ументы и выведает
все, что тому известно, даже если для этого придется применить силу.  На
лестничной  площадке  он  приостановился.  История  принимала  серьезный
оборот. "Нельзя поступать  опрометчиво",  -  сказал  он  себе,  стараясь
сохранять выдержку, которую постепенно начинал терять. В сумерках пустой
лестничной клетки он прислонился к стене, обдумывая дальнейшие действия.
Конечно, первым делом - к Карселесу. Но что же дальше?.. Оставался  один
путь: рассказать все Хенаро Кампильо; хватит играть с ним в прятки. Он с
горечью подумал о навеки  оставшихся  в  прошлом  чудесных  встречах,  о
женщине, которую он потерял из-за своей нерешительности, и  поклялся  не
повторять ошибки. Он поговорит с комиссаром и отдаст  ему  бумаги  Аялы.
Пусть по крайней мере восторжествует справедливость.
   Дон Хайме горько усмехнулся,  представив  лицо  Кампильо,  когда  тот
увидит его на следующее утро у себя в кабинете с бумагами под мышкой.
   Он мог бы пойти в полицию и до визита к Карселесу, но  это  наверняка
повлекло бы за собой определенные трудности. Одно  дело  -  вещественные
доказательства, другое - история, в которую можно поверить, а можно и не
поверить; к тому же история эта полностью  противоречила  тому,  что  он
показал на допросе в кабинете Кампильо. А Карселес, чьи  намерения  были
ему неизвестны, мог просто-напросто начать все отрицать; ведь он даже не
подписал свою записку и ни словом не упомянул об их общем деле. Нет, это
неверный ход. Сначала надо разыскать Карселеса.
   В этот миг дона Хайме осенила неожиданная мысль, и по  спине  у  него
пробежали мурашки: кто бы ни был неведомый  преступник,  он  уже  дважды
совершил убийство и при случае наверняка  пошел  бы  на  третье.  Однако
грозившая дону Хайме опасность - ведь его, как и тех двоих, могли  убить
- не смутила его. Поразмыслив, он с изумлением обнаружил, что  опасность
пробуждает в нем не страх, а скорее любопытство. Такой оборот  дела  все
упрощал, многое теперь зависело только от него самого.  Это  переставало
быть чужой трагедией, которой он оказался невольным зрителем, бессильным
что-либо изменить; бессилие порождало в его душе тоску  и  беспокойство.
Но если следующей жертвой суждено стать ему, все значительно упрощается:
вместо того, чтобы  безмолвно  созерцать  следы  кровавой  расправы  ему
предстоит встретиться с убийцей лицом к лицу. Именно так лицом  к  лицу.
Сердце старого учителя фехтования размеренно билось в груди,  готовое  к
битве. За годы жизни он отразил  бессчетное  число  атак,  и  это  новое
нападение не смущало его, даже если ему нанесут коварный удар  в  спину.
Вероятно,  Луис  де  Аяла  и  донья  Адела  в  какой-то   миг   потеряли
бдительность; но он, Хайме Астарлоа, встретит врага достойно. Он  всегда
говорил своим ученикам:  укол  в  третий  сектор  куда  сложнее,  чем  в
четвертый. Он же мастерски отражал укол в третий  сектор.  И  не  только
отражал, но и наносил.
   Итак, решение было принято. Документы он непременно добудет  нынешней
же ночью. С этой мыслью он вернулся к себе, открыл дверь, положил трость
в корзину для зонтов и взял другую,  потяжелее,  из  красного  дерева  с
серебряным набалдашником. Он снова спустился вниз, рассеянно  постукивая
тростью по чугунным перилам. Внутри чудесной трости была спрятана  шпага
из лучшей стали, грозная и острая как бритва.
 
*** 
 
   У крыльца он приостановился,  внимательно  огляделся  по  сторонам  и
смело шагнул в темноту пустынной улицы. Дойдя до угла улицы Ареналь,  он
подошел к фонарю,  освещавшему  кирпичную  ограду  церкви  Сан-Хинес,  и
посмотрел на часы. Приближалась полночь.
   Он прошел еще немного. На улице не было ни души. В городе происходили
тревожные события, и люди  предпочитали  сидеть  дома:  редкий  прохожий
отважился бы разгуливать по ночному Мадриду,  который  в  эти  часы  при
тусклом свете фонарей казался зловещим. На углу  улицы  Постас  солдаты,
завернувшись в одеяла, спали прямо на тротуаре, сложив возле себя  ружья
и знамена. Часовой, лицо которого скрывала тень козырька, приставил руку
к виску, отвечая на приветствие дона Хайме. Почту охраняли полицейские с
саблями и  карабинами  на  плече.  На  улице  Сан-Херонимо  над  черными
силуэтами крыш взошла круглая багровая луна.
   Дону Хайме повезло. Он  не  слишком  надеялся  отыскать  в  этот  час
извозчика, как  вдруг  на  углу  улицы  Алькала  перед  ним  остановился
двухместный экипаж. Извозчик уже возвращался домой и  взял  пассажира  с
неохотой. Дон Хайме сел в  экипаж  и  назвал  адрес  Агапито  Карселеса,
жившего  в  старом  доме  рядом  с  Пуэрта-де-Толедо.  Адрес  он   узнал
совершенно случайно и теперь  вспомнил  его  как  нельзя  более  кстати:
однажды Карселес зазвал всю тертулию из "Прогресс" к себе  домой,  чтобы
продекламировать первый и второй акты сочиненной им драмы под  названием
"Все за одного, или Народ-господин", написанной вольным стихом.  Поставь
он этот шедевр на сцене, первых же  реплик  было  бы  достаточно,  чтобы
отправить автора на неопределенный срок в  тюрьму  какой-нибудь  далекой
африканской страны. Правда, кое-что смягчило бы  его  вину:  пьеса  была
бессовестным плагиатом "Овечьего источника" .
   Из заднего окошечка экипажа было  видно,  как  убегают  назад  темные
пустые улицы; в ночной тишине звонко раздавался  стук  конских  копыт  и
редкие щелчки хлыста. Дон Хайме обдумывал, как ему теперь вести  себя  с
приятелем. По-видимому, журналист обнаружил в письмах нечто скандальное,
из чего хотел извлечь для себя пользу.  Это  было  непростительно,  дона
Хайме возмутило такое  пренебрежение  к  его  доверию.  Однако,  немного
поостыв, он подумал, что, возможно, Агапито Карселес унес документы безо
всякого дурного умысла; быть может, он просто  хотел  что-то  сверить  с
данными в своем домашнем архиве. В любом случае скоро  все  должно  было
проясниться. Экипаж остановился, и извозчик крикнул:
   - Приехали, сеньор. Улица Таверна.
   Это был узкий, плохо  освещенный  переулок,  пахнущий  нечистотами  и
дрянным вином. Дон Хайме попросил извозчика полчаса  подождать,  но  тот
отказался: было очень поздно. Дон Хайме  расплатился,  и  экипаж  укатил
прочь. Он зашагал в глубь переулка, пытаясь вспомнить, в каком доме  жил
Карселес.
   Дом нашелся не сразу. Узнать его помог крошечный дворик  с  калиткой,
который дон Хайме хорошо запомнил.  Войдя  внутрь,  он  почти  на  ощупь
отыскал лестницу. Держась за перила и прислушиваясь к скрипу  деревянных
ступеней под ногами, поднялся на последний этаж. Оказавшись на  открытой
террасе, выходящей во двор, он достал из  кармана  спичечный  коробок  и
зажег спичку. Он надеялся, что это была та самая  дверь,  потому  что  в
противном  случае  ему  пришлось  бы  долго  объясняться  с  неизвестным
хозяином: полночь не лучшее время, чтобы будить  соседей.  Он  несколько
раз стукнул в дверь набалдашником трости.
   Ему никто не открыл. Он  снова  постучал  и  прижал  ухо  к  замочной
скважине, надеясь что-нибудь услышать, но  за  дверью  по-прежнему  было
тихо. Обескураженный, он подумал, что Карселес куда-то вышел. Но куда он
мог уйти в такое время? Он  неуверенно  потоптался  у  двери  и  наконец
постучал еще громче, на этот раз кулаком.  Скорее  всего,  его  приятель
попросту крепко спал. Дон Хайме снова прислушался.
   Затем он отошел назад и прижался спиной к перилам  террасы.  Разгадка
откладывалась до утра, что никак не согласовывалось с его  планами.  Ему
нужно было немедленно увидеть Карселеса или по крайней  мере  заполучить
обратно документы. Немного поразмыслив,  он  решил,  что  бумаги  вполне
можно считать похищенными: то, что совершил  Карселес  в  его  квартире,
было самым настоящим воровством, и эта  мысль  приводила  дона  Хайме  в
ярость.
   Маэстро оказался в тупике. Выход оставался один - взломать  дверь,  и
теперь он безуспешно боролся с собственной совестью. А почему бы и  нет,
собственно говоря?.. Приятель унес его бумаги, что было просто  вопиющей
наглостью. У дона Хайме имелось веское оправдание: он хотел забрать  то,
что совсем недавно принадлежало ему.
   Он опять подошел к двери и постучал, на этот раз без всякой  надежды.
К черту колебания. Он не стал ждать ответа и  потрогал  замок,  проверяя
его  прочность,  потом  зажег  спичку  и  внимательно  осмотрел   дверь.
Действовать  силой  было  неразумно:  шум  разбудит  соседей.  С  другой
стороны, замок выглядел не  таким  уж  прочным.  Маэстро  нагнулся  и  с
любопытством прижал глаз к  замочной  скважине,  но  ничего  не  увидел;
должно быть, мешал ключ, запиравший дверь изнутри. Дон  Хайме  удивился.
Он выпрямился, нетерпеливо сжав кулаки. Похоже,  Карселес  действительно
заперся и, отлично зная, кто стоит за дверью,  не  открывал,  чтобы  его
полночный посетитель решил, что его нет  дома.  Все  это  казалось  дону
Хайме крайне подозрительным, и принятое им решение  окрепло:  главное  -
попасть внутрь, а позже он уплатит Карселесу за сломанную дверь.
   Он огляделся вокруг, пытаясь найти подходящий предмет, чтобы  сломать
замок Выполнять такого рода работу ему не приходилось, но он  сообразил,
что  нужно  смастерить  рычаг  и  поддеть  дверь  изнутри.   В   поисках
чего-нибудь подходящего он обошел террасу, освещая  себе  путь  огоньком
спички, прикрытым ладонью, но  ничего  не  нашел.  Постепенно  он  начал
терять надежду. У него оставалось всего три спички.
   Он уже готов  был  оставить  эту  затею,  как  вдруг  заметил  ржавую
железную  штуковину,  прислоненную  к  стене  наподобие  стремянки.   Он
посмотрел вверх и обнаружил в потолке террасы небольшой люк, закрывающий
отверстие, без сомнения ведущее на крышу. Его сердце  забилось  быстрее:
он вспомнил, что с внешней стороны  у  Карселеса  есть  балкон.  Попасть
внутрь через крышу было проще,  чем  ломать  дверь.  Он  снял  сюртук  и
цилиндр, взял трость в зубы и полез вверх.  Дверца  люка  поддалась  без
труда, и минуту спустя его взору открылось усыпанное звездами небо.  Дон
Хайме ощупал черепицу и стал осторожно карабкаться по крыше. Если бы  он
поскользнулся, внизу его ждала бы неминуемая гибель: он  был  на  высоте
четвертого  этажа.  Благодаря  постоянным  тренировкам  он   для   своих
преклонных лет сохранил отличную форму; однако он был уже не тем крепким
юношей,  что  прежде.  Он  полз  на  четвереньках,  тщательно   проверяя
устойчивость каждой новой плитки, держась  на  трех  предыдущих.  Где-то
вдалеке часы пробили четыре раза - каждый удар  соответствовал  четверти
часа, - а потом еще один раз. Ему пришло в голову, что все это чертовски
нелепо, и он был рад, что  ночной  мрак  скрывает  потешное  зрелище  от
случайных взоров.
   Он  медленно,  предельно  осторожно  двигался  по  крыше,  зная,  что
малейший шум разбудит  соседей;  несколько  раз  черепичные  плитки,  на
которые он опирался, угрожающе шатались. В конце концов он  оказался  на
небольшом выступе, нависающем над балконом Агапито Карселеса. Уцепившись
за водосток, он на мгновение повис в воздухе, а затем прыгнул.  Стоя  на
балконе Карселеса в рубашке, жилете и  с  тростью  в  руке,  он  наконец
отдышался. Затем зажег спичку и  подошел  к  двери.  Это  была  простая,
довольно обшарпанная деревянная дверь, закрытая на щеколду, которую  без
труда можно было отпереть  снаружи.  Прежде  чем  открыть,  он  заглянул
внутрь: в квартире было темно.
   Затаив дыхание, дон Хайме неслышно откинул крючок и  вскоре  оказался
на крошечной кухне, в тесном закутке между плитой и  раковиной.  В  окно
струился бледный свет луны, и на столе он отчетливо разглядел кастрюли и
остатки еды.  Он  чиркнул  предпоследней  спичкой,  прикидывая,  чем  бы
осветить кухню. Внезапно он, к своей величайшей радости, увидел на шкафу
подсвечник и зажег  свечу.  Из-под  его  ног  во  все  стороны  прыснули
тараканы.
   Из кухни он проскользнул  в  маленький  коридор.  Со  стен  лоскутами
свисали обои. Он собрался было отдернуть штору,  загораживающую  вход  в
комнату, как вдруг слева, из другой комнаты  до  него  донесся  какой-то
странный звук Он замер и прислушался,  но  тишину  нарушало  только  его
собственное взволнованное дыхание. Язык у него пересох и словно прилип к
небу, в ушах звенело; все кругом  было  словно  нереально,  мир  казался
сном, от которого он с минуты  на  минуту  мог  очнуться.  Он  осторожно
толкнул дверь.
   Это была спальня. Агапито Карселес  лежал  на  кровати.  Еще  сидя  в
экипаже, дон Хайме тщательно продумал, как начать  разговор,  однако  он
никак не мог предположить, какая сцена предстанет его  округлившимся  от
ужаса глазам. Карселес лежал лицом вверх,  совершенно  голый,  его  руки
были накрепко привязаны к кровати. Тело от груди до бедер  являло  собой
сплошную кровоточащую рану. На залитом кровью матрасе  валялась  бритва,
сверкнувшая при свете свечи. Карселес был жив. Заметив свет,  он  слегка
повернул голову, не узнавая вошедшего, и с его  распухших  губ  сорвался
хриплый стон затравленного животного, глубокий, невразумительный, полный
мольбы.
   Дон Хайме не мог произнести ни слова. Машинально, словно  в  каком-то
трансе, он сделал шаг к кровати и молча уставился на изуродованное  тело
своего   приятеля.   Тот,   почувствовав   чье-то   присутствие,   слабо
шевельнулся.
   - Нет... Умоляю вас... - забормотал он  чуть  слышно.  По  его  щекам
стекали слезы и капли крови. - Умоляю... Хватит, прошу вас... Это все...
Я вам все сказал... Во имя милосердия... Нет... Хватит, ради бога!
   Он закричал. Обезумевшие глаза несчастного смотрели на  пламя  свечи,
из груди доносился предсмертный хрип. Дон Хайме прикоснулся к  его  лбу,
пылавшему как огонь. От ужаса он едва произнес:
   - Кто это сделал?
   Карселес недоверчиво покосился на него, пытаясь  понять,  кто  с  ним
говорит.
   - Дьявол, - в отчаянии простонал он. В уголках рта  показалась  бурая
пена. - Это были они... Дьявол.
   - Где бумаги?
   Карселес закатил глаза и всхлипнул:
   - Заберите меня отсюда, прошу вас... Спасите меня  от  них...  Я  все
сказал... Они у него, у Астарлоа... Я здесь ни при чем,  клянусь  вам...
Сходите к нему, и он все подтвердит... Я хотел только... Я больше ничего
не знаю... Клянусь вам, я больше ничего не знаю!
   Услышав свое имя на устах умирающего,  дон  Хайме  вздрогнул.  Он  не
знал, кто истязал несчастного журналиста, но сомнений не оставалось: тот
его  выдал.  Волосы  на  затылке  маэстро  встали  дыбом.   Нужно   было
немедленно...
   Что-то шевельнулось у него за спиной. Угадывая чужое присутствие, дон
Хайме  быстро  обернулся,  и  это  спасло  ему  жизнь.  Твердый  предмет
скользнул по голове и ударился в шею. Боль оглушила его, но, собрав  все
силы, он отпрыгнул в сторону, и в этот миг на него кинулась черная тень.
Свеча выпала из рук, покатилась по полу и погасла.
   Наталкиваясь в темноте на предметы, дон Хайме отступил назад.  Где-то
совсем рядом слышалось дыхание врага.  Он  крепче  сжал  в  правой  руке
трость и обрушил ее в черноту, в то место, откуда, как  он  предполагал,
на него надвигался неизвестный.
   Если бы у него  было  время  анализировать  свои  чувства,  он  бы  с
удивлением обнаружил, что в нем не  осталось  ни  капли  страха.  Только
железная уверенность: свою шкуру  он  продаст  очень  дорого.  Ненависть
придавала ему силы, и его напряженные, словно  пружина,  мускулы  готовы
были подчиниться  единственному  приказу:  изувечить,  разорвать,  убить
палача, который стоял перед ним в темноте. Он думал о Луисе де  Аяле,  о
Карселесе, об Аделе де Отеро. Он готов был  поклясться:  с  доном  Хайме
Астарлоа, учителем фехтования,  никому  не  удастся  обойтись  так,  как
обошлись с этими несчастными.
   В ту минуту он едва ли осознавал все это.  Он  замер,  ожидая  нового
броска из темноты и инстинктивно приняв боевую позицию, в которой обычно
начинал поединок.
   - На меня! - бросил он вызов тьме.
   Совсем рядом слышалось  чье-то  прерывистое  дыхание,  что-то  задело
кончик его трости. Затем трость крепко схватили, стараясь выдернуть ее у
него из рук. Неожиданно послышался шорох, и дон Хайме  тихо  рассмеялся:
клинок выскользнул из трости, служившей ему  ножнами.  Как  раз  на  это
маэстро  и  рассчитывал:  противник  сам  обнажил  против  себя  оружие,
невольно указав место, где находился, и даже приблизительное расстояние.
В этот миг учитель резко отвел руку назад, освободил клинок полностью и,
согнув в колене правую ногу, вслепую нанес в темноту три  укола.  Третий
укол пришелся во что-то плотное; послышался болезненный стон.
   - На меня! - снова воскликнул дон Хайме  и,  выставив  шпагу  вперед,
сделал выпад в сторону двери.
   На пол с грохотом  рухнул  шкаф,  что-то  пролетело  рядом  с  ним  и
вдребезги разбилось о  стену.  Затем  безобидная  внешняя  часть  трости
ударила его по руке, не причинив, впрочем, особого  вреда.  Теперь  враг
притаился сзади.
   - Держи его! - крикнул голос в двух шагах от дона Хайме. - Он  уже  в
дверях!.. Он ранил меня шпагой!
   Значит, убийца был всего лишь ранен. Узнал маэстро  и  нечто  другое,
чрезвычайно важное: убийца был не один. Нанося в темноту удар за ударом,
дон Хайме добрался до двери. Он пробирался  в  сторону  коридора.  -  На
меня!
   Входная дверь, должно быть, находилась слева, в  конце  коридора,  за
занавеской, которую он заметил, пытаясь определить расположение  комнат.
Черный силуэт преградил ему путь, и что-то  тяжелое  врезалось  в  стену
возле его головы. Дон Хайме пригнулся. Он  продолжал  двигаться  вперед,
держа шпагу перед  собой.  Где-то  совсем  рядом  слышалось  прерывистое
дыхание. Внезапно невидимая рука схватила его за ворот рубашки. До  него
донесся острый запах пота; чьи-то сильные руки пытались обездвижить его,
неведомый противник все яростнее давил ему на грудь. Дон Хайме задыхался
от навалившейся на него тяжести. Он не мог  воспользоваться  шпагой,  не
отступив на некоторое расстояние. Наконец ему удалось  освободить  левую
руку, и он нащупал во мраке чью-то небритую физиономию. Собрав убывающие
силы, дон Хайме схватил противника за волосы и изо всех сил  боднул  его
головой. Он почувствовал острую боль  между  бровями,  от  удара  что-то
хрустнуло. Горячая жидкость заливала ему лицо. Дон Хайме  не  знал,  чья
это была кровь, его или  чужая;  возможно,  он  сломал  противнику  нос.
Теперь он снова был свободен. Он  прижался  спиной  к  стене  и  присел,
описывая в воздухе шпагой широкие круги. Что-то с грохотом обрушилось на
пол.
   - На меня, мерзавцы!
   Кто-то невидимый откликнулся на этот зов и устремился к нему. Маэстро
почувствовал приближение противника всем своим существом; он слышал звук
шагов  и  наносил  вслепую  укол  за  уколом,  пока  не  вынудил  убийцу
отступить. Задыхаясь, он опять прислонился к стене, пытаясь собраться  с
силами. Он был измучен и не знал, сколько еще сумеет продержаться. Найти
дверь  в  темноте  было  невозможно,  но   даже   если   бы   он   сумел
сориентироваться, у него не хватило бы времени, чтобы  нащупать  ключ  и
повернуть его в замке прежде, чем на него вновь  нападут.  "Вот  тебе  и
крышка, приятель", - сказал он себе, с тоской вглядываясь  в  окружающую
его со всех сторон темноту. Умереть он не боялся;  он  лишь  жалел,  что
умрет, так и не узнав правды.
   Справа послышался шорох. Он  ткнул  шпагой  в  направлении  источника
звука, и клинок с силой налетел на что-то  твердое:  один  из  негодяев,
чтобы обезопасить свое наступление, выставил перед собой  стул.  Маэстро
двинулся по стене вправо, пока его плечо не уперлось в какой-то  крупный
предмет, по-видимому шкаф. Он размашисто ударил шпагой, словно  хлыстом;
раздался бодрящий грозный  свист  рассекающего  воздух  клинка;  убийцы,
несомненно, тоже его слышали; этот зловещий звук вынуждал их действовать
осмотрительно, что для дона Хайме означало еще несколько минут жизни.
   Они опять  подступили  совсем  близко;  дон  Хайме  нюхом  уловил  их
приближ