятие   слишком   высокое.
Разумеется, мы не располагаем столь точно функционирующим аппаратом, каким
является полиция, но своего рода секретной службой располагаем, и она даже
отличается большой четкостью и расторопностью.  Все,  что  вы  назвали  бы
сплетнями, включая альковные истории, для нас реальные факты,  с  которыми
мы вынуждены считаться. И притом факты, слухи о  которых  распространяются
со скоростью света, лишь бы имелся приемник.
   Глачке. А-а, в высшей степени интересно. Я буду вам крайне обязан, если
вы обратитесь к своей организации.
   Д'Артез.  Организация?  Ах,  господин  обер-регирунгсрат,  у  нас  дела
ладятся без всякой организации. Прощу вас,  не  примите  это  за  критику.
Однако, возвращаясь к вашему делу, мы  не  слишком-то  сведущи  в  обычаях
правого берега Сены, это на левом берегу нам известны все ходы  и  выходы.
Односторонность,  верно,  и  мы   надеемся,   что   со   временем   сумеем
перестроиться.  Я  лично  уже  пытался  однажды  совершить  подобный  шаг,
заглянуть на другой берег. Правда, тому уже два года,  и  с  кирпичом  моя
попытка ничего общего не имеет.  До  того  я  постоянно  останавливался  в
отелях на левом берегу, но на этот раз поселился на острове Сен-Луи,  если
не ошибаюсь, на Кэ д'Анжу, с видом, стало быть, на  правый  берег  и  мост
поблизости  от  отеля.  Французские  коллеги  немало  удивлялись,  что   я
остановился именно там. Но причину я им не раскрыл, а причина  была  чисто
профессиональная. Меня, чего доброго, сочли бы  сентиментальным  или  даже
романтиком. На вывеске рядом с  входом  в  отель  -  "Отель  Мир",  теперь
припоминаю, а как же ему еще называться, не  правда  ли,  -  так  вот,  на
вывеске внизу можно было прочесть: "Confort  moderne".  Вывеске  этой  лет
пятьдесят минуло, равно как и комфорту. Ничего похожего на комфорт  вашего
"Интерконтиненталя". Профессиональный же эксперимент заключался в том, что
мне хотелось отрепетировать роль двадцатилетнего студента, который  обитал
в этом отеле лет, скажем, тридцать назад. "Confort moderne", вид на Сену и
на другой берег помогли мне мысленно вжиться  в  положение  того  молодого
человека. Совершенно серьезно,  господин  обер-регирунгсрат,  это  не  что
иное,  как  профессиональная  уловка.  Мне  хотелось  уяснить  себе,   как
повернулись бы события в мире, если бы этот молодой человек  тридцать  лет
назад действительно имел счастье там жить. Так вот, не буду  докучать  вам
чисто профессиональными проблемами, вам же для протокола надобны факты: из
этой роли ничего путного не выжмешь. Она сгодилась бы в крайнем случае для
двух-трех горестных реплик  на  исторические  темы,  но,  на  мой  взгляд,
подобной роскоши - современного комфорта - мы себе позволить не можем.  Со
спокойной совестью сообщите  это  вашим  парижским  коллегам  как  факт  и
закрепите его документально. Прошу прощения, но в этой  области  я  считаю
себя специалистом.
   Глачке. Да, безусловно, господин Наземан. Никто и  не  сомневается.  Но
как я уже говорил, дело вовсе не в этом. Дело в том...
   Д'Артез (прерывая его). О, напротив, господин оберрегирунгсрат.  Кирпич
- предмет прямо-таки непростительно романтический. Полиция,  должно  быть,
считает ниже своего достоинства заниматься подобным вздором.
   Глачке. Но поймите же меня правильно: речь идет  вовсе  не  о  кирпиче,
речь идет единственно об имени д'Артез. Речь идет о  политическом  аспекте
этого дела. Только поэтому парижская полиция и  запросила  нас,  и  только
поэтому мы пригласили вас сюда. В  комнате  у  этого  субъекта  обнаружили
американский паспорт, выданный на имя Цахорского или Зулковского. Вам  это
что-нибудь говорит?
   Д'Артез. Зулковские, насколько мне помнится, старинная польская знать.
   Глачке. Вот видите! Известен вам кто-либо под этим именем?
   Д'Артез. Из книг по истории. Был как будто  бы  во  время  оно  генерал
Зулковский.
   Глачке.  Вот  видите!  У   полиции,   очевидно,   вполне   обоснованное
подозрение, что речь идет о политическом агенте.
   Д'Артез. Марксисте?
   Глачке.  Нет,  как  раз  наоборот,  о  правоэкстремистской   или   даже
монархической группе. В Париже, естественно, хотели бы дознаться,  кто  их
кредитует.
   Д'Артез. Но  с  какой  же  стати  буду  я  финансировать  монархическую
организацию? Это никакого касательства к моей профессии не имеет.
   Глачке. Да поймите же  меня  правильно,  господин  Наземан.  Ни  одному
человеку  подобная  безумная  идея  в  голову   не   придет.   Речь   идет
всего-навсего об имени  д'Артез.  Разве  так  уж  странно,  что  парижская
полиция, столкнувшись со столь редкостной фамилией, тотчас вспомнила  вас?
Все, чего мы хотели бы и о  чем  просили  бы  вас,  -  это  сообщить  нам,
известен ли вам  ныне  или  в  прошлом  еще  кто-либо,  пользующийся  этой
фамилией.
   Д'Артез. Тот д'Артез, которого я знаю...
   Глачке (перебивая). Вы, стало быть, знаете такого?
   Д'Артез. Разумеется. А как бы я получил право принять его имя?

   На пленке пауза. Слышно только порывистое дыхание.  Очевидно,  господин
Глачке  огорошен,  иначе  этого  не  объяснить.  Ему  нужно  время,  чтобы
собраться с мыслями.

   Глачке. Ну вот, наконец-то мы сдвинулись с  места.  Весьма  признателен
вам за сообщение. Так что же с этим д'Артезом?
   Д'Артез. Я совсем потерял его из виду. Оттого только  мне  и  пришло  в
голову принять это имя, чтобы выманить его из укрытия. Можно ли  придумать
лучший способ? Лучше избранного мною? Имя д'Артез  слышат  по  радио,  его
читают на театральных афишах и так  далее.  Мне  представляется,  что  это
превосходно задуманный розыск. Каждый вечер, когда  я  стою  на  сцене,  я
только и жду, что кто-нибудь из публики поднимет меня на смех  и  крикнет:
"Да это ведь не ты вовсе!"
   Глачке. И до сего времени он так и не дал о себе знать?
   Д'Артез.  Я  все  еще   жду.   Надо   запастись   терпением,   господин
обер-регирунгсрат. Это  все  равно  как  и  в  вашем  ремесле.  Есть,  без
сомнения, причина, почему мой друг все еще скрывается.
   Глачке. А вы с ним не переписывались?
   Д'Артез. Но, господин  обер-регирунгсрат,  это  же  первейшее  правило:
никаких письменных улик! Не мне вам это говорить.  Тем  более  когда  речь
идет о делах частных.
   Глачке. Да, безусловно, само собой разумеется. Большое спасибо.
   Д'Артез (судя по легкому шуму, видимо, приподнимаясь). Вот, пожалуй,  и
все.
   Глачке. Нет, господин Наземан, сделайте  одолжение,  еще  минуточку.  Я
знаю, ваше время дорого, к тому же прискорбный  повод,  приведший  вас  во
Франкфурт... Но у меня к вам еще один вопрос.  Не  скажете  ли,  когда  вы
получили последние сведения о вашем друге д'Артезе?
   Д'Артез. Точную дату мне, пожалуй, не припомнить. Я  уже  говорил  вам,
цифры - моя слабая сторона.  Наш  брат  придерживается  фактов.  Так  вот,
последние сведения, дошедшие до меня о д'Артезе - не от него самого,  нет,
а, как у нас водится, обходным путем, - так  последние  сведения  гласили,
что он попался в сети герцогини Мофриньез. Чему я сердечно был рад.
   Глачке. Герцогини Мофриньез?
   Д'Артез.  Вашим  парижским  коллегам  она,  конечно,  известна.  Весьма
любвеобильная молодая дама с поразительным чутьем на каждого,  кого  можно
считать восходящим светилом, - все равно, монархически или  республикански
настроенного. Ибо сама эта дама, конечно же, была монархисткой, иных  идей
у нее и быть не могло, но они отнюдь не метали ей в ее женских делишках. В
этой области она не признавала партий. Ваши парижские коллеги все это вам,
безусловно, подтвердят.  Герцогиня  в  жизни  не  делала  тайны  из  своих
похождении.
   Глачке. Но разве д'Артез тоже дворянин?
   Д'Артез. Не исключено. Возможно, из обедневшего поместного  дворянства.
Мы с ним об этом не толковали. Происхождение не играет для  интеллигентных
людей никакой роли. В нашей среде оно не имеет значения.  Не  исключается,
однако, что Бальзак пожаловал ему дворянское звание. Бальзак сам себе тоже
пожаловал  дворянское  звание.  Была  у  него,   что   поделаешь,   этакая
старомодная слабость  к  дворянству.  Весьма,  быть  может,  полезная  для
карьеры в тот ярко выраженный буржуазный век.
   Глачке. Но какое отношение к этому имеет Бальзак?
   Д'Артез. Да ведь последнее сообщение, которое  я  получил  о  д'Артезе,
принадлежит перу Бальзака. А что сам д'Артез, увлеченный любовной интригой
с герцогиней, не располагал временем подавать о себе вести, понять  можно.
Нам с вами тоже было бы не до этого, верно? Да и какое это имеет значение?
Тем  не  менее  д'Артез  служит  нам  примером,  как   терпеливо   следует
действовать  тайной  духовной  оппозиции.  Примером,  как,   не   позволяя
отвлекать себя мнимой актуальностью,  следует  стремиться  к  поставленной
цели. К революции.
   Глачке (испуганно). К революции?
   Д'Артез (вздыхая). Да, в те времена еще случались революции,  и  в  них
верили, хотя они так же иной раз оборачивались ложной актуальностью. Но  к
чему обсуждать все  это,  господин  обер-регирунгсрат,  мы  только  тратим
попусту время. В Париже обо всем этом гораздо лучше осведомлены, чем мы  с
вами здесь. К сожалению, Бальзак умер, иначе мне наверняка было бы  больше
известно о дальнейшем жизненном пути д'Артеза. Бальзак был одним из  наших
надежнейших  информаторов.  Во  всяком  случае,  любовное  приключение   с
прелестной герцогиней  не  было  мнимой  актуальностью,  этого  мы  никоим
образом думать не должны. Презабавная история. Так и  хочется  сказать  на
старомодный манер - душа радуется. Одна беда  -  продолжение  отсутствует,
все обрывается на полуслове. Вот таким-то образом я потерял  своего  друга
из виду в недрах герцогского алькова. И с  тех  пор  ни  единой  весточки.
Странно! Что же побудило  подобного  человека  раз  навсегда  исчезнуть  с
горизонта? Не наша ли это вина? Вернее, не моя ли  вина,  прошу  прощения?
Вопрос этот меня крайне волнует. А что  сталось  с  герцогиней  Мофриньез?
Этим вопросом стоило бы заняться парижской полиции. Последнее,  что  дошло
до меня, ее  премилая  выдумка,  чисто  женская  уловка.  Она  разыгрывает
невинного ангела, до нее и пальцем не коснись, а  дальше  -  едва  слышный
шелест платья, и свет гаснет. Каков сценический эффект!

   Поскольку господин Глачке  или  не  знал,  что  на  это  ответить,  или
сознательно не отвечал, чтобы  не  перебивать  д'Артеза,  который  наконец
разговорился, тот  поднялся  со  своего  стула,  на  что  указывали  шумы,
записанные на пленку, и продолжал стоя:

   ...Разумеется,   всегда   пытаешься    оправдать    себя    какими-либо
объяснениями. Д'Артез, к примеру, возможно, и послал весточку,  но  она  в
пути затерялась. Возможно, он звал на помощь, но зов его до меня не дошел.
Сколько войн было с тех пор, сколько окопов, линий Мажино, не говоря уже о
несметном множестве мертвецов. В таких условиях письму  ничего  не  стоило
затеряться, даже секретные послания  иной  раз  в  клочья  разлетаются  от
снарядов. Вот и выходит, что ждешь напрасно. С другой стороны, д'Артез мог
решить:  в  настоящее  время  мои  люди,  по  всей  видимости,  не  желают
поддерживать со мной связь. Что ж, обойдемся своими силами.  Это  на  него
похоже. Так называемая современная история вносит беспорядок не  только  в
официальные документы, но создает неразбериху и в личных  отношениях.  Тем
не менее мы ждем вестей,  ибо  в  одном,  господин  обер-регирунгсрат,  вы
можете быть уверены, передайте это вашим  французским  коллегам:  человек,
подобный _д'Артезу_, ни в коем  случае  не  станет  доживать  свой  век  в
объятиях пусть даже самой обольстительной  светской  львицы.  В  этом  его
друзья по всему  свету  голову  дадут  на  отсечение,  я  не  боюсь  вновь
прибегнуть к старомодному выражению.  Подобное  времяпрепровождение  не  в
нашем духе, нам этого слишком мало, все равно, бранят нас за то  или  нет.
Да, и еще замечу: мы были твердо уверены, что д'Артез  в  последнюю  войну
объявится в Сопротивлении. Вам лучше, чем мне, известны документы по этому
вопросу, я в те годы находился в заключении. Считал  ли  д'Артез  немецкую
оккупацию не заслуживающей внимания или  полагал,  что  активно  выступать
преждевременно, сказать трудно. Мы, его друзья,  можем  лишь  с  уважением
отнестись к его молчанию и признать его бездействие обязательным  также  и
для нас. Повторяю, мой вам совет: осведомитесь у маленькой герцогини.  Она
наверняка кое-что сообщит вам о финале этой  любовной  связи.  Разумеется,
кое в чем и приврет  для  поддержания  престижа,  но  опытный  криминалист
сумеет даже из ложных показаний сделать определенные выводы. Вот вы  вдруг
приносите мне  известие  о  каком-то  человеке,  непозволительным  образом
присвоившем себе имя д'Артеза и  убитом  на  улице  -  прошу  прощения,  я
запамятовал ее название -  кирпичом.  Это  первое  известие,  связанное  с
именем  д'Артеза,  со  времен  упомянутой   любовной   связи.   Оно   меня
озадачивает. Не  фальшивое  удостоверение,  не  связи  с  проститутками  и
наркоманами - это, может статься, представляет интерес для полиции, но  на
нашего брата сколько-нибудь сильного впечатления не производит. Но кирпич!
Подумайте только! О пошлый  век!  В  самом  деле,  предположим,  подлинный
д'Артез самолично, и  притом  намеренно,  прикончил  кирпичом  вульгарного
субъекта,  злоупотребившего  его  именем,  чтобы  на  этом  примере   дать
наглядный урок иным прочим. Я, как его временный заместитель, поступил бы,
надо сказать, при подобных обстоятельствах не иначе. Да, ищите  подлинного
д'Артеза, г