ю, что вы  имеете  в  виду.  -  Адела  де  Отеро  аккуратно
поставила пустую чашку на стол  и  соединила  ладони,  словно  собираясь
молиться. - Однако я не вижу никаких препятствий в том, что  я  женщина.
Чтобы вас успокоить, сеньор, скажу больше: я неплохо  владею  многим  из
того, что вы преподаете своим ученикам.
   - Дело совсем не в этом. - Маэстро явно начинал нервничать. Он провел
пальцем по шее над воротником: ему становилось  жарко.  -  Поймите  меня
правильно. Женщина и фехтование... Одно с другим несовместимо.
   - Вы хотите сказать, что к этому плохо отнесется общество?
   Она смотрела на него в упор, держа в руках едва начатую чашечку кофе.
Не сходившая с ее губ  загадочная  улыбка  вызывала  в  нем  смущение  и
беспокойство.
   -  Поймите  меня  правильно,  сеньора;  это  только   одна   причина.
Заниматься вашим обучением я  не  могу.  В  моей  практике  ни  разу  не
случалось ничего подобного.
   - Вы боитесь за свой авторитет, маэстро?
   Дон Хайме уловил в ее голосе вызов и насмешку. Он осторожно  поставил
чашку на стол.
   - Сеньора,  это  не  принято.  Это  просто  неслыханно.  Может  быть,
где-нибудь за границей, но здесь,  в  Испании...  Я,  по  крайней  мере,
обучать вас не стану. Обратитесь к другому преподавателю. Может быть, он
будет более... более сговорчив.
   - Я должна узнать секрет этого приема, а учителя лучше вас в  Мадриде
нет.
   Польщенный дон Хайме улыбнулся. -  Возможно,  сеньора,  я  и  вправду
лучший учитель фехтования, как вы изволили выразиться. Но я уже  слишком
стар, чтобы менять свои привычки. Мне пятьдесят шесть, и своим  делом  я
занимаюсь уже более тридцати лет. И  учениками,  которые  брали  у  меня
уроки, всегда были исключительно мужчины.
   - Времена меняются.
   Дон Хайме печально вздохнул.
   - Вы правы. И,  представьте  себе,  на  мой  вкус,  времена  меняются
слишком уж быстро. Позвольте  же  мне,  сеньора,  остаться  верным  моим
старым привычкам. Они мое единственное богатство.
   Она молча смотрела на маэстро,  медленно  покачивая  головой,  словно
старательно взвешивала его аргументы. Затем поднялась  и  направилась  к
камину, над которым висела коллекция оружия.
   - Говорят, ваш укол невозможно отразить. Дон Хайме скромно улыбнулся.
   - Это несколько преувеличено, сеньора. Если владеешь  техникой  этого
укола, отразить его проще простого. Придумать неотразимый укол мне  пока
не удалось.
   - И вам действительно платят за него двести эскудо?
   Дон Хайме не ответил. Настойчивость дамы ставила его в очень неловкое
положение.
   - Прошу вас, сеньора, не уговаривайте меня. Она  повернулась  к  нему
спиной, поглаживая пальцем острие одной из рапир.
   - Я бы хотела узнать, сколько вы берете за свои уроки.
   Дон Хайме не спеша поднялся.
   - С каждого ученика я беру в среднем от шестидесяти до ста  реалов  в
месяц. Это за четыре урока в неделю. А теперь, с вашего позволения...
   - Вместо двухсот эскудо я заплачу вам две тысячи четыреста реалов.
   Дон Хайме опешил. Названная сумма вдвое превосходила  обычную  плату,
которую   он   изредка   получал   за   обучение   своему    уколу    от
заинтересовавшихся его мастерством клиентов. Желающие встречались не так
уж часто, а преподавал он за эти деньги целых три месяца.
   - Возможно,  сеньора,  вам  даже  не  приходит  в  голову,  что  ваше
предложение для меня унизительно.
   Неожиданно она повернулась к нему лицом, и на  мгновение  дону  Хайме
показалось, что в  ее  фиалковых  глазах  вспыхнула  ярость.  У  маэстро
мелькнула мысль, что представить ее с рапирой в руке совсем не сложно.
   - Значит, по-вашему, этой суммы недостаточно? - невинно спросила она.
   Дон Хайме выпрямился;  его  губы  побледнели.  Если  бы  на  подобное
заявление осмелился мужчина, то не прошло бы и пары  часов,  как  наглец
общался бы с праотцами в  лучшем  из  миров.  Но  Адела  де  Отеро  была
женщиной, к тому же красавицей, и это полностью меняло дело.  Маэстро  с
нетерпением  ждал,  когда  же  закончится  этот  утомительный,   нелепый
разговор.
   - Дорогая моя сеньора, - сказал он спокойно, его голос звучал холодно
и учтиво. - Уколу, который так вас заинтересовал, я  обучаю  за  твердую
цену, установленную мною раз и навсегда;  поднимать  ее  я  не  намерен.
Кроме того, я беру в обучение лишь тех,  кого  считаю  достойным,  и  не
собираюсь отказываться от права выбора, а уж тем более торговаться,  как
на рынке. Всего доброго.
   Служанка принесла ему цилиндр, перчатки  и  трость,  и,  не  проронив
более ни слова, он вышел за дверь  и  спустился  по  лестнице.  До  него
донеслись  звуки  "Полонеза"  Шопена.  Чьи-то  пальцы  яростно  били  по
клавишам.
 
*** 
 
   Укол...  Хорошо...  Повторите...   Остановка.   Вольт...   Еще   раз,
пожалуйста.  Вот  так...   Вперед,   наступайте.   Смелее...   Сократите
дистанцию... На меня. Еще раз, теперь в четвертый  сектор...  Правильно.
Великолепно, любезный. Замечательно. Вы же знаете:  главное  -  время  и
дисциплина.
   Прошло  несколько  дней.  Прим  по-прежнему  словно  тень  висел  над
монархией; королева Изабелла собиралась в Лекейтио на  морские  купания,
настойчиво рекомендованные врачами, лечившими ее кожную болезнь, которой
она страдала с детства. Помимо духовника и короля ее сопровождала  целая
толпа герцогинь, слуг, дворцовых сплетников, прихлебателей и прочих лиц,
без которых королевский дом был бы просто  немыслим.  Дон  Франсиско  де
Асиз, робко выглядывавший из-за плеча своего верного секретаря Менесеса,
прятал  глаза  и  облизывал  уголки  губ,  отчего  его  лицо   принимало
необычайно кроткое и постное выражение, а Марфори,  министр  вооруженных
сил, всем  назло  красовался  перед  публикой  в  погонах,  заработанных
неустанными подвигами в спальнях чужих жен.
   По обеим сторонам Пиренеев  эмигранты  и  ссыльные  генералы  открыто
готовили заговор, пытаясь насытить  свою  мучительную,  безмерную  жажду
власти. Депутаты, эти скромные  пассажиры  третьего  класса,  поддержали
бюджет, только что разработанный министерством обороны, отлично понимая,
что большая часть этого бюджета шла на жалованье чиновникам  из  военных
корпусов, чья верность короне зависела от повышений по службе и синекур;
эти  господа  ложились  спать,   будучи   "модерадос",   а   просыпались
убежденными  либералами:  всё  решали  изменения  в  послужных  списках.
Сиживая вечерами в тени, жители Мадрида преспокойно  листали  подпольные
газеты  и  прихлебывали  прохладное  вино  из  глиняных   кувшинов.   На
мадридских улицах пронзительно кричали, призывая покупателей, торговцы:
   - Холодный оршад, ароматный холодный оршад!
   Маркиз де Аяла не хотел покидать летний  Мадрид  и  в  обществе  дона
Хайме наслаждался фехтованием.  Поединки  завершались  рюмочкой  хереса,
превратившейся в ритуал. В кафе "Прогресс" Агапито Карселес  по-прежнему
пел дифирамбы республике, а более  сдержанный  Антонио  Карреньо  чертил
масонские  знаки   и   защищал   унитариев,   не   отвергая   при   этом
конституционную монархию. Дон Лукас каждый вечер произносил пылкие речи;
учитель музыки задумчиво водил пальцем по мраморной  поверхности  стола,
кротко и печально глядя в  окно.  А  дон  Хайме,  к  своему  величайшему
изумлению, не мог изгнать из памяти преследовавший его  образ  Аделы  де
Отеро.
   На третий день раздался звонок в дверь. Дон Хайме только что вернулся
с утренней прогулки и приводил себя в  порядок,  собираясь  пообедать  в
кафе на улице Майор.
   Перед тем как надеть пиджак, он наносил на руки  и  лицо  живительную
прохладу одеколона, надеясь спастись от жары. Прозвенел  колокольчик,  и
маэстро удивленно замер: он никого не ждал. Он поспешно провел расческой
по волосам, накинул старый шелковый халат, оставшийся от лучших времен и
давно  нуждавшийся  в  починке,  вышел  из  спальни,  пересек  маленькую
гостиную, одновременно служившую ему кабинетом, и открыл входную  дверь.
Перед ним стояла Адела де Отеро.
   - Добрый день. Я могу войти?
   Ее голос звучал робко. На ней было будничное платье  небесно-голубого
цвета с широким вырезом - край выреза, рукава и подол были обшиты белыми
кружевами - и соломенная шляпка, украшенная букетиками фиалок  под  цвет
глаз. Бруках, обтянутых перчатками, сшитыми из  тех  же  кружев,  что  и
отделка платья, она держала маленький голубой зонтик.  Сейчас  в  дверях
Адела де Отеро показалась дону Хайме куда привлекательнее, чем в строгой
гостиной на улице Рианьо.
   На  мгновение  дон  Хайме  смутился:  неожиданный  визит  застал  его
врасплох.
   - Разумеется, сеньора, - ответил он  в  замешательстве  -  Проходите,
сделайте милость.
   Он жестом пригласил  ее  войти,  хотя  присутствие  этой  дамы  после
неприятного разговора несколько дней назад было ему  в  тягость.  Словно
угадав его мысли, она приветливо улыбнулась.
   - Спасибо, что впустили меня, дон Хайме. - Фиалковые глаза пристально
смотрели  на  него  сквозь  длинные  ресницы,  и  беспокойство   маэстро
возросло. - Я опасалась... Однако именно такого приема я и ожидала.  Как
хорошо, что я не ошиблась!
   Дон Хайме понял: она, по-видимому, боялась, что  он  захлопнет  дверь
перед ее носом. Подобное подозрение  возмутило  его:  прежде  всего,  он
считал себя настоящим кабальеро. Но она впервые  обратилась  к  нему  по
имени, и это смягчило негодование маэстро.
   - Прошу вас, сеньора, - произнес он любезно.
   Он пригласил ее перейти из маленькой прихожей в  гостиную.  Адела  де
Отеро  остановилась  в  центре  полутемной   комнаты,   с   любопытством
осматривая предметы, судьба которых была связана с историей  жизни  дона
Хайме. Она небрежно  провела  пальцем  по  корешкам  книг,  стоявших  на
пыльных  дубовых  полках:  дюжина  старинных  трактатов  о   фехтовании,
сочинения Дюма, Виктора Гюго, Бальзака... Были там  также  "Параллельные
жизнеописания" Плутарха,  зачитанный  Гомер,  "Генрих  фон  Офтердинген"
Новалиса, несколько романов Шатобриана и Виньи,  мемуары  и  трактаты  о
военных кампаниях  Первой  империи;  большая  часть  сочинений  была  на
французском языке.
   Дон Хайме извинился и, зайдя в спальню, снял халат,  надел  сюртук  и
торопливо повязал под воротником рубашки галстук. Когда  он  вернулся  в
гостиную, гостья рассматривала старое, потемневшее от  времени  полотно,
висевшее на стене среди старых шпаг и ржавых клинков.
   - Это ваш родственник? - спросила она, указывая на тонкое юное  лицо,
строго смотревшее на нее с портрета. Человек был  одет  по  моде  начала
века, светлые глаза взирали на мир недоуменно и недоверчиво. Широкий лоб
и  суровое  достоинство  придавали  этому  необычному  лицу   неуловимое
сходство с доном Хайме.
   - Это мой отец.
   Адела де Отеро перевела  свой  взгляд  на  дона  Хайме,  потом  снова
посмотрела на портрет, словно ища подтверждение  его  словам.  Казалось,
она была удовлетворена.
   - Красивый человек, - произнесла она своим чуть хрипловатым  голосом.
- Сколько же ему лет на этом портрете?
   - Не знаю, сеньора. Он умер в тридцать один год,  за  два  месяца  до
того, как я появился на свет, во время войны с Наполеоном.
   - Он был военный? - Казалось, человек на портрете  ее  в  самом  деле
заинтересовал.
   - Нет. Он был арагонским идальго из породы  упрямых  и  несговорчивых
людей, которых возмущает малейшее давление, малейшее  требование  "делай
так, а не эдак"... Он ушел с небольшим  отрядом  в  горы  и  убивал  там
французов, пока не убили его самого.  -  В  голосе  маэстро  послышалась
затаенная гордость. -  Говорят,  он  умер  в  одиночестве,  преследуемый
французами по пятам, как волк, и на великолепном французском  выкрикивал
оскорбления окружавшим его со всех сторон солдатам.
   Гостья  еще  некоторое  время  пристально  рассматривала  портрет,  с
которого не сводила глаз,  слушая  рассказ  дона  Хайме.  Она  задумчиво
покусывала нижнюю губу, а шрам в уголке рта  загадочно  улыбался.  Затем
она медленно повернулась к маэстро.
   - Вас, наверное, тяготит мое присутствие, дон Хайме.
   Не зная, что сказать, маэстро отвел глаза. Адела  де  Отеро  положила
шляпку и зонтик на стол, покрытый лежащими  в  беспорядке  бумагами.  Ее
волосы, как и тогда, в первый раз,  были  собраны  на  затылке.  Голубое
платье  выделялось  в  суровой  обстановке  кабинета  причудливым  ярким
пятном.
   - Можно я сяду? - Ее голос смущал и будоражил  маэстро.  Быть  может,
она сознательно прибегала к этому неотразимому оружию. - Я зашла  к  вам
случайно, гуляя по городу. Мадридская жара меня просто убивает.
   Торопливо извинившись  за  свою  неучтивость,  маэстро  пригласил  ее
присесть в кресло, обтянутое потертой от  времени  кожей.  Он  придвинул
табурет, уселся на некотором расстоянии от гостьи и сдержанно  покашлял:
ей не удастся увлечь его  в  неведомый  край,  где,  как  ему  казалось,
поджидала неумолимая опасность.
   - Я слушаю вас, сеньора де Отеро.
   Услышав его холодный вежливый тон, прекрасная незнакомка  улыбнулась.
"Какая необычная женщина", - подумал дон Хайме. Он знал ее имя, только и
всего; остальное оставалось тайной. Маэстро с тревогой почувствовал, как
стремительно росло, овладевая всем его существом, то, что  в  начале  их
знакомства было всего лишь искоркой любопытства. Он попытался взять себя
в руки, терпеливо ожидая начала беседы. Донья Адела заговорила не сразу,
выдержав паузу, и ее спокойствие  начинало  раздражать  маэстро.  Взгляд
фиалковых глаз задумчиво  блуждал  по  комнате,  словно  желая  отыскать
какую-нибудь мелочь, которая помогла бы ей глубже понять сидевшего перед
ней человека. А дон Хайме между тем внимательно изучал  черты  ее  лица,
так настойчиво преследовавшие его  все  эти  дни.  У  нее  были  немного
полные, четко очерченные губы - словно надрез ножом на заморском  фрукте
с сочной алой мякотью. Он подумал, что шрам в уголке рта  не  только  не
портит ее красоту, но даже придает ее  лицу  особую  прелесть,  какую-то
смутную, волнующую жестокость.
   С того момента, как она  появилась  в  дверях,  дон  Хайме  готовился
повторить свой решительный отказ. Женщина никогда  не  переступит  порог
его зала. Он ожидал просьб,  бурного  женского  красноречия,  кокетства,
лукавых уловок и  ухищрений,  свойственных  прекрасному  полу...  Он  не
позволит сбить себя с толку, пообещал он себе. Будь он лет  на  двадцать
моложе,  он,  быть  может,  оказался  бы  более  сговорчив  и   поддался
таинственным чарам этой удивительной женщины. Но в столь преклонные годы
подобные пустяки не  могли  сломить  его  дух.  Он  не  хотел  от  своей
прекрасной гостьи ровным счетом ничего; в его возрасте присутствие такой
женщины могло бы вызвать лишь смутное волнение, но он, несомненно, легко
сможет его погасить. Дон Хайме решил держаться невозмутимо и стойко. Ему
ничто не угрожало: этой своенравной даме не удастся его смутить.  Однако
он оказался совершенно не готов к заданному ею вопросу:
   - Как бы вы ответили, дон Хайме, если бы во время атаки ваш противник
нанес вам укол в третий сектор с переводом?
   Маэстро  подумал,  что  ослышался.  Он  поднял  руку,  словно   прося
извинения, и растерянно замер. Он провел пальцами по лбу,  опустил  руки
на колени и уставился на гостью, словно только что ее заметил. Положение
было просто нелепым.
   - Простите, не понимаю.
   Она смотрела на него  с  интересом,  в  глазах  ее  блеснул  недобрый
огонек. Голос прозвучал неожиданно жестко:
   - Я хотела бы узнать ваше мнение, дон Хайме. Маэстро вздохнул  и  сел
поудобнее. Все это было дьявольски странно.
   - Вас это действительно интересует?
   - Разумеется.
   Поднеся ладонь ко рту, дон Хайме откашлялся.
   - Хорошо... Конечно, если эта тема... Так вы говорите, укол в  третий
сектор с переводом? - В конце  концов,  это  был  всего-навсего  вопрос,
подобный любому другому; странным было лишь слышать его из уст  женщины.
Хотя после того, как он увидел ее в дверях, его уже трудно было чем-либо
удивить. - Итак, если мой противник делает  вид,  что  хочет  уколоть  в
третий сектор, я нанесу ему укол  во  второй.  Понимаете?  Это  довольно
просто.
   - Ну а если на ваш укол он ответит  уколом  вниз,  а  затем  внезапно
атакует в четвертый сектор?
   Дон Хайме посмотрел на гостью в  полной  растерянности.  Она  выбрала
верную тактику.
   - В этом случае, - сказал он, - я бы парировал  четвертой  защитой  и
неожиданно атаковал в третий сектор. - На этот раз он  уже  не  добавил:
"Понимаете?" Было очевидно, что донья Адела отлично все понимала. -  Это
единственный разумный ход.
   Она откинула назад голову, и неожиданно на ее  лице  отразился  такой
восторг, что  она,  казалось,  вот-вот  захохочет;  но  она  лишь  молча
улыбнулась и пристально взглянула на маэстро.
   - Вы хотите разочаровать меня, дон Хайме? Или вы меня испытываете? Вы
же отлично знаете, что это не единственный  разумный  ход.  И,  как  мне
кажется, далеко не самый лучший.
   Дон Хайме заметно смутился. Такого поворота событий он  и  вообразить
не мог.  Что-то  подсказывало  ему,  что  перед  ним  чужое,  враждебное
существо, но одновременно в нем зародилось и  крепло  другое  чувство  -
неудержимое профессиональное любопытство. Он решил  осторожно  дать  ему
волю; ровно настолько, чтобы продолжить увлекательную игру и посмотреть,
к чему она приведет.
   - Вы хотите предложить что-нибудь другое? - спросил он вежливо,  хотя
в его голосе слышалась ирония.
   Донья Адела утвердительно кивнула; она раскраснелась, ее глаза горели
так возбужденно, что их блеск смутил дона Хайме.
   - Я вижу как минимум два решения, - ответила она с  уверенностью,  но
без тени хвастовства. -  Я  бы  могла,  так  же  как  и  вы,  парировать
четвертой защитой плотно к шпаге  противника,  а  затем  сделать  резкий
выпад в четвертый сектор ближе к его руке. Что вы на это скажете?
   Дон Хайме подумал,  что  это  было  не  только  правильно:  это  было
замечательно.
   - Ну а каков второй вариант?
   - Вот так. - Адела де  Отеро  задвигала  правой  рукой,  импровизируя
движение рапиры. - Парировать четвертой защитой,  затем  резко  изменить
угол. Думаю, вы  согласитесь  со  мной:  любой  укол  всегда  быстрее  и
эффективнее, если он делается в  том  же  секторе,  что  и  парирование.
Защита и ответ должны быть едины.
   - Укол в бок технически довольно сложен. - Неожиданный спор  захватил
дона Хайме. - Где вас ему обучили?
   - В Италии.
   - Кто был вашим учителем?
   - Это к делу не относится. - Обворожительная улыбка смягчила  жесткий
ответ. - Скажу только, что он считался одним из лучших фехтовальщиков  в
Европе. Он обучил меня девяти основным атакам, их вариантам  и  способам
их отразить. Он был очень терпеливый человек - Интонационно она выделила
прилагательное, взгляд ее был тверд и прям. - И  мой  учитель  не  видел
ничего зазорного в том, что обучает своему искусству женщину.
   Дон Хайме пропустил ее замечание мимо ушей.
   - Какова основная опасность укола в бок?  -  спросил  он,  пристально
глядя ей в глаза.
   - Встречный укол.
   - Как его избежать?
   - Нанести свой укол как можно ниже.
   - Как отразить укол в бок?
   - Двойным вольтом и низкой четвертой защитой. Это похоже на  экзамен,
дон Хайме.
   - Это и есть экзамен, сеньора де Отеро.
   Они смотрели друг на друга, не произнося ни слова, и вид  у  них  был
такой утомленный, словно они действительно только что  окончили  сложный
поединок Дон  Хайме  внимательно  разглядывал  собеседницу;  он  впервые
обратил внимание на ее правое запястье: оно было крепким и сильным, что,
впрочем, не делало его менее тонким и изящным. Блеск ее глаз,  ее  жесты
во время описания поединка  были  чрезвычайно  выразительны.  По  своему
опыту дон Хайме мог безошибочно уловить признаки, по которым  угадывался
хороший фехтовальщик. Он упрекнул себя за  то,  что  позволил  ничтожным
предрассудкам ослепить свою интуицию.
   Разумеется, все  происходившее  между  ними  оставалось  д