терян  и  плохо  понимает
происходящее.
   - Мне отсюда не видно, сеньор, - отозвался он хмуро, но, заметив, что
перед ним приличный господин, коснулся  пальцами  козырька.  -  Кажется,
арестовано полдюжины генералов... Говорят, их  везут  в  тюрьму  Святого
Франциска.
   Дон  Хайме  пересказал  услышанное  приятелям,  встретившим   новость
возгласами недоумения. Агапито Карселес торжествовал:
   - Ну вот, сеньоры! Они пошли ва-банк! Но  эта  безрассудная  расправа
станет последней каплей!
 
*** 
 
   Держа рапиру в вытянутой руке, прекрасная и загадочная Адела де Отеро
стояла перед доном Хайме во всем своем  великолепии.  Ее  внимание  было
приковано к движениям учителя.
   - Ничего  сложного  здесь  нет.  Пожалуйста,  донья  Адела,  смотрите
внимательно. - Дон Хайме поднял рапиру и не спеша скрестил ее с  клинком
ученицы. Его движение было деликатным, словно нежная ласка.  -  Укол  за
двести эскудо начинается с так называемого "открытого положения": ложная
атака,  открытый  укол  в  четвертый  сектор,  заставляющий   противника
парировать из нужной  нам  позиции...  Так,  верно...  Отвечайте  мне  в
четвертый сектор. Отлично. Я останавливаюсь,  парируя  третьей  защитой,
видите?.. Защита, укол, я открыт, на этот раз  защищаетесь  вы...  Очень
хорошо. Как видите, пока все очень просто.
   Ад ела де  Отеро  остановилась,  размышляя.  Ее  глаза  не  отрываясь
следили за рапирой маэстро.
   - А не опасно дважды раскрываться?  Дон  Хайме  отрицательно  покачал
головой.
   - Ни в малейшей степени, сеньора. Ваша гарантия - третья  защита.  Вы
же заметили: мои действия исключают всякий риск. Важно другое: тот,  кто
собирается прибегнуть к этому уколу, должен быть опытным фехтовальщиком.
Я никогда не стал бы обучать новичка; он тут же получил  бы  смертельную
рану... Теперь вы понимаете, как я вам доверял, соглашаясь обучать вас?
   Она обворожительно улыбнулась.
   - Простите, маэстро. Но вы ведь не знали...
   - Да, конечно, я этого не знал. Я и сейчас с  трудом  понимаю,  каким
образом вы... - Он осекся, завороженно глядя на ученицу. - Ладно, хватит
разговоров. Продолжим?
   - Начинайте.
   - Отлично! - Он  опустил  глаза,  избегая  ее  взгляда.  -  Противник
непременно повторит укол; и в тот миг, когда клинки соприкоснутся,  надо
сделать перевод, обходя защиту противника... вот так...  затем  внезапно
уколоть в четвертый сектор  с  внешней  стороны...  Поняли?  Разумеется,
противник прибегнет к правой защите,  согнет  локоть  и  поднимет  шпагу
почти вертикально, чтобы избежать встречной атаки... Видите?
   Дон Хайме вновь остановился, наконечник его рапиры  уперся  в  правое
плечо Аделы де Отеро. Прикосновение рапиры к ее  телу  заставило  сердце
маэстро  затрепетать,  словно  он  дотронулся  до  ее  плеча   пальцами,
державшими  клинок,  который  внезапно  стал  продолжением  его  руки...
"Sentiment du fer", - произнес он про себя, незаметно  вздрогнув.  Донья
Адела искоса посмотрела на рапиру, улыбаясь уголком рта.  Казалось,  она
угадывала его чувства. Смутившись, маэстро опустил рапиру.
   - Хорошо. А теперь настает решающий момент, -  продолжал  дон  Хайме,
силясь взять себя в руки: на  несколько  мгновений  его  захватила  буря
эмоций. - Противник начинает атаку; между  тем  вы,  вместо  того  чтобы
нанести обычный укол, мгновение колеблетесь, словно готовясь к встречной
атаке. На самом  деле  у  вас  другая  цель...  Смотрите,  я  делаю  это
медленно, чтобы вы все поняли. Начинаем - видите? - таким образом, чтобы
противник сбился; он собирается отразить атаку, которая, по его  мнению,
должна сейчас последовать, но вы  сбиваете  его  с  толку,  не  завершая
действие.
   Глаза Аделы де Отеро вспыхнули торжествующим блеском. Она все поняла.
   - Так вот где он делает промах! - воскликнула она в восторге.
   Маэстро кивнул.
   - Правильно. Здесь он совершает  ошибку,  которая  стоит  ему  жизни.
Смотрите сами: вслед за секундным  колебанием  мы  продолжаем  действие,
уменьшаем дистанцию, одновременно не  давая  ему  наступать  и  оставляя
очень мало пространства. В это мгновение вы поворачиваете кисть, укол  в
четвертый сектор, рапира поднимается не  более  чем  на  пару  дюймов...
Видите, как просто! Если у вас все получится  как  надо,  вы  без  труда
уколите противника в область  шеи  в  районе  правой  ключицы...  Или  в
середину горла.
   Наконечник рапиры скользнул по шее доньи Аделы. Она смотрела на  дона
Хайме, открыв  рот,  глаза  сияли  от  восторга.  Дон  Хайме  пристально
разглядывал  стоявшую  перед  ним  женщину:  крылья  ее   тонкого   носа
трепетали,  грудь  беспокойно  вздымалась  под  блузкой.  Казалась,  она
излучала сияние, словно девочка, которая развернула сверток и обнаружила
в нем чудесный подарок.
   - Замечательно, маэстро. Так удивительно просто,  -  прошептала  она,
глядя на дона Хайме благодарно и нежно. - Невероятно просто, - задумчиво
повторила она, поглядев на свою рапиру. Новая смертельная мощь, таящаяся
отныне в стальном клинке, казалось, покорила ее.
   -  Вот,  пожалуй,  и  все,  -  произнес  дон  Хайме.  -   Вдохновения
фехтовальщику мало. Нужна техника.
   Она радостно улыбнулась.
   - Итак, я знаю  секрет  укола,  которого  нет  ни  в  одном  учебнике
фехтования, - прошептала она, словно эта мысль  доставляла  ей  огромное
наслаждение. - Многие ваши ученики им владеют?
   Дон Хайме пожал плечами.
   - Не знаю. Десять, двенадцать... А может быть, и больше. Одни обучают
других, и через некоторое время он станет неэффективен. Вы ведь  поняли:
зная секрет укола, отразить его не так уж сложно.
   - А вы кого-нибудь так убивали?
   Дон Хайме посмотрел на нее в замешательстве. В  устах  очаровательной
дамы подобный вопрос звучал довольно странно.
   - Простите, сеньора... При всем  моем  уважении  к  вам  такого  рода
любопытство совершенно неуместно. - Он  помолчал;  в  его  памяти  ожило
далекое  воспоминание:  несчастный,  медленно   истекающий   кровью   на
изумрудной траве луга; люди, растерянно толпящиеся вокруг него,  тщетные
усилия остановить широкий  поток  крови,  изливающийся  из  рассеченного
горла... - Но если  даже  предположить,  что  такое  случалось,  я  этим
нисколько не горжусь.
   Адела де Отеро посмотрела на него с вызовом: казалось, она собиралась
что-то возразить; в этот миг дон Хайме с тревогой заметил, что в  глазах
фиалкового цвета мелькнула звериная жестокость.
 
*** 
 
   Первым об этом заговорил Луис де  Аяла,  до  которого  наконец  дошли
смутные слухи.
   - Неслыханно, дон Хайме! Женщина! Так вы говорите, она хорошо владеет
шпагой?
   - Превосходно. Я был просто изумлен. Маркиз  посмотрел  на  него,  не
скрывая любопытства.
   - Она красива?
   Хайме Астарлоа с притворным равнодушием пожал плечами.
   - Очень.
   - Да вы сам дьявол, маэстро! - Луис де Аяла погрозил  ему  пальцем  и
подмигнул с заговорщицким видом. - Где же вы отыскали такое сокровище?
   Дон Хайме горячо запротестовал: как мог маркиз подумать,  что  в  его
годы... От негодования он с  трудом  подбирал  слова.  Эта  дама  -  его
ученица, только и всего. Его светлость должен понимать разницу.
   И Луис де Аяла понял незамедлительно.
   - Раз так, я должен с ней познакомиться, маэстро.
   Дон Хайме пробормотал нечто невразумительное. Знакомство  маркиза  де
Аялы с Аделой де Отеро отнюдь не приводило его в восторг,  однако  отказ
прозвучал бы весьма странно.
   - Разумеется, ваша светлость. Когда вам будет угодно,  -  ответил  он
покорно.
   Луис де Аяла взял его под руку. Они не спеша  прогуливались  по  саду
под зеленой сенью ракит. Жара  чувствовалась  даже  здесь,  в  тени;  на
маркизе были только  легкие  кашемировые  брюки  и  рубашка  английского
шелка, застегнутая на манжетах тяжелыми золотыми запонками.
   - Она замужем?
   - Понятия не имею.
   - А с кем она живет?
   - Я был у нее всего один раз. По-моему, в квартире живут только она и
ее служанка.
   - Ага, значит, мужа у нее нет!
   - Во всяком случае, мне так показалось,  но  утверждать  этого  я  не
могу. - Неожиданный допрос начинал раздражать дона  Хайме;  он  старался
перевести  разговор  на  другую  тему,  не  обидев  своего   ученика   и
покровителя. - По правде говоря, донья Адела не слишком распространяется
о своей личной жизни. Я ведь  говорил  вам,  ваша  светлость,  что  наши
отношения исключительно деловые: я - учитель, она - ученица.
   Они остановились около каменного  фонтана  -  щекастого  ангелочка  с
кувшином, из  горлышка  которого  вытекала  струйка  воды.  Почувствовав
приближение людей, стая  воробьев  поднялась  в  воздух.  Луис  де  Аяла
рассеянно проследил за их полетом, пока они не скрылись из виду, и вновь
повернулся   к   собеседнику.   Богатырская   стать   маркиза    забавно
контрастировала с тонкой, сухой фигурой дона  Хайме.  На  первый  взгляд
можно было подумать, что из них двоих учитель фехтования именно маркиз.
   - Никогда не поздно пересмотреть свои взгляды, даже если они  кажутся
незыблемыми... - заявил маркиз с коварной улыбкой.
   Холод пробежал по спине дона Хайме.
   - Прошу вас, не продолжайте, ваша светлость. - Его голос  дрогнул.  -
Поверьте, я никогда не стал бы обучать даму, если бы не обнаружил в  ней
большого природного дарования и блестящего мастерства.
   Луис де Аяла вздохнул с притворным сочувствием.
   - Прогресс, дон Хайме. Магическое слово! Новые  нравы,  новые  обычаи
коснулись нас всех и даже вас, маэстро.
   - Заранее прошу прощения за дерзость,  но  позвольте  возразить  вам,
ваша светлость. - Было заметно, что маэстро не по душе  оборот,  который
внезапно принял их разговор. -  Поверьте,  эти  уроки  -  не  более  чем
профессиональный каприз старого учителя фехтования. Знакомство с  Аделой
де Отеро меня волнует лишь... с эстетической  стороны,  если  хотите.  И
неверно утверждать, что моя  маленькая  прихоть  продиктована  модой.  Я
слишком стар, чтобы менять свое мировоззрение. Далек  я  и  от  безумств
юности: я не собираюсь придавать  большого  значения  тому,  что  считаю
пустой тратой времени.
   Терпеливо выслушав серьезную речь дона Хайме, маркиз улыбнулся.
   - Вы правы, маэстро. Это я должен извиниться  перед  вами.  С  другой
стороны, вы всегда недолюбливали прогресс...
   - Да, ваша светлость. Всю свою жизнь я  старался  быть  верным  себе,
только и всего. Нельзя забывать, что  есть  вещи,  ценность  которых  не
уменьшается с течением времени.  Все  остальное  -  сиюминутные  веяния,
изменчивая, капризная мода. Одним словом, вздор.
   Маркиз пристально посмотрел на дона Хайме. От его небрежного тона  не
осталось и следа.
   - Вы, дон Хайме, человек не от мира сего, - говорю вам  это  в  лицо,
несмотря на мое огромное к вам уважение... Я горжусь  общением  с  вами,
однако же не перестаю удивляться упрямству, с которым вы защищаете  ваши
понятия о чувстве долга. Ведь это даже не общепринятое  представление  о
долге, религиозном или моральном... Удивительно, что в нынешние времена,
когда все продается и покупается за  деньги,  этот  долг  -  всего  лишь
обязательство перед самим собой, взятое вами  на  себя  добровольно.  Вы
понимаете, как это звучит в наше время?
   Дон Хайме помрачнел. Разговор становился все более напряженным.
   - Это всегда меня удивляло в  вас,  маэстро.  И  знаете,  каково  мое
мнение? Иногда я спрашиваю себя: а что, если  в  нашей  многострадальной
Испании роли поменялись и благородство и аристократизм  стали  по  праву
привилегией таких людей, как вы, а не большинства моих знакомых, а может
быть, и меня самого?
   - Прошу вас, дон Луис...
   - Позвольте мне закончить, дружище. Позвольте мне все сказать...  Мой
дедушка,  царство  ему  небесное,  купил  себе  титул,  разбогатев:   он
занимался торговлей с Англией в период войны с Наполеоном.  И  это  всем
известно. Но прежде, в  добрые  старые  времена,  настоящими  родовитыми
аристократами  становились  не  контрабандисты,   торгующие   английским
сукном, а люди, доказавшие свою доблесть со шпагой в руке.  Разве  я  не
прав?.. А вы, дорогой маэстро, стоите в этом деле не меньше,  чем  любой
из них. И не меньше, чем я.
   Серые глаза дона Хайме пристально смотрели на дона Луиса.
   - Вы правы, ваша светлость. Со шпагой в руке со мной может сравниться
не всякий.
   Легкий порыв горячего ветра пробежал  по  вершинам  деревьев.  Маркиз
отвел глаза, рассеянно уставившись на каменного  ангелочка,  и  пощелкал
языком, словно жалея, что они забрели слишком далеко в глубь сада.
   - Одним словом, не стоит так замыкаться в себе, дон Хайме, это  совет
друга... Добродетель - дело неприбыльное, уверяю  вас.  И  малозанятное.
Только не подумайте, друг мой, что я читаю вам  наставления,  да  хранит
меня Вельзевул! Я  хочу  сказать  одно:  выглянуть  иногда  на  улицу  и
посмотреть, что творится вокруг, - чертовски интересно. Особенно в такое
любопытное время, в какое нам всем довелось жить... Вы слыхали последнюю
новость?
   - Какую новость?
   - О заговоре.
   - Я не слишком разбираюсь в политике. Вы имеете в  виду  арестованных
генералов?
   - Что вы, маэстро! Это уже вчерашний день. Я говорю о договоре  между
прогрессистами и Либеральным союзом, который  заключили  несколько  дней
назад. Отказавшись от  явной  оппозиции,  они  решили  устроить  военную
революцию. Обсудили программу: свергнуть королеву  и  посадить  на  трон
герцога Монпансье, вложившего в это дело скромную сумму в  три  миллиона
реалов. Опечаленная и встревоженная Изабелла решила отправить  в  ссылку
свою сестру и ее  мужа;  поговаривают,  что  в  Португалию.  А  Серрано,
Дульсе, Сабала и прочие депортированы на Канарские  острова.  Сторонники
Монпансье работают на Прима, надеются получить от него куш на  поддержку
трона, но наш доблестный молодчик не собирается расставаться  со  своими
денежками. Такие вот дела.
   - Просто голова кругом идет!
   - Еще бы! Вот я  и  говорю:  интересно  наблюдать  за  всем  этим  со
стороны, как это делаю я. Видите ли, маэстро... Чтобы  понять  жизнь,  в
ней надо хорошенько повариться, особенно в том, что касается политики  и
женщин. Но главное - не  терять  голову:  ни  то  ни  другое  не  должно
затягивать. Такова, если хотите, моя философия; я наслаждаюсь  жизнью  и
ее прелестями. А потом - хоть трава не  расти.  В  книжных  лавочках  на
Сан-Исидро я чувствую такое же научное любопытство, как в те злосчастные
три месяца, пока я  занимал  должность  в  правительстве,  которой  меня
наградил покойный дядюшка Хоакин... Надо просто  жить,  вот  что  я  вам
скажу, дон Хайме. Уж поверьте пройдохе, выбросившему вчера на  ломберный
стол в казино три тысячи дуро с презрительной гримасой, которую  невежды
приняли за растерянную улыбку... Вы меня понимаете?
   Дон Хайме снисходительно улыбнулся.
   - Возможно.
   - По-моему, я недостаточно вас убедил.
   - Вы неплохо меня знаете, ваша  светлость,  и  догадываетесь,  что  я
думаю по этому поводу.
   - Да, я знаю, что вы думаете. Вы из тех, кто повсюду  чувствует  себя
чужаком. Если бы Христос сказал вам: "Оставь все и следуй  за  мной",  -
вы, я полагаю, сделали бы это безо всякого труда. Нет ничего  на  свете,
что бы вы боялись потерять.
   - Есть, ваша светлость: мои любимые рапиры. Их я не уступлю никому.
   - Думаю, даже рапиры вас не удержат. Вы все равно последовали  бы  за
Христом или за кем-нибудь еще. Хотя, может быть, я  и  преувеличиваю.  -
Эта мысль, казалось, развеселила маркиза. - Я никогда вас не  спрашивал,
дон Хайме: сами-то вы на чьей стороне?  Вы  монархист?  Я  имею  в  виду
абстрактную монархию, а не этот жалкий фарс.
   - Вы же сами сказали, дон Луис я человек не от мира сего.
   - Да, возможно, маэстро; однако вы и не  от  мира  иного,  я  в  этом
убежден.  Не  перестаю  удивляться   вашей   поразительной   способности
оставаться на границе этих двух миров.
   Маэстро поднял голову; его серые глаза смотрели  на  облака,  плывшие
вдалеке, словно в них было что-то очень родное.
   - Наверное, я самый обыкновенный эгоист, - произнес он  задумчиво.  -
Старый эгоист.
   Граф усмехнулся.
   - Представьте, друг мой, я ценю в людях это качество. Очень ценю.
   Дон Хайме покорно развел руками.
   - Человек ко всему  приспосабливается,  особенно  когда  у  него  нет
другого выхода. Если надо платить - он платит: это вопрос  выбора.  Рано
или поздно мы этот  выбор  делаем;  правилен  он  или  нет,  но  все  мы
выбираем. Мы решаем, кто мы - те, кем мы хотим себя считать,  или  нечто
совсем другое. Иногда мы сжигаем за собой корабли, и вскоре нам остается
лишь одно - держаться на плаву любой ценой, борясь с волнами и ветром.
   - Значит, человек делает свой выбор, даже если ему очевидно,  что  он
ошибается?
   - Да, и в этом случае выбор особенно важен.  Тогда  в  игру  вступает
эстетика.
   Физиономия маркиза расплылась в улыбке.
   - Вслушайтесь только: эстетика ошибки.  Отличная  тема  для  научного
исследования!.. Тут есть о чем порассуждать.
   - Я не согласен с вами, ваша светлость. На  самом  деле  в  мире  нет
ничего, о чем стоило бы говорить долго.
   - Кроме фехтования.
   - Да, кроме фехтования. - Дон Хайме  умолк,  словно  считая  разговор
оконченным,  но  через  мгновение  покачал  головой  и  сжал   губы.   -
Удовольствия таятся не только во внешнем мире, как вы,  ваша  светлость,
изволили утверждать. Их  можно  получить  и  иным  способом  -  сохраняя
верность своим привычкам, своему внутреннему миру, и особенно в тот миг,
когда все вокруг рассыпается в прах. Маркиз ответил с иронией:
   - По-моему, как раз что-то в этом духе писал Сервантес. Разница  лишь
в том, что вы идальго оседлый, ваши ветряные мельницы внутри вас самого.
   -  Верно,  только  я  не  просто  идальго,  а  идальго  замкнутый   и
эгоистичный, не забывайте об этом, ваша светлость. Дон-Кихот боролся  со
злом и несовершенством, я же мечтаю об  одном:  чтобы  меня  оставили  в
покое. - Он задумался, прислушиваясь к своим  чувствам.  -  Я  не  знаю,
совместимо ли это с благородством  и  честностью,  я  хочу  быть  только
честным, уверяю вас. Честным, благочестивым - это значит порядочным... Я
хочу воплотить в себе все, что связано с понятием "честь", - добавил  он
просто; в его тоне не было и намека на самолюбование.
   - Какая необычная цель, маэстро! -  произнес  маркиз  с  нескрываемым
восхищением. - Особенно в нынешние времена. Почему же именно честь?  Мне
пришло в голову множество иных  вариантов:  деньги,  власть,  ненависть,
страсть, тщеславие...
   - Наверное, потому, что в один прекрасный день я сделал ставку именно
на честь, а не что-либо другое. Может быть, по  чистой  случайности  или
потому, что мне просто нравится звучание этого слова. По правде  говоря,
оно связано для меня с образом моего отца, я всегда гордился тем, как он
погиб. Достойная смерть  -  оправдание  чему  угодно.  Даже  недостойной
жизни.
   - Ого! - Аяла улыбался; он был в восторге от их  разговора.  -  Такое
отношение к  смерти  попахивает  католицизмом.  Так,  значит,  достойная
смерть - путь к вечному спасению?
   - Если вы ожидаете спасения или чего-либо в этом  роде,  не  стоит  и
стараться... На самом  деле  важна  последняя  битва  на  пороге  вечной
темноты, когда единственный свидетель - ты сам.
   - Вы забываете о Боге, маэстро.
   - Он меня мало интересует,  ваша  светлость.  Бог  прощает  то,  чего
нельзя прощать, он безответствен и непоследователен. Он не кабальеро.
   Маркиз посмотрел на дона Хайме с восхищением.
   - Я всегда говорил, маэстро, - произнес он, помолчав, - природа столь
мудра, что запросто превращает святых  в  циников,  чтобы  позволить  им
выжить... Вы единственный случай, опровергающий мою теорию. Быть  может,
именно это и нравится мне в вас больше всего; пожалуй, даже больше,  чем
наши поединки. Вы доказательство того, что кое-что существует не  только
в книгах, как я думал раньше. Вы пробуждаете мою дремлющую совесть.
   Они п