ство менялось
и  раньше,  на  смену  "прогрессистам"  приходили  "модерадос",  но  им,
солдатам Гражданской гвардии, отставка не грозила.
   Удобно устроившись на сиденье повозки, дон Хайме  рассеянно  созерцал
городскую  панораму.  Однако,  подъезжая  ко  дворцу   Вильяфлорес,   он
вздрогнул и тревожно высунулся в  окошко.  Перед  домом  маркиза  царило
необычайное оживление. У входа дежурили гвардейцы,  на  улице  собралась
целая толпа. В основном это были жильцы соседних  домов  самого  разного
социального положения да уличные зеваки. Любопытные влезали на изгородь,
пытаясь разглядеть  сверху,  что  делается  в  саду.  Суета  притягивала
уличных торговцев, и теперь они расхаживали  возле  неподвижно  стоявших
экипажей, призывая покупателей.
   Тревожные  предчувствия  охватили  дона  Хайме.  Он   расплатился   с
извозчиком и поспешно направился к воротам, с трудом  пробираясь  сквозь
толпу. Охваченные жадным любопытством люди отчаянно толкали друг  друга,
всем хотелось получше разглядеть происходящее.
   - Это просто ужасно. Ужасно,  -  бормотали  почтенные  домохозяйки  и
испуганно крестились.
   Седовласый человек в сюртуке и с тростью в руке поднялся на  цыпочки,
глядя поверх голов. Державшая его под  руку  дама  с  нетерпением  ждала
новостей.
   - Ты что-нибудь видишь, Пако?
   Одна из матрон важно обмахивалась веером; весь ее вид говорил, что ей
кое-что известно.
   - Это случилось ночью; так  мне  сказал  один  гвардеец,  кузен  моей
золовки. Только что пожаловал сеньор судья.
   - Какое несчастье! - воскликнул кто-то.
   - Вы знаете, как это было?
   - Слуги нашли его сегодня утром...
   - Его считали сумасбродом и волокитой...
   - Наглая клевета! Это был благородный человек, либерал. Разве  вы  не
помните, что он самоотверженно покинул пост министра, подав в отставку?
   Негодуя, дама гневно взмахнула веером:
   - Ужас! Такой красавец!
   Сердце дона Хайме похолодело. Он подошел  к  гвардейцам,  стоявшим  у
ворот.  Один  из  них,  чувствуя  себя  в  мундире  хозяином  положения,
решительно преградил ему путь:
   - Назад!
   Дон Хайме растерянно указал на футляр с рапирами:
   - Я друг сеньора маркиза. Мы договорились о встрече этим утром...
   Гвардеец смотрел на него сверху вниз, не зная, как  правильнее  вести
себя с таким элегантным господином. Он окликнул ефрейтора,  стоящего  по
ту сторону решетки:
   - Мартинес! Какой-то  сеньор  говорит,  что  он  друг  хозяина  дома.
По-видимому, у них была назначена встреча.
   Ефрейтор Мартинес  подошел  к  ним;  это  был  толстяк  с  блестящими
золотыми пуговицами. Он посмотрел на дона Хайме с подозрением.
   - Как ваше имя?
   - Хайме Астарлоа. Мы договорились с доном Луисом де Аялой  на  десять
часов утра.
   Ефрейтор с сомнением покачал головой и приоткрыл ворота:
   - Следуйте за мной.
   Дон Хайме шел за гвардейцем по усыпанной гравием аллее  в  прохладной
тени ракит. У дверей дома  тоже  стояли  гвардейцы;  в  прихожей,  возле
ступеней широкой лестницы, украшенной мраморными кувшинами  и  статуями,
разговаривали вполголоса какие-то незнакомые господа.
   - Подождите минуту.
   Ефрейтор подошел  к  беседующим  людям  и  шепнул  что-то  маленькому
человечку с взъерошенными усами, крашенными в черный цвет, и надетым  на
лысину париком. Мешковатый костюм висел на человечке довольно нелепо, на
носу красовалось пенсне с голубоватыми стеклами, привязанное  шнурком  к
лацкану сюртука; в петлице  поблескивал  наградной  крест.  Он  выслушал
гвардейца, бросил несколько слов собеседникам  и,  повернувшись  к  дону
Хайме, сделал шаг ему навстречу.  За  стеклами  пенсне  блеснули  хитрые
водянистые глазки.
   - Я Хенаро Кампильо, главный комиссар полиции. С кем имею честь?
   - Хайме Астарлоа, учитель фехтования. Мы с доном Луисом...
   Человечек перебил его:
   - Да, я в  курсе.  -  Он  посмотрел  на  маэстро  пристально,  словно
определяя, к какому типу людей можно его отнести. Затем  указал  пальцем
на футляр с рапирами:
   - Это ваш инструментарий?
   Дон Хайме кивнул.
   - Да, это рапиры. Я хотел вам сказать, что  дон  Луис  и  я...  Одним
словом, я прихожу сюда каждое утро. - Он  осекся,  растерянно  глядя  на
полицейского.  Только  сейчас  до  него  смутно  начал  доходить   смысл
происходящего; казалось, его  разум  упрямо  отказывался  принять  нечто
совершенно очевидное. - Что случилось с сеньором маркизом?
   Комиссар  посмотрел  на  него   задумчиво;   казалось,   он   пытался
определить, искренни ли замешательство и смятение,  написанные  на  лице
учителя фехтования. Мгновение спустя он притворно кашлянул, сунул руку в
карман и извлек оттуда гаванскую сигару.
   - Я боюсь, сеньор Астарлоа... - начал он,  задумчиво  ковыряя  кончик
сигары зубочисткой. - Я боюсь, что маркиз  де  лос  Алумбрес  не  сможет
сегодня заниматься фехтованием. Он, что называется, не в форме.
   Комиссар пригласил дона Хайме в одну  из  комнат.  Войдя,  дон  Хайме
замер. Он  отлично  знал  эту  комнату,  поскольку  последние  два  года
приходил туда почти ежедневно, - это была маленькая гостиная у  входа  в
зал, где они с маркизом занимались фехтованием. У  проема,  соединявшего
два  смежных  помещения,  на  паркетном  полу  неподвижно  лежало  тело,
накрытое простыней. Из-под простыни до самой середины гостиной  тянулась
багровая струйка; она  раздваивалась,  и  тонкие  ручьи  впадали  в  два
неподвижных озерца застывшей крови.
   Дон Хайме уронил рапиры в кресло и оперся рукой о спинку. На его лице
отразилась глубочайшая растерянность. Он взглянул на  комиссара,  словно
требуя объяснить мрачную шутку, но тот, пожав плечами,  зажег  спичку  и
глубоко затянулся сигарным дымом,  продолжая  внимательно  наблюдать  за
поведением учителя фехтования.
   - Он мертв? - спросил дон Хайме. Вопрос прозвучал  настолько  нелепо,
что комиссар иронично поднял бровь.
   - Несомненно. Дон Хайме сглотнул.
   - Это самоубийство?
   - Осмотрите его сами. Честно говоря, мне было бы  интересно  услышать
ваше мнение.
   Хенаро Кампильо  выпустил  облако  дыма  и,  нагнувшись  над  трупом,
откинул простыню. Затем выпрямился и  посмотрел  на  маэстро,  проверяя,
какое впечатление произвело на него открывшееся зрелище.  Луис  де  Аяла
лежал в том положении, в каком его застала смерть: лицом  вверх,  правая
нога согнута и повернута коленом  внутрь;  полуприкрытые  глаза  тусклы,
нижняя губа отвисла, рот перекошен гримасой предсмертной агонии. На  нем
была рубашка с расстегнутым воротом. На  правой  стороне  шеи  виднелось
ровное круглое отверстие, другое такое  же  было  сзади.  Из  него-то  и
вытекал кровавый ручеек, достигавший самого центра гостиной.
   Происходящее казалось дону  Хайме  кошмарным  сном,  от  которого  он
вот-вот очнется. Он смотрел на простертое перед ним тело, обрывки мыслей
проносились  в  его  голове.  Все  завертелось  перед  ним  -   комната,
неподвижное тело, пятна крови... Он  чувствовал,  как  ноги  слабеют,  и
постарался дышать глубже, не решаясь оторвать руку от спинки кресла,  на
которую опирался. Вскоре, когда он совладал со своими  чувствами,  мысли
потекли более ровно и он  наконец  осознал,  что  произошло.  Ему  стало
нестерпимо больно, словно кто-то нанес удар в самую сердцевину его души.
Он с ужасом посмотрел на своего спутника; нахмурившись, комиссар ответил
ему взглядом, в котором мелькнуло сочувствие. Казалось, он  угадал,  что
творилось в душе дона Хайме, и хотел приободрить его. Маэстро  склонился
над телом и потянулся  к  ране,  словно  собираясь  дотронуться  до  нее
кончиками пальцев; но рука замерла на полпути. Когда он выпрямился, лицо
его было искажено, глаза широко раскрыты: убийство предстало  перед  ним
во всей своей чудовищной  неприглядности.  Его  опытный  глаз  мгновенно
определил, что это за рана:  Луиса  де  Аялу  убили  рапирой,  коротким,
четким уколом, пронзившим сонную артерию.
   -  Позвольте  поинтересоваться,  сеньор  Астарлоа:  когда  вы  видели
маркиза де лос Алумбрес в последний раз?
   Они сидели в комнате по соседству с  гостиной,  где  лежал  труп;  ее
стены украшали андалусские ковры и  прекрасные  венецианские  зеркала  в
золоченых рамах. Дон Хайме сидел сгорбившись, поставив локти на колени и
закрыв лицо руками. Казалось, он  постарел  лет  на  десять.  Его  серые
глаза, неподвижные, без всякого выражения, не отрываясь глядели  в  пол.
Слова комиссара доносились до него откуда-то издалека, словно  в  тумане
кошмарного сна.
   - В пятницу утром. - Дон Хайме едва узнал  собственный  голос.  -  Мы
простились около двенадцати, закончив занятие...
   Хенаро Кампильо внимательно рассматривал  пепел  на  кончике  сигары,
словно в этот миг сигара была куда важнее неприятного дела,  которое  им
приходилось обсуждать.
   -  Может  быть,  вы  заметили  нечто  подозрительное,  что  могло  бы
предшествовать роковой развязке?
   - Ничего. Все шло как обычно, и попрощались мы так же, как  прощались
каждый день.
   На кончике сигары повис длинный нарост пепла. Аккуратно держа  сигару
двумя пальцами, комиссар поискал глазами пепельницу, но ее не оказалось.
Он бросил быстрый взгляд в сторону комнаты, где  лежало  тело,  но  было
поздно - пепел упал на ковер.
   - Вы, как я понимаю, часто посещали... гм... покойного.  У  вас  есть
какие-нибудь соображения о мотивах преступления?
   Дон Хайме пожал плечами.
   - Сложно сказать. Может  быть,  ограбление...  Комиссар  отрицательно
помотал головой и глубоко затянулся.
   -  Мы  уже  допросили  двоих  слуг,  кучера,  кухарку  и   садовника.
Неизвестный произвел визуальный осмотр дома, но мы не обнаружили пропажи
ни одной ценной вещи.
   Комиссар умолк; дон Хайме слушал его рассеянно, стараясь  привести  в
порядок мысли. Почему-то он был глубоко убежден, что ключи к  загадке  у
него уже есть; оставалось только извлечь  их  наружу  и  доверить  этому
человеку. Но прежде всего надо было соединить разорванные нити,  которые
беспорядочно спутались и мешали.
   - Вы меня слушаете, сеньор Астарлоа?
   Дон Хайме вздрогнул и покраснел, словно комиссар видел его насквозь и
прочел его мысли.
   - Разумеется, - ответил он поспешно. - Это означает,  что  ограбление
исключено...
   На лице комиссара мелькнуло лукавое  выражение.  Он  быстро  просунул
указательный палец под парик и почесал за левым ухом.
   -  Отчасти,  сеньор  Астарлоа.  Только  отчасти.  По  крайней   мере,
исключается ограбление в обычном понимании этого слова, - уточнил он.  -
Визуальный осмотр... Вы понимаете, что это означает?
   - Думаю, это означает осмотр глазами.
   - Н-да, очень забавно. - Хенаро Кампильо посмотрел на него с досадой.
- Позволю себе заметить,  что  ваше  предположение  довольно  остроумно.
Человек гибнет от руки убийцы, а вы тем временем изволите шутить.
   - Вы делаете то же самое.
   - Да, но я представитель закона. Они молча смотрели друг на друга.
   - Визуальный осмотр, - продолжил комиссар спустя некоторое  время,  -
означает, что какой-то человек или группа неизвестных лиц вошли ночью  в
личный кабинет маркиза и провели там некоторое время, взламывая замки  и
переворачивая ящики. Кроме того, они открыли сейф, на этот  раз  ключом.
Сейф, надо признаться, превосходный, фирмы "Боссом и сын", Лондон... Вас
не интересует, что они похитили?
   - Я думал, вопросы задаете вы.
   - Это обычай, но не правило.
   - Так что же они похитили?
   Шеф многозначительно улыбнулся, словно дон Хайме попал в самую точку.
   - Это-то и любопытно. Убийца или  убийцы  не  обратили  ни  малейшего
внимания на довольно внушительную сумму денег, а также на драгоценности,
которые   находились   в   кабинете   маркиза.   Необычные    грабители,
согласитесь... - Он не  спеша  затянулся  и  выпустил  дым,  наслаждаясь
ароматом табака и собственным красноречием. - Во всяком  случае,  сложно
предположить, что именно похитили преступники, так как мы не знаем,  что
хранилось в кабинете. Неизвестно, нашли они то, что искали, или нет.
   Дон Хайме зябко поежился, стараясь скрыть свое беспокойство. Уж он-то
наверняка знал, что убийцы не  нашли  того,  что  их  интересовало:  без
сомнения, это был тот самый запечатанный сургучом конверт, спрятанный  у
него дома позади книг, стоявших на  полке...  Он  напряженно  размышлял,
пытаясь собрать воедино  разрозненные  фрагменты,  имеющие  отношение  к
трагедии. Поведение людей, слова, события последнего времени, не имеющие
видимой связи, медленно и мучительно  выстраивались  в  нечто  целое,  и
постепенно все начинало приобретать столь пугающую ясность, что  у  него
болезненно  сжалось  сердце.  Ему  пока  сложно  было  увидеть   картину
случившегося в целом, но одно  было  очевидно:  немалую  роль  сыграл  в
трагедии он сам. Поняв это, он почувствовал негодование, тревогу и ужас.
   Комиссар молча смотрел на него; он ждал ответа  на  свой  вопрос,  не
услышанный погруженным в раздумья доном Хайме.
   - Что, простите?
   Глаза комиссара, влажные и выпуклые, словно глаза аквариумной  рыбки,
рассматривали учителя фехтования сквозь голубые стекла пенсне.
   Где-то в глубине этих глаз таилось  сочувствие,  хотя  дон  Хайме  не
сумел бы сказать, было ли расположение комиссара к нему  искренним,  или
это был всего-навсего профессиональный прием, с помощью которого  обычно
добивались  доверия.  Поразмыслив,  дон  Хайме  пришел  к  выводу,  что,
несмотря на свой несколько неряшливый вид  и  небрежные  манеры,  Хенаро
Кампильо отнюдь не был глуп.
   - Повторяю, сеньор Астарлоа: постарайтесь припомнить, не случилось ли
до  убийства  чего-нибудь  необычного,  что  сейчас  могло   бы   помочь
следствию?
   - К сожалению, ничего.
   - Вы уверены?
   - Я не  бросаю  слов  на  ветер,  сеньор  Кампильо.  Комиссар  кивнул
головой.
   - Могу я говорить с вами откровенно, сеньор Астарлоа?
   - Прошу вас.
   - Вы один из людей,  видевших  покойного  регулярно.  Однако  вы  мне
практически ничего не сообщили.
   - Не я один виделся с маркизом. Вы уже опросили многих,  и  никто  не
сказал вам ничего определенного... Почему же вы  так  надеетесь  на  мои
показания?
   Кампильо внимательно посмотрел на сигарный дым и улыбнулся.
   - Честно говоря, я и сам не знаю. - Он умолк, о чем-то  размышляя.  -
Наверное, просто потому что вы... кажетесь мне порядочным человеком. Да,
скорее всего, именно поэтому.
   Дон Хайме потупился.
   - Я всего лишь учитель фехтования, - ответил  он  сдержанно.  -  Наши
отношения с маркизом были деловыми: дон Луис не оказал мне чести сделать
меня своим доверенным лицом.
   - Вы  видели  его  в  прошлую  пятницу.  Не  был  ли  он  обеспокоен,
взволнован?.. Не было ли в его поведении чего-нибудь необычного?
   - Я, во всяком случае, ничего не заметил.
   - А раньше?
   - Возможно, что-то и было, но я  не  обращал  внимания.  В  последнее
время почти во всех чувствуется напряжение, и  я  просто  не  придал  бы
этому значения.
   - Он говорил что-нибудь о политике?
   - По-моему, дон Луис был от этого весьма далек Иногда он говорил, что
ему занятно наблюдать политическую жизнь, но для  него  это  было  всего
лишь развлечением.
   Комиссар недоверчиво покачал головой.
   -  Развлечение?  Гм,  так-так...  Однако  покойный   маркиз   занимал
ответственный пост в правительстве; вам,  я  думаю,  это  известно.  Его
назначил сам министр; что и говорить, ведь министр был не кто иной,  как
его дядя со стороны матери, дон  Хоакин  Вальеспин,  мир  его  праху.  -
Кампильо ехидно улыбнулся, давая понять, что у него есть свое  мнение  о
непотизме в кругах испанской аристократии. - Это дела минувших дней,  но
таким способом  несложно  нажить  себе  врагов...  Взять  хоть  меня,  к
примеру. Будучи министром, Вальеспин целых полгода не давал  мне  занять
должность комиссара полиции... - Он глубокомысленно прищелкнул языком. -
Вот так, представьте себе!
   - Возможно. Признаться, я не слишком гожусь для беседы на такие темы.
   Кампильо докурил свою сигару и держал окурок в пальцах, не зная,  как
с ним поступить.
   - Во всем этом деле есть еще одна деталь... гм... интимного свойства.
- Поколебавшись, он бросил окурок в вазу китайского  фарфора.  -  Маркиз
был большой любитель слабого пола... Вы понимаете, что я  хочу  сказать.
Какой-нибудь ревнивый муж... Поруганная честь и так далее.
   Дон Хайме помрачнел: предположение явно отдавало дурным вкусом.
   - Боюсь, сеньор Кампильо, что и в этом щекотливом вопросе я  вряд  ли
сумею вам помочь. В одном я убежден: дон  Луис  де  Аяла  был  настоящим
кабальеро. - Он посмотрел в водянистые глаза  комиссара,  затем  на  его
парик, немного съехавший набок. Он воодушевился, в его  тоне  послышался
вызов. - Я прошу вас относиться к покойному дону Луису уважительно и  не
желаю выслушивать грязные сплетни.
   Комиссар поспешно извинился и, немного смутившись, рассеянно коснулся
парика кончиками пальцев. Да-да, конечно.  Дон  Хайме  понял  его  слова
несколько превратно. Это формальный вопрос. Он бы никогда  не  осмелился
намекнуть...
   Но дон Хайме не слушал. В его  душе  шла  напряженная  борьба:  давая
показания,  он  сознательно  умолчал  о  важных  подробностях,  которые,
вероятно, могли бы пролить свет на причину трагедии. Внезапно он  понял,
что все это время бессознательно преследовал определенную цель: старался
спасти человека, чей волнующий образ предстал перед ним в тот миг, когда
он увидел распростертый посреди комнаты труп.  Спасти?  Поразмыслив,  он
сообразил, что речь шла не о защите невинного человека, а  о  намеренном
укрывательстве, а такое поведение не только шло вразрез с законом, но  и
противоречило его собственным эстетическим принципам, основе его  жизни.
Но  спешить  не  следовало.  Чтобы   правильно   оценить   происходящее,
требовалось время.
   Кампильо смотрел на него пристально; он хмурился,  барабаня  пальцами
по подлокотнику кресла. Уловив его  внимательный  взгляд,  дон  Хайме  в
первый раз подумал, что, с точки зрения представителей закона, он, Хайме
Астарлоа, тоже находится в числе подозреваемых лиц. Ведь, так или иначе,
Луиса де Аялу убили рапирой.
   В этот миг комиссар задал вопрос, которого дон Хайме боялся с  самого
начала разговора:
   - Знакома ли вам некая дама по имени Адела де Отеро?
   Сердце учителя фехтования замерло, затем бешено забилось.
   - Да, - ответил он со всем хладнокровием, на какое  был  способен.  -
Она посещала мой фехтовальный зал.
   Кампильо  привстал   и   наклонился   к   дону   Хайме,   чрезвычайно
заинтересованный.
   - Да что вы говорите! Я этого не знал. А сейчас она уже  не  посещает
ваш зал?
   - Нет. Некоторое время тому назад она отказалась от моих услуг.
   - Как давно?
   - Не помню. Около полутора месяцев назад.
   - Почему?
   - Причина мне не известна.
   Комиссар откинулся в кресле и, задумчиво глядя на дона Хайме, вытащил
из кармана новую сигару. На сей раз он не стал прокалывать кончик сигары
зубочисткой и рассеянно мусолил его во рту.
   - Вы были в курсе их... дружбы с маркизом?  Дон  Хайме  утвердительно
кивнул.
   - Да, но очень поверхностно, -  ответил  он.  -  По-моему,  их  связь
началась вскоре после того, как она перестала брать у меня уроки. С  тех
пор я ни разу... - он запнулся, не закончив фразу, - ни  разу  не  видел
эту даму.
   Кампильо раскурил сигару, и дон Хайме поморщился от едкого  дыма.  На
лбу у него поблескивали капельки пота.
   - Мы допросили слуг, - продолжил комиссар. - Из  их  показаний  стало
известно, что  сеньора  де  Отеро  часто  бывала  в  этом  доме.  Мнения
свидетелей совпали: все в один голос утверждают, что хозяин дома  и  эта
дама... гм... скажем так: состояли в интимных отношениях.
   Дон Хайме спокойно выдержал пристальный взгляд собеседника. Казалось,
разговор его не интересовал.
   - Ну и что? - спросил он, стараясь держаться невозмутимо.
   Губы комиссара тронула улыбка; он  пригладил  пальцем  свои  крашеные
усы.
   - В десять вечера,  -  заго