испанском языке: это, без сомнения, намного
разумнее и, если хотите, практичнее;  более  созвучно  времени,  не  так
ли?.. Однако отказ от прекрасного, строгого  звучания  латыни  лишил  бы
величественный ритуал его сокровенной сути, обесценил бы его, низвел  до
уровня  чего-то  повседневного.  Красота,  Красота  с   большой   буквы,
заключается в следовании традиции, в неустанном возвращении к  жестам  и
словам, которые повторялись уже множество раз, сохраняясь  человеком  на
протяжении веков... Вы понимаете, что я хочу сказать?
   Юноши уныло кивнули в знак согласия: они уважали маэстро, но  не  его
убеждения. Дон Хайме, подняв руку, изобразил в воздухе движения  рапиры,
словно он и вправду держал ее в руке.
   - Разумеется, мы не должны отказываться от полезных  нововведений,  -
произнес он небрежно, словно делая  вынужденную  уступку.  -  Но  прежде
всего надо помнить: самое прекрасное таится именно в том, что  остальные
считают  устаревшим...  Не  кажется  ли  вам,  что  сохранить   верность
свергнутому  монарху  достойнее,  чем  присягнуть  взошедшему  на  трон?
Поэтому наше искусство должно оставаться чистым, не  зараженным  модными
веяниями,  классическим.  Да,  господа:  именно  классическим.  Остается
искренне посочувствовать тем, кто заботится лишь о совершенстве техники.
У вас,  мои  юные  друзья,  есть  редкая  возможность  постичь  истинное
искусство. И это, поверьте мне, не купишь ни за какие деньги. Это  живет
здесь, в сердце.
   Он умолк, глядя на лица, обращенные к нему с  вежливым  вниманием,  и
кивнул старшему Касорла.
   - Ладно, хватит болтовни. Вы, дон  Фернандо,  отработаете  сейчас  со
мной парирование второй зашитой.  Учтите:  этот  прием  требует  большой
тщательности исполнения, и ни в коем случае не прибегайте к  нему,  если
физически противник значительно вас превосходит... Вы помните теорию?
   Юноша с достоинством кивнул головой в знак согласия.
   - Да, маэстро, - ответил он бойко, как примерный школьник -  Если  я,
парируя второй защитой  с  вольтом,  не  настигаю  рапиры  соперника,  я
закрываюсь и наношу укол в четвертый сектор сверху.
   - Отлично. - Дон Хайме снял со стены рапиру. Дон Фернандо  уже  надел
маску, - Готовы? Тогда за дело. Сначала поприветствуем друг  друга.  Для
этого  медленно  выпрямляется  рука  и  приподнимается  кисть.  Вот  так
Представьте себе, что у вас на голове шляпа. Вы изящно снимаете ее левой
рукой. Отлично. - Дон Хайме повернулся к остальным ученикам. - Имейте  в
виду, что движения руки  служат  лишь  для  того,  чтобы  приветствовать
секундантов и свидетелей. Не  забывайте,  что  фехтование  -  привилегия
благородных людей. Вполне допустимо, что люди убивают друг  друга,  если
этого требует закон чести, не так ли?.. И единственное, что можно от них
потребовать, - это убивать друг друга достойно и по всем правилам.
   Они начали поединок. Фернандо Касорла поигрывал рапирой, ожидая атаки
дона Хайме. Они отражались во множестве зеркал, и казалось, что зал  был
полон фехтовальщиков. Голос дона Хайме был спокоен и невозмутим:
   - Так, великолепно. На меня. Хорошо. Будьте внимательны. Укол... Нет,
повторите, пожалуйста... Вот так. Вперед!.. Не теряйте внимания. Уколите
вниз, защищайтесь... Еще раз, будьте любезны... Выше... На меня. Стоп...
Вот  так  Вперед!  Хорошо...  Еще  раз.  Отлично...   Четвертый   вверх.
Замечательно. - В его голосе звучало торжество мастера, довольного своим
творением. - Давайте еще  раз,  но  будьте  осторожны.  Сейчас  я  уколю
сильнее... Сверху. На меня. Хорошо... Стоп. Хорошо.  Вперед!..  Нет.  Вы
парировали слишком вяло, дон Фернандо, поэтому я вас уколол. Начнем  еще
раз.
   С улицы донесся шум толпы. Послышался стук копыт, по мостовой проехал
экипаж. Альварито Саланова и младший Касорла выглянули в окно.
   - Ух  ты!  Здесь  какая-то  потасовка,  маэстро!  Дон  Хайме  прервал
поединок и тоже подошел к окну. Внизу сверкали сабли.  Конные  гвардейцы
преследовали каких-то людей, убегающих  от  них  по  улице.  Со  стороны
Королевского театра донеслись звуки  выстрелов.  Юные  фехтовальщики  не
отрываясь смотрели в окно, зачарованные спектаклем, который разыгрывался
у них на глазах.
   - Смотрите, как они бегут!
   - Вот это да!
   - Интересно, что произошло?
   - Похоже, революция!
   - Как бы не так! - Альварито Саланова, носивший свою знатную  фамилию
с гордостью, презрительно поморщился. - Ты что,  не  видишь,  их  жалкая
горстка. Сейчас полиция им задаст!
   Зазевавшийся прохожий  поспешно  юркнул  в  подъезд.  Две  старухи  в
черном, словно зловещие  птицы,  осторожно  выглядывали  из-за  угла,  с
любопытством взирая на происходящее. Горожане высыпали на балконы;  одни
подбадривали бунтовщиков, другие - гвардейцев.
   - Да здравствует  Прим!  -  кричали  три  неряшливо  одетые  женщины;
принадлежа к слабому полу и к тому же стоя на балконе четвертого  этажа,
они чувствовали себя в полной безопасности. - Марфори на виселицу!
   - Кто такой Марфори? - обернулся Пакито Касорла.
   - Министр, - объяснил ему брат. - Поговаривают, что он и  королева...
Дон Хайме прервал их беседу и захлопнул ставни, не обращая  внимания  на
недовольный ропот учеников.
   - Мы собрались здесь, господа, чтобы обучаться фехтованию, -  заметил
он сухо. - Ваши родители платят за  то,  чтобы  вы  изучали  благородное
искусство, а не предавались пустым  забавам.  Продолжим  занятие.  -  Он
взглянул на закрытые ставни с глубоким презрением  и  погладил  рукоятку
рапиры. - Суета на улице не имеет к нам ни малейшего отношения. Пусть ею
занимаются политики и чернь.
   Они вернулись на свои места, и в  зале  вновь  раздался  звон  рапир.
Старинные доспехи на стенах, ржавые и громоздкие, были  покрыты  толстым
слоем пыли: стоило закрыть ставни - и время в доме дона Хайме замирало.
   О происшествии ему рассказала консьержка, с которой он столкнулся  на
лестнице.
   - Добрый вечер, дон Хайме. Как вам последние новости?
   - Какие новости?
   Старуха перекрестилась. Это была толстая добродушная вдова. Она  жила
со своей незамужней дочерью, дважды в день посещала мессы в Сан-Хинес  и
всех революционеров считала еретиками.
   - Только не говорите, что вы не знаете, что творится! Не может  быть,
чтобы вы совсем ничего не слышали!
   Дон Хайме поднял брови, вежливо изображая любопытство.
   - А что случилось, донья Роса?
   Консьержка  заговорила   вполголоса,   недоверчиво   оглядываясь   по
сторонам, словно стены могли услышать ее слова:
   - Негодник Хуан Прим причалил вчера в  Кадисе,  и,  говорят,  эскадра
взбунтовалась... Так-то они отплатили нашей королеве за ее доброту!
   Дон Хайме дошел по улице Майор  до  Пуэрта-дель-Соль,  направляясь  в
сторону кафе "Прогресо". Даже без объяснений  консьержки  было  понятно:
что-то произошло. Прохожие собирались в группы и взволнованно  обсуждали
новости, зеваки рассматривали издалека вооруженный пикет, дежуривший  на
углу улицы Постас. Бородатый офицер свирепого вида командовал  солдатами
с киверами на бритых затылках и  со  штыками  на  ружейных  стволах.  Он
прохаживался взад и вперед, положив руку на рукоятку сабли.  Молоденькие
новобранцы держались с достоинством: им было  приятно  покрасоваться  на
публике.  Мимо  дона  Хайме  прошел  благообразного  вида   господин   и
приблизился к поручику.
   - Не могли бы вы объяснить, что здесь происходит?
   Военный прохаживался вразвалку, держась надменно и отвечая на вопросы
свысока:
   - Я лишь исполняю  приказы  начальства,  сеньор.  Не  задерживайтесь,
проходите.
   Мальчишки  со  стопками  газет  в  руках  шныряли   среди   прохожих,
выкрикивая последние  новости,  но  гвардейцы  в  нарядной  синей  форме
вылавливали  их  в  толпе  и  отбирали  товар:  было  объявлено  военное
положение, и любые сведения о восстании тщательно обрабатывала  цензура.
Некоторые продавцы, взволнованные уличным шумом, вешали на свои  лавочки
замок  и  присоединялись  к  толпам  любопытных.  На  Карретас  мелькали
треуголки гражданской  жандармерии.  Поговаривали,  что  Гонсалес  Браво
послал  королеве  телеграмму  об  отставке,  а  войска,  восставшие  под
предводительством Прима, упорно приближались к Мадриду.
   В кафе "Прогресс" все уже были в сборе,  и  севшего  за  столик  дона
Хайме тут же ввели в курс дела.  Прим  высадился  в  Кадисе  в  ночь  на
восемнадцатое, а на другой день утром послышались крики: "Да здравствует
национальный  суверенитет!",  и   Средиземноморскую   эскадру   охватила
революция.  Адмирал  Топете,  которого  все  считали  верным   подданным
королевы, примкнул к бунтовщикам. Южный и Левантийский гарнизоны один за
другим встали на сторону восставших.
   - Растерянность, - разглагольствовал  Антонио  Карреньо,  -  вот  что
чувствует  сейчас  королева.  Если  она  не  уступит,  у  нас   начнется
гражданская война; на этот раз, господа, это не просто шумиха.  Мне  все
известно из достоверных источников. В Реусе стоит мощная армия, растущая
день ото дня. И Серрано, представьте  себе,  уже  на  их  стороне.  Этот
несчастный спекулянт дошел до того, что предложил видную должность  дону
Бальдомеро Эспартеро.
   - Изабелла Вторая не уступит никогда, - вмешался дон Лукас Риосеко.
   - Это мы еще посмотрим! - воскликнул Агапито  Карселес,  возбужденный
происходящим. - В любом случае ей надо сделать все, чтобы удержаться.
   Собеседники посмотрели на него с нескрываемым удивлением.
   -  Удержаться?  -  воскликнул  Карреньо.  -  Это  приведет  страну  к
гражданской войне...
   - Вот-вот, к настоящей кровавой бойне, - согласился Марселино Ромеро,
с удовольствием вступая в разговор.
   - Правильно, - ликовал журналист. - Разве вы  не  понимаете?  Честное
слово, мне все ясно как день. Если наша Изабелита выбросит  белый  флаг,
или примкнет к оппозиции, или отречется от престола в пользу своего сына
- результат будет одним и тем же: среди бунтарей полно монархистов, и  в
конце  концов  нам  навяжут  Пуйчмолтехо,  или   Монпансье,   или   дона
Бальдомеро, или вообще черт знает кого. Все это нам совсем  ни  к  чему.
Ради чего мы тогда боролись столько времени?
   - Постойте-ка, сеньор, я что-то не понял: где вы боролись? -  ядовито
переспросил дон Лукас.
   Карселес взглянул на него с презрением, как истинный республиканец на
отсталого монархиста.
   - В тени, друг мой. Конечно же, в тени. - Ну-ну...
   Журналист сделал вид, что не заметил издевки дона Лукаса.
   - Итак, я говорил, - продолжил  он,  обращаясь  к  остальным,  -  что
Испании нужна бурная и кровопролитная гражданская война; с кучей убитых,
с уличными баррикадами,  с  толпой,  осаждающей  королевский  дворец,  с
комитетом  общественного  спасения.  А  этих  жалких  монархистов  и  их
прихлебателей, - он украдкой бросил взгляд на дона Лукаса,  -  поволокут
по улицам за ноги.
   У Карреньо лопнуло терпение.
   - Послушайте, дон Агапито. Что-то вы хватили через край. В  масонских
ложах...
   Но Карселес разошелся не на шутку.
   - Масонским ложам на справедливость наплевать, дорогой дон Антонио.
   - Наплевать? Масонским ложам наплевать?
   - Да, друг мой. Совершенно  наплевать,  уверяю  вас.  Если  революцию
развязали недовольные военачальники, надо сделать все  возможное,  чтобы
она перешла в руки своего основного властелина  -  народа.  -  Лицо  его
восторженно засияло. - Республика, господа! Общественное достояние - вот
что это означает! И конечно же, гильотина!
   Дон Лукас замычал от злости. Стеклышко  монокля  в  его  левом  глазу
затуманилось.
   - Наконец-то вы сняли с себя маску! - закричал  он,  тыча  пальцем  в
Карселеса и дрожа от праведного гнева. - Наконец показали вашу двуличную
физиономию, дон Агапито! Гражданская война! Кровь! Гильотина!..  Вот  он
каков, ваш истинный язык!
   Карселес взглянул на него с простодушным удивлением.
   - Я всегда говорил на этом языке; иного, дорогой мой, я не знаю.
   Дон Лукас чуть было не вскочил со стула, но вовремя передумал. В  тот
вечер платил Хайме Астарлоа, а кофе уже вот-вот должны были принести.
   - Да вы почище Робеспьера, сеньор Карселес! - пробормотал он глухо. -
Хуже, чем этот безбожник Дантон!
   - Не путайте яичницу с сапогом, друг мой.
   - Я вам не друг! Такие, как вы, позорят Испанию!
   - Как бы вам не пришлось раскаяться в ваших словах, дон Лукас.
   -  Еще  посмотрим,  кто  будет   раскаиваться!   Королева   назначила
президентом генерала Кончу , а это настоящий кабальеро. Он  уже  доверил
Павиа командование войском, которое выступит против бунтовщиков. А уж  в
отваге маркиза де Новаличеса никто, полагаю,  не  усомнится...  Так  что
рано радуетесь, дон Агапито.
   - Посмотрим!
   - Да-да, посмотрим!
   - По-моему, все и так ясно.
   - Будущее покажет!
   Дон Хайме, которому опротивели эти почти ежевечерние распри, поднялся
из-за стола раньше обычного. Он взял  цилиндр  и  трость,  попрощался  и
вышел на улицу, собираясь немного  пройтись  перед  возвращением  домой.
Улица взволнованно гудела, и он  чувствовал  смутную  досаду:  все,  что
происходило вокруг, касалось его лишь поверхностно. Его утомил не только
спор между Карселесом и доном Лукасом - он сетовал на  страну,  где  ему
довелось жить.
   "Лучше  бы  они  перевешали  друг  друга  с   этими   их   проклятыми
республиками  и  чертовыми  монархиями,  с  их   пустой   патриотической
болтовней и склоками", - думал он мрачно. Многое бы он отдал, чтобы и те
и другие перестали отравлять ему жизнь  своей  досужей  суетой!  Причины
столь утомивших его передряг были  ему  глубоко  безразличны;  он  желал
одного:  жить  спокойно.  Мир  дона   Хайме   -   его   неприкосновенная
собственность, а любители пошуметь пусть себе катятся к дьяволу.
   Где-то вдалеке раздался  гром,  по  улицам  пронесся  яростный  порыв
ветра. Дон Хайме нагнул голову и, придерживая рукой шляпу, ускорил  шаг.
Через несколько минут хлынул проливной дождь.
   Вода мгновенно пропитала синее сукно формы и крупными каплями стекала
по лицам солдат, по-прежнему стоявших в карауле на  углу  улицы  Постас.
Чтобы не промокнуть насквозь, они жались к стенам домов, и вид у них был
смиренный и робкий, а грозные штыки доставали  почти  до  кончика  носа.
Спрятавшись в подъезде, лейтенант покуривал дымящуюся трубку и глядел на
лужи.
 
*** 
 
   Несколько дней дождь бурными потоками заливал  город.  Сидя  в  своем
кабинете над книгой, освещенной тусклым  светом  масляного  фонаря,  дон
Хайме  слушал  беспрерывные  раскаты  грома.  Тьму   бороздили   молнии,
ослепительные белые вспышки призрачно освещали стены соседних домов.  По
крыше барабанила вода, и дон Хайме поставил пустые жестянки под  тяжелые
капли, монотонно падающие с потолка. Он рассеянно листал книгу. Внезапно
его взгляд задержался на цитате, которую он  сам  подчеркнул  карандашом
несколько лет назад:
 
   ...Все его чувства достигли напряжения, которого он не  ведал  ранее.
Он познал самые разные  проявления  жизни;  умер  и  воскрес,  любил  до
самозабвения и был навсегда разлучен со  своей  возлюбленной.  И  вот  к
рассвету, когда первые робкие лучи рассеяли сумрак, в его душе воцарился
мир, и забытые образы предстали перед ним ярко и отчетливо...
 
   Не отрывая палец от строки, он печально  улыбнулся.  Казалось,  слова
эти были посвящены не человеку по имени Генрих фон  Офтердинген,  а  ему
самому. Отрывок удивительно точно отражал суть его  давних  переживаний,
это было описание его сокровенного  опыта.  Однако  в  последние  недели
что-то неуловимо изменилось. Душевный покой, яркие и отчетливые  образы,
созерцаемые с такой любовью, неожиданно  исчезли  в  бурном  водовороте,
безжалостно разрушавшем спокойную ясность, в которой он  мечтал  прожить
остаток  своих  дней.  В  его  существование  проникло   что-то   новое,
таинственное и тревожное. Его мучили неведомые доселе вопросы,  и  ответ
на них ускользал. Что все это значит, чем завершится  -  оставалось  для
него загадкой.
   Он захлопнул книгу и яростно отшвырнул ее прочь.  Охваченный  тоской,
он думал о своем ужасающем одиночестве. Глаза фиалкового  цвета  манили,
настойчиво звали его куда-то в неведомое, куда - он не  знал;  вспоминая
их таинственный зов, он вздрагивал, чувствуя темный иррациональный ужас.
Но самым пугающим было другое: его старую, усталую душу лишили мира.
 
*** 
 
   Он проснулся в  предрассветных  сумерках.  Спал  он  последнее  время
плохо; сон был тревожным и неглубоким. Он умылся, привел себя в  порядок
и положил на стол рядом с зеркалом  и  умывальным  тазиком,  наполненным
горячей водой, футляр с бритвой. Затем он, как обычно, тщательно намылил
щеки, усердно массируя их пальцами. Подровнял  усы  старыми  серебряными
ножницами и расчесал влажные седые волосы костяным гребнем. Взглянув  на
себя в зеркало, он остался вполне доволен, неторопливо оделся и  повязал
на шею черный шелковый галстук. Из трех летних костюмов, висевших в  его
платяном шкафу, он выбрал бежевый будничный  костюм  из  тонкой  шерсти;
надевая длинный вышедший из моды сюртук, он превращался в пожилого денди
начала века. Брюки внизу  затерлись  от  многолетней  носки,  но  сюртук
сохранился великолепно. Он достал чистые носовые  платки,  выбрал  самый
нарядный и, спрыснув его  одеколоном,  положил  в  карман.  Перед  самым
выходом он надел сюртук и сунул под мышку футляр с рапирами.
   Денек выдался серый, в воздухе опять  пахло  грозой.  Дождь  лил  всю
ночь; в больших лужах посреди улицы отражались фасады домов и  свинцовое
небо.  Он  приветливо  поздоровался  с  консьержкой,  которая  шла   ему
навстречу,  неся  в  руках  корзину,  полную  снеди,  пересек  улицу   и
направился в скромное маленькое кафе на углу, где он обычно покупал себе
на завтрак несколько пончиков с шоколадом.  Он  сел  за  свой  столик  в
глубине кафе под слепым стеклянным шаром незажженного газового фонаря. В
девять утра посетителей было мало. Валентино, хозяин  кафе,  принес  ему
пончики и шоколад.
   - Газет сегодня нет, дон Хайме. Из-за всех этих беспорядков  их  пока
не приносили. И боюсь, что не принесут.
   Дон Хайме пожал плечами. Отсутствие газет не слишком его опечалило.
   - Что нового? - поинтересовался он из вежливости.
   Хозяин кафе вытер руки о засаленный передник.
   - Говорят, маркиз де Новаличес стоит со своей армией в Андалусии и со
дня на день выступит против бунтовщиков... Кордова сперва присоединилась
к  общему  мятежу,  а  на  следующий  же  день,   едва   ей   пригрозили
правительственные войска, сдалась. Многое пока не  ясно,  дон  Хайме.  И
остается только гадать, чем все это кончится.
   Позавтракав, дон Хайме вышел на улицу и направился к дому маркиза. Он
не знал, захочет ли Луис де Аяла заниматься фехтованием, пока в  Мадриде
царит такая обстановка. Но нарушить обещание и не прийти  в  назначенный
час маэстро не мог. В худшем случае прогулка оказалась бы напрасной. Дон
Хайме опаздывал и, боясь, что его задержит какой-нибудь  знакомый,  взял
извозчика возле одной из арок на площади Майор.
   - Дворец Вильяфлорес, - приказал он.
   Извозчик щелкнул хлыстом, и две тщедушные лошаденки уныло тронулись с
места. Солдаты по-прежнему стояли на углу  улицы  Постас,  но  лейтенант
куда-то  исчез.  Перед  зданием  Почтамта  жандармы   лениво   разгоняли
столпившихся зевак. Служащие, над чьими головами  вечно  висел  дамоклов
меч увольнения, чувствовали себя неуверенно: их судьбы зависели от  тех,
кто будет править страной завтра.
   Конные гвардейцы в треуголках и плащах, дежурившие  накануне  вечером
на улице  Карретас,  исчезли.  Дон  Хайме  увидел  их  чуть  позже:  они
патрулировали участок между зданием конгресса и фонтаном Нептуна. У всех
до единого были черные нафабренные  усы,  на  бедре  висела  шпага.  Они
поглядывали на прохожих мрачно  и  надменно;  гвардейцы,  в  отличие  от
многих, не беспокоились о завтрашнем дне: кто бы ни пришел к власти, они
точно так же будут охранять общественный порядок. Правитель