и  революции,  а  как  делец  и  банкир,  трепещет   от   слова
"банкротство". Он вынужден действовать с нами  заодно  с  тем  условием,
разумеется, что мы будем  благоразумны  и  осмотрительны.  Он  обязуется
держать нас в курсе всех  операций  Прима  и  его  агентов,  которым  он
по-прежнему будет  предоставлять  займы,  но  снабжая  нас  подробнейшей
информацией об их адресате и назначении.
   Разумеется, он ставит ряд условий. Во-первых, обо всем  должны  знать
только Вы и я. Во-вторых,  он  просит  некоторую  денежную  компенсацию.
Такому скряге, как он, тридцать сребреников явно  маловато,  поэтому  он
требует передачи ему  в  конце  месяца  Мурсийских  серебряных  шахт,  в
которых очень заинтересованы как сам делец, так и его банк.
   Я считаю, что дело очень выгодно Правительству и  Трону,  потому  что
этот человек находится в наилучших отношениях с Примем и большей  частью
его сторонников, а Либеральный союз считает его одним из своих  основных
столпов в Мадриде.
   У этого дела множество различных тонкостей, однако  не  имеет  смысла
рассматривать их в письме. Хочу лишь добавить, что, по моему  убеждению,
Касорла Лонго - человек большого ума и амбиций. К нему за разумную плату
будет приставлен наш агент, внедренный в самое сердце его структуры.
   Было бы неразумно касаться этой темы на  завтрашнем  совете,  поэтому
предлагаю Вам обсудить ее приватно.
   Сердечный привет.
   Хоакин Вальеспин Андреу,
   Мадрид, 4 ноября.
   (Единственный экземпляр)
 
   Дон Хайме закончил чтение и, не произнося ни слова, задумчиво покачал
головой.
   - Так вот в чем дело... -  произнес  он  едва  слышно.  Нахмурившись,
Адела де Отеро неподвижно смотрела на него, наблюдая за его реакцией.
   - Да, теперь вам все известно, - подтвердила она, вздохнув. Казалось,
она глубоко сожалела, что дон Хайме  добрался  до  сути  этой  тайны.  -
Надеюсь, вы удовлетворены.
   Маэстро посмотрел на нее растерянно, словно удивляясь,  что  она  все
еще здесь.
   - Удовлетворен?  -  Он  попробовал  слово  на  вкус,  и  оно  ему  не
понравилось. - Вряд ли здесь уместно это слово... - Он поднял  письмо  и
слегка помахал им в воздухе, держа  за  уголок  большим  и  указательным
пальцами. - Думаю, сейчас вы попросите, чтобы я вам отдал письмо... Я не
ошибся?
   В глазах Аделы де Отеро отразился свет фонаря. Она протянула руку.
   - Прошу вас.
   Хайме Астарлоа пристально смотрел на нее, не  переставая  восхищаться
ее выдержкой. Она стояла перед ним в  полумраке  комнаты,  решительно  и
хладнокровно требуя отдать ей письменное свидетельство, где  упоминалось
имя негодяя, виновного в трагедии.
   - Вы, должно быть, и меня собираетесь убить, если  я  не  удовлетворю
вашу просьбу?
   На губах Аделы де Отеро мелькнула насмешливая улыбка. Это был  взгляд
змеи, парализующий добычу.
   - Я пришла не для того, чтобы убивать вас, дон Хайме. Просто мне надо
было кое-что объяснить. Поймите, никому не нужна ваша смерть.
   Дон Хайме нахмурился, словно эти слова его разочаровали.
   - Вы не собираетесь меня убивать? - Казалось, он  серьезно  обдумывал
ее слова. - Черт  возьми,  донья  Адела!  Как  это  благородно  с  вашей
стороны!
   Усмешка, скорее озорная, чем коварная, исказила ее  лицо.  Дон  Хайме
чувствовал, что она тщательно взвешивает каждое слово.
   - Вы должны отдать мне письмо, маэстро.
   - Я просил вас не называть меня маэстро.
   - Вы должны отдать письмо. Вы же знаете, сколько я сделала, чтобы оно
попало в мои руки.
   - Отлично знаю, сеньора. Я вам верю.
   - Прошу вас. У нас  еще  есть  время.  Маэстро  посмотрел  на  нее  с
иронией.
   - Вот уже второй раз вы говорите, что у нас еще есть время, но я  так
и не понял, что вы хотите этим сказать.  -  Он  взглянул  на  листок.  -
Человек, которому адресован этот документ,  настоящий  подлец,  жулик  и
убийца. Надеюсь, вы не  станете  просить  меня  сохранять  в  тайне  его
преступления. Я не выношу оскорблений, тем более в такой поздний  час...
Кстати, хочу вам сказать еще кое-что.
   - Прошу вас, скорее.
   - Вначале, когда я еще не  понимал  того,  что  происходит,  когда  я
увидел ваш... тот труп на мраморном столе, я решил отомстить  за  смерть
Аделы де Отеро. Поэтому тогда я ничего не сообщил полиции.
   Она смотрела на него задумчиво. Ее лицо смягчилось.
   - Благодарю вас. - Ее голос  дрогнул,  в  нем  слышались  глубокие  и
мягкие нотки. - Теперь вы видите, что мстить никому не надо.
   - Вы  так  считаете?  -  На  этот  раз  улыбнулся  дон  Хайме.  -  Вы
ошибаетесь. Есть люди, за которых я должен отомстить. Например, Луис  де
Аяла...
   - Он был пройдоха и шантажист.
   - Агапито Карселес...
   - Беднягу убила алчность.
   Серые глаза дона Хайме смотрели на нее с бесконечной брезгливостью.
   - Та бедная девушка, Лусия... - произнес он с  усилием.  -  Она  тоже
должна была умереть?
   Впервые Адела де Отеро смутилась и опустила  глаза.  Затем  осторожно
заговорила:
   - Смерть Лусии была неизбежной. Вы должны мне поверить.
   - Разумеется, сеньора. Мне достаточно одного вашего слова.
   - Я говорю серьезно.
   - Конечно. С моей стороны было бы непростительной дерзостью не верить
вашим словам.
   Повисла   гнетущая   тишина.   Наклонив   голову,   она,    казалось,
сосредоточенно разглядывала свои руки,  сложенные  поверх  юбки.  Черные
ленты шляпы спадали на обнаженную  шею.  Будь  эта  женщина  хоть  самим
воплощением дьявола, думал дон Хайме,  она  все  равно  умопомрачительно
хороша.
   Вскоре она подняла голову.
   - Что вы собираетесь делать с письмом? Хайме Астарлоа пожал плечами.
   - Да вот и я думаю, -  ответил  он  просто.  -  Отправиться  прямо  в
полицию или зайти сперва к вашему благодетелю  и  всадить  ему  шпагу  в
шею?.. Или вы хотите предложить мне нечто другое?
   Черная шелковая юбка тихо зашуршала по ковру. Она подошла ближе,  так
что дон Хайме явственно различил аромат розовой воды.
   - Да, у меня есть  идея  получше.  -  Она  посмотрела  ему  в  глаза;
подбородок ее был чуть приподнят, в голосе звучал вызов. - Надеюсь,  что
вы не откажетесь принять мое предложение.
   - Вы слишком самоуверенны.
   - Нет. - Сейчас ее голос был мягким и нежным, как мурлыканье  большой
красивой кошки. - Я не ошибаюсь.  У  всех  есть  свой  секрет...  Каждый
человек имеет свою цену. Я вам заплачу столько, сколько вы пожелаете.
   На глазах у остолбеневшего дона Хайме Ад ела де Отеро подняла руки  и
медленно расстегнула первую пуговицу платья. Он почувствовал, как во рту
пересохло; его взгляд впился в покорные фиалковые глаза. Она расстегнула
вторую пуговицу. Ее  белоснежные  зубы  поблескивали  в  полумраке,  как
жемчуг.
   Он попытался отпрянуть,  но  ее  глаза  словно  околдовали  его.  Ему
удалось отвести взгляд,  но  теперь  он  видел  обнаженную  шею,  мягкое
очертание ключиц, зовущий трепет глубокой бархатистой ложбинки у  начала
ее грудей, скрытых вырезом шелкового платья...
   - Я знаю, что вы меня любите.  Я  всегда  это  чувствовала,  с  самой
первой встречи. Все было бы по-другому, если бы только...
   Она умолкла. Дон Хайме едва дышал; его уносило куда-то прочь, в  иной
мир. Он чувствовал ее дыхание  возле  своих  губ,  ее  рот  приоткрылся,
словно горячая алая роза, полная неги и обещаний.  Она  уже  развязывала
шнуровку, ее тонкие пальцы ловко распутывали ленты корсажа. Затем, не  в
силах противиться наваждению, он почувствовал,  как  она  коснулась  его
руки; ее прикосновение  обожгло  ему  кожу.  Адела  де  Отеро  не  спеша
положила его ладонь на свою обнаженную грудь. Он  ощутил  трепет  теплой
молодой плоти и вздрогнул: к нему возвращались  давно  забытые  чувства,
которые он считал ушедшими навсегда.
   Он чуть слышно застонал и прикрыл глаза,  отдаваясь  охватившему  его
сладкому оцепенению. Она улыбнулась робко, необычайно нежно и,  выпустив
его руку, потянулась к лентам шляпы. Затем она  выпрямилась,  дон  Хайме
медленно припал губами к ее телу, впитывая чувственный жар ее обнаженных
грудей.
   Мир теперь был где-то очень далеко; он превратился  в  смутный,  едва
различимый вдали шум волн, сонно бившихся в  пустынный  берег.  Осталась
только пустота, сияющая и  прозрачная,  где  не  было  ни  волнений,  ни
мыслей, ни стремлений... Не было ничего, даже  страсти,  слышалась  одна
лишь долгая нота, однообразная и бесконечная, - музыка  забвения,  напев
одиночества,  шепот  времени,  -  которую  воскресило   на   его   губах
прикосновение к ее коже.
   Внезапно в самой глубине его усыпленного сознания что-то вздрогнуло и
тревожно затрепетало. Его парализованную волю упорно пытался  воскресить
настойчивый зов, и,  почувствовав  сигнал  опасности,  дон  Хайме  резко
поднял голову и посмотрел в лицо Аделы де Отеро.
   Он вздрогнул, словно его ударил электрический заряд. Ее руки все  еще
снимали шляпу,  а  глаза  сверкали,  как  раскаленные  угли.  Лицо  было
искажено страшным напряжением, и шрам  в  уголке  рта  превращал  его  в
дьявольски усмехающуюся маску, которая  словно  огнем  была  высечена  в
памяти дона Хайме: такой становилась Адела де Отеро, когда со  шпагой  в
руках отскакивала, готовясь броситься в атаку.
   Дон Хайме отшатнулся, вскрикнув от неожиданности. Она выронила шляпу;
ее правая рука сжимала длинную, острую, как игла,  булавку,  при  помощи
которой были собраны  под  шляпой  ее  волосы:  это  жуткое  оружие  она
собиралась вонзить в затылок мужчины, преклонившего перед ней колени.
   Дон Хайме попятился, наталкиваясь на мебель  и  чувствуя,  как  кровь
стынет у него в жилах. Затем, парализованный ужасом, он увидел, как  она
откинула голову и расхохоталась  недобрым  смехом,  прозвучавшим  словно
похоронный звон.
   - Бедный маэстро... - произнесла она  медленно,  тон  ее  голоса  был
холоден, словно она обращалась к совершенно постороннему  человеку,  чья
судьба нисколько ее не заботила. В ее словах не звучало ни ненависти, ни
презрения; только отстраненное, но искреннее сочувствие. - Такой наивный
и доверчивый... Бедный мой старый друг!
   Она опять засмеялась и  посмотрела  на  дона  Хайме  с  любопытством.
Казалось, она внимательно изучала выражение  растерянности,  появившееся
на его лице.
   - Из всех участников этой драмы вы, сеньор Астарлоа, оказались  самым
доверчивым, самым чувствительным и достойным  сострадания.  -  Ее  слова
звучали в сумерках комнаты как монотонно падающие капли воды. - Все  эти
люди, и живые, и мертвые,  дурачили  вас.  А  вы  с  вашими  устаревшими
принципами и побежденными искушениями - будто персонаж  дурной  комедии,
обманутый муж, который обо всем узнает последним.  Только  взгляните  на
себя. Возьмите зеркало и скажите мне, где они теперь, ваша гордость, ваш
апломб, ваше дутое самодовольство? Что вы  вообще  о  себе  возомнили?..
Конечно, все это было очень трогательно... Поаплодируйте себе, если  вам
угодно, но теперь уже в последний раз, потому что настало время опустить
занавес. Вам пора отдохнуть, мой друг.
   Произнося все это, Адела де Отеро медленно повернулась к столику, где
лежали револьвер и трость-шпага. В мгновение ока  она  швырнула  на  пол
ненужную теперь булавку и схватила шпагу со стола.
   -  А  вы,  несмотря  на  вашу  наивность,  человек  благоразумный,  -
проговорила она, внимательно рассматривая острое стальное лезвие, словно
оценивая его. - И, надеюсь, вы правильно  понимаете  ситуацию.  Во  всей
этой  истории  я  всего-навсего  исполняла  роль,  предназначенную   мне
судьбой. Я совершила ровно столько низостей, сколько требовалось, уверяю
вас; такова жизнь... Та самая жизнь,  от  которой  вы  всегда  старались
ускользнуть и которая сегодня без спросу явилась к вам в дом и  принесла
с собой перечень не совершенных вами грехов. Вы понимаете мой намек?
   Она подкрадывалась к нему, не умолкая ни на мгновение, словно сирена,
очаровывающая моряков, когда корабль летит прямиком  на  рифы.  В  одной
руке она держала фонарь, в другой - шпагу.  Она  казалась  несокрушимой,
как ледяная статуя, и улыбалась, словно это была не смертельная  угроза,
а вежливое приглашение в мир покоя и забытья.
   - Настало время проститься, маэстро. Не сердитесь на меня.
   Она сделала шаг вперед, готовясь вонзить в него шпагу: из ее глаз  на
дона Хайме  глянула  сама  смерть.  В  этот  миг  он  наконец  вышел  из
оцепенения, собрался с силами и отпрыгнул назад; затем повернулся к  ней
спиной и кинулся в ближайшую дверь. Он оказался  в  темном  фехтовальном
зале. Она гналась за ним по  пятам,  мгновение  спустя  свет  ее  фонаря
осветил зал. Дон Хайме осмотрелся, в отчаянии  ища  какую-нибудь  шпагу,
чтобы встретиться лицом к лицу  со  своей  преследовательницей,  но  под
рукой у него оказалась только  корзина,  где  стояли  учебные  рапиры  с
безопасными наконечниками. У него мелькнула мысль, что самое страшное  -
это оказаться перед врагом с пустыми руками,  и  он  схватил  безобидную
рапиру. Но прикосновение к ее рукоятке было слабым утешением.  Адела  де
Отеро уже стояла в дверях зала, и фонарь, который она поставила на  пол,
отразился в зеркалах.
   - Славное место, чтобы поставить точку, маэстро, - сказала она  тихо,
успокоенная тем, что рапира  в  руках  дона  Хайме  ей  не  угрожала.  -
Подходящий случай проверить, способная ли я ученица. -  Позабыв,  что  в
вырезе по-прежнему расстегнутого платья виднелась ее  обнаженная  грудь,
она приблизилась к нему на два шага с  ледяным  спокойствием  и  приняла
позу нападения. - Луис де Аяла на собственной шкуре испытал совершенство
вашей техники, которую вы нам так усердно преподавали за двести  эскудо.
А теперь пришел черед самому мастеру ознакомиться со своим  творением...
Сейчас вы убедитесь, как все это чудесно выглядит на практике.
   Не закончив своей речи, она атаковала с быстротой молнии.  Дон  Хайме
отступил,  прикрываясь...  Старые,  такие  знакомые  движения  понемногу
возвратили  ему  потерянные  достоинство  и  хладнокровие  и  вывели  из
ужасающего замешательства, в котором он пребывал всего минуту назад.  Он
отлично понимал, что своей учебной рапирой не сумеет нанести  ни  одного
укола. Все, что было в его силах,  это  защищаться,  отражая  как  можно
больше нападений. Он  помнил,  что  в  противоположной  части  зала  был
запертый склад, где хранилось около полудюжины сабель  и  шпаг,  но  его
противник ни за что не позволил бы ему туда добраться. У  него  попросту
не было времени, чтобы повернуться спиной, открыть дверь и взять  шпагу.
Хотя кто знает? Он решил обороняться до тех пор, пока не удастся достичь
другой части зала. У него еще оставалась слабая надежда.
   Адела де Отеро словно угадала его  намерения  и  наступала  на  него,
пытаясь загнать в угол, где сходились два висящих на стенах зеркала.  Ее
замысел не укрылся от дона Хайме. Там, в этом углу, потеряв  возможность
свободно двигаться и отступать, он был бы тут же пронзен ее шпагой.
   Она наступала яростно, нахмурив брови и так плотно сжав губы, что они
превратились в прямую тонкую линию, и заставляла его защищаться  сильной
частью клинка, ближе к рукоятке, что очень  ограничивало  его  движения.
Дон Хайме был примерно в трех метрах от стены, твердо решив не отступать
дальше, когда внезапно она нанесла ему короткий укол под руку,  серьезно
осложнивший его положение. Он замер, понимая, что не может  ответить  ей
достойно, - так, как если бы в руке у него была настоящая боевая  шпага;
между тем их  клинки  скрестились,  и  в  этот  миг  Адела  де  Отеро  с
необычайным  мастерством  сделала  движение,  известное  под   названием
"круговая защита": мгновенно изменила направление острия своего клинка и
направила его к телу противника. Что-то холодное царапнуло рубашку  дона
Хайме и пронзило его правый бок, войдя между кожей и ребрами. В этот миг
он отпрыгнул, сжав зубы, чтобы подавить отчаянное  восклицание,  которое
готово было сорваться с его губ. Умереть вот так,  от  руки  женщины,  в
своем же собственном доме было нелепо. Он снова парировал, чувствуя, как
горячая кровь пропитывает рубашку.
   Адела де Отеро опустила шпагу и остановилась,  чтобы  перевести  дух.
Злоба искажала ее черты.
   - Неплохо, правда? - спросила она, и в глазах у  нее  зажегся  хищный
огонек. - Если вы не против, перейдем к уколу за  двести  эскудо.  Итак,
защищайтесь!
   Раздался  звон  металла.  Дон  Хайме  знал:  не  угрожая   противнику
обнаженным острием боевого клинка,  отразить  этот  укол  невозможно.  С
другой стороны, если он будет прикрываться только сверху, Адела де Отеро
нанесет ему другой укол, снизу, и он станет смертельным. Это был  тупик;
за спиной, совсем близко он чувствовал стену; уголком глаза он уже видел
висевшее слева зеркало. Он понимал,  что  остается  одно  -  обезоружить
соперницу или нанести ей удар в лицо, которое учебная  рапира  могла  бы
серьезно поранить.
   Он выбрал первый способ, показавшийся ему более эффективным. Адела де
Отеро нанесла укол в четвертый сектор, и тогда он взял рапиру за  острие
и, словно хлыстом, ударил ею по руке соперницы, в  отчаянии  убедившись,
что она не дрогнула и не выронила оружие. Тогда он  без  особой  надежды
нанес укол в четвертый сектор, целясь  в  лицо.  Укол  был  поспешным  и
слишком быстрым, но и его оказалось достаточно, чтобы она  отступила  на
шаг.
   - Вот как, - произнесла она со зловещей улыбкой, - маэстро хочет меня
изуродовать... Значит, медлить нельзя.
   Она нахмурилась,  затем  на  ее  лице  внезапно  появилось  выражение
первобытного восторга - она  ложно  атаковала,  и  дону  Хайме  пришлось
сильно сократить дистанцию. Он мгновенно понял свою ошибку и, прежде чем
она успела повернуть кисть и нанести решающий укол, выставил левую руку,
чтобы оттолкнуть нацеленный в его грудь вражеский клинок. Он резко отбил
ее шпагу, и лезвие обожгло ему ладонь. Она  отскочила,  боясь,  что  дон
Хайме схватит  шпагу  и  вырвет  у  нее  из  рук.  На  миг,  прежде  чем
приготовиться к отражению новой  атаки,  он  увидел  свои  окровавленные
пальцы.
   Внезапно в сознании дона Хайме блеснул робкий луч надежды.  Он  снова
атаковал, целясь в лицо, и  ей  пришлось  отразить  его  укол  четвертой
защитой. Пока она готовилась к новой атаке, инстинкт с быстротой  молнии
подсказал ему выход: перед ним появился зазор, незащищенный участок,  на
долю мгновения открывший лицо Аделы де  Отеро.  Эту  крошечную  брешь  в
обороне противника указало ему не зрение, а смутное безошибочное  чутье.
Чуть позже боевой инстинкт  старого  учителя  фехтования  руководил  уже
всеми его действиями с холодной четкостью часового механизма. Дон  Хайме
забыл  о  грозившей  опасности  и,  вдохновленный  внезапной   надеждой,
сознавая, что времени  почти  не  остается,  доверил  всего  себя  этому
инстинкту  бывалого  мастера.  И  снова,  теперь  уже  в  последний  раз
приготовился атаковать. Ему было совершенно ясно:  сделай  он  ошибку  в
этот раз, исправить ее уже не удастся.
   Он набрал в  легкие  побольше  воздуха  и  повторил  свой  предыдущий
маневр. Адела де Отеро еще более решительно отразила его атаку.  Теперь,
по ее расчетам, дон Хайме должен был защищаться, но он лишь инсценировал
защиту и, вытянув рапиру над ее рукой, откинул назад голову  и  плечи  и
устремил безопасное острие вверх. Клинок не  встретил  сопротивления,  и
венчавший его металлический наконечник вошел  в  правый  глаз  Аделы  де
Отеро и вонзился в мозг.
 
*** 
 
   Четвертый сектор. Четвертая защита. Удвоенный перевод. Атака.
   Светало.  Первые  лучи  солнца  проникли  в  щели  закрытых   ставен,
отражаясь в зеркалах зала и повторяясь в них бессчетное количество раз.
   Третий сектор. Третья защита. Батман с переводом.
   На стенах висели старинные доспехи. Вечным  сном  спали  заржавленные
клинки,   приговоренные   к   безмолвию.   Нежное   золотистое   сияние,
разливавшееся по залу, давно уже не заставляло сверкать  покрытые  пылью
эфесы, потемневшие от времени, испещренные царапинами.
   Ата