ение. Он бросился вперед, наталкиваясь на  невидимую  в  потемках
мебель. Что-то с грохотом падало на пол. Он добрался до  противоположной
стены и затаился, едва дыша: легкий свист вдоха и выдоха  не  давал  ему
расслышать другие звуки. Слева совсем рядом с  ним  что-то  рухнуло.  Он
оперся на левое бедро и принялся наносить новые уколы. Внезапно раздался
яростный вопль:
   - Проклятье, он опять меня ранил! "Этот тип просто круглый болван!" -
подумал дон Хайме. Он осторожно перебрался в другое место. На  этот  раз
он ничего не задел и усмехнулся: поединок в  темноте  напоминал  детскую
игру в жмурки.  Сколько  еще  удастся  ему  продержаться?  Должно  быть,
недолго. Но после всего, что произошло, это был не самый  худший  момент
для смерти: по крайней мере,  погибнуть  в  бою  достойнее,  чем  спустя
несколько  лет  скончаться  в  приюте  в  окружении   монашек,   которым
достанутся его жалкие пожитки, сложенные под  кроватью;  испустить  дух,
ругая Бога, в которого он никогда не верил. - На меня!
   На сей раз слабый возглас остался без ответа. Какая-то тень метнулась
в его сторону, захрустели битые черепки, и  неожиданно  на  стене  вырос
светлый прямоугольник. В  приоткрывшуюся  дверь  юркнула  тень,  за  ней
протиснулся другой темный силуэт.
   Снаружи донеслись голоса соседей, разбуженных шумом драки.  Застучали
шаги, захлопали  двери  и  ставни,  послышались  встревоженные  возгласы
разбуженных женщин. Дон Хайме, пошатываясь,  сделал  несколько  шагов  и
бессильно прислонился к  дверному  косяку,  с  наслаждением  втягивая  в
легкие прохладный ночной воздух. Его  одежда  пропиталась  потом,  рука,
державшая шпагу, дрожала. Он не  сразу  осознал,  что  свершилось  чудо:
после столкновения в кромешной тьме с убийцами он остался жив.
   Вокруг  него  столпились  испуганные  соседи   в   ночных   сорочках,
вооружившиеся  масляными  фонарями  и  свечами.   Они   с   любопытством
заглядывали внутрь квартиры, не  решаясь  войти.  По  лестнице  поднялся
дежурный  полицейский,  держа  в  руках   фонарь;   соседи   уважительно
расступились, пропуская его вперед. Полицейский с подозрением  покосился
на шпагу, которую дон Хайме все еще держал в руках.
   - Вы их задержали? - спросил маэстро, заранее зная ответ.
   Полицейский отрицательно покачал головой и почесал затылок.
   - У нас ничего не вышло, сеньор. Эти двое удирали вниз  по  улице  во
всю прыть; за ними погнались, но возле Толедских ворот  они  вскочили  в
поджидавший их заранее экипаж и умчались... Что здесь произошло?
   Дон Хайме указал в глубь квартиры:
   - Там в комнате тяжелораненый;  посмотрите,  что  с  ним.  Хорошо  бы
позвать врача.  -  Силы,  которые  давал  ему  азарт  битвы,  постепенно
покидали  его,  уступая  место  безграничной  усталости;   внезапно   он
почувствовал  себя  очень  старым  и  утомленным.  -  Надо   бы   срочно
предупредить начальство, дона Хенаро Кампильо.
   Полицейский был не на шутку встревожен.
   - Не беспокойтесь, сеньор. - Он внимательно посмотрел на  дона  Хайме
и, заметив на его лице пятна крови, взволнованно спросил:
   - Вы ранены?
   Дон Хайме потрогал  пальцами  лоб.  После  удара,  нанесенного  им  в
схватке противнику, брови распухли и кровоточили.
   - Это не моя кровь, - ответил он, слабо улыбнувшись. - К сожалению, я
едва ли смогу описать, как выглядели эти двое... У одного сломан нос,  а
у другого на теле две раны, - больше мне ничего не известно.
 
*** 
 
   Рыбьи глаза пристально  и  холодно  смотрели  на  него  из-за  стекол
пенсне.
   - И это все?
   Дон Хайме молча смотрел на остатки кофе в чашечке, стоявшей перед ним
на столе. Ему было крайне неловко.
   - Я рассказал вам то, что мне известно.
   Кампильо встал из-за стола, прошелся по кабинету,  остановился  возле
окна и, продев большие пальцы в  петли  жилета,  задумчиво  поглядел  на
улицу. Через некоторое время он медленно обернулся и мрачно уставился на
своего посетителя.
   - Видите ли, сеньор Астарлоа... Скажу вам прямо: во всей этой истории
вы вели себя как мальчишка.
   Маэстро потупился.
   - Я совершенно с вами согласен.
   - Да что вы говорите? Значит, согласны! Но какая помощь следствию  от
того, что вы согласны? Этого  вашего  Карселеса  превратили  в  котлету,
словно кусок телятины, и все потому,  что  вам,  видите  ли,  взбрело  в
голову поиграть в Рокамболя.
   - Я только хотел...
   - Я прекрасно понимаю, чего вы  хотели.  И  предпочитаю  об  этом  не
думать, а то очень уж хочется засадить вас за решетку.
   - Я всего лишь старался защитить донью Аделу де Отеро.
   - Так я и думал. - Кампильо сокрушенно покачал головой, словно  врач,
обнаруживший у пациента неизлечимое  заболевание.  -  И  мы  знаем,  чем
закончилась эта ваша защита: одна убита, другой при смерти,  а  сами  вы
избежали смерти просто чудом... Я уж не говорю о Луисе де Аяле.
   - На самом деле я вовсе не собирался вмешиваться...
   - Ну-ну! Предупреждаю вас: если вы намерены продолжать в том же духе,
вы еще и не таких дел натворите... - Кампильо достал из кармана  носовой
платок и принялся сосредоточенно тереть стекла пенсне.  -  Понимаете  ли
вы, сеньор Астарлоа, всю серьезность вашего положения?
   - Да, понимаю. И готов нести за это ответ.
   -  Вы  хотели  сохранить  жизнь  человеку,  который,  вероятно,  имел
отношение к убийству маркиза... Или,  лучше  сказать,  несомненно  имел:
даже смерть сеньоры Отеро не может рассеять подозрения в  том,  что  она
была замешана в преступлении. Более того: полагаю, именно это  и  стоило
ей жизни...
   Кампильо умолк, надел пенсне и вытер с лица пот.
   - Ответьте мне на один вопрос, сеньор Астарлоа... Почему вы ничего не
рассказали об этой женщине?
   В кабинете стало тихо. Дон Хайме медленно поднял голову  и  посмотрел
на комиссара, словно не замечая его или рассматривая что-то невидимое за
его спиной. Его взгляд стал суровым, и он опустил глаза.
   - Я любил ее.
   Из  открытого  окна  доносился  грохот  проезжавших  внизу  экипажей.
Кампильо не произнес ни слова; он был растерян и не знал, что  ответить.
Он прошелся по кабинету, смущенно покашлял и сел за стол,  не  глядя  на
дона Хайме.
   - Мне очень жаль, - сказал он после паузы.  В  ответ  Хайме  Астарлоа
покачал головой.
   - Буду с вами откровенен, -  произнес  комиссар,  когда  замерло  эхо
последних слов. - Чем больше проходит времени, тем сложнее распутать это
дело или по крайней мере  поймать  виновных.  Ваш  приятель  Карселес  -
вернее, то, что от него осталось, - единственный живой свидетель;  будем
надеяться, он протянет еще немного и успеет нам что-нибудь рассказать...
Итак,  вы  не  сумели  рассмотреть  ни  одного  из  палачей,  истязавших
несчастного?
   - Это было невозможно. Все происходило в темноте.
   - Вам крупно повезло вчера  ночью,  сеньор  Астарлоа.  Кабы  не  так,
отдыхали бы вы  сейчас  в  том  славном  местечке,  которое  мы  недавно
посетили. На прохладном мраморном столе.
   - Да, сеньор...
   В первый раз за все утро комиссар улыбнулся.
   -  Теперь-то  я  знаю:  вы  крепкий  орешек.  -  Он   рассек   воздух
воображаемой шпагой. - И это в ваши-то годы... Не  часто  такое  бывает.
Пожилой человек один на один с двумя профессиональными убийцами... Гм...
   Хайме Астарлоа пожал плечами.
   - Я всего лишь защищал свою жизнь, сеньор Кампильо.
   Комиссар вложил в рот сигару.
   - Да, это веский повод, - покачал он головой в знак одобрения. -  Это
весьма веский повод. Вы по-прежнему не курите, сеньор Астарлоа?
   - По-прежнему не курю.
   - Все это очень, очень любопытно, друг мой. - Кампильо зажег спичку и
с наслаждением втянул дым. - Видите ли... Несмотря на ваше... не  вполне
разумное поведение во всей этой истории, я  почему-то  испытываю  к  вам
симпатию. Честное слово. Вы позволите мне сделать одно  довольно  смелое
сравнение? Разумеется, при всем моем к вам уважении.
   - Конечно, прошу вас.
   Водянистые глаза пристально смотрели на дона Хайме.
   - В вас есть что-то... Что-то наивное, не знаю, поймете  ли  вы  меня
правильно. Вы мне чем-то напоминаете монаха-затворника, которого  против
его воли втянули в мирской водоворот. Вы  участвуете  в  этой  трагедии,
двигаясь, так сказать, по своей собственной  орбите;  вам  чужды  законы
обычной логики, вы живете  в  каком-то  своем  мире,  в  высшей  степени
субъективном... И этот ваш субъективный мир не  имеет  ничего  общего  с
миром  реальным.  Может  быть,  как  раз  ваша  наивность,  простите  за
выражение, по неведомой причине помогла вам  оказаться  сегодня  в  моем
кабинете, а не в покойницкой. Короче говоря, сеньор Астарлоа, вы  так  и
не поняли, в какое осиное гнездо угодили.
   Дон Хайме поставил чашку на стол, нахмурился и  посмотрел  на  своего
собеседника.
   - Надеюсь, вы не считаете меня идиотом, сеньор Кампильо.
   - Ну что вы! Конечно же нет. - Комиссар вскинул  руки,  словно  желая
прогнать только  что  произнесенные  слова.  -  Я  просто  не  правильно
выразился, сеньор Астарлоа, простите меня за бестактность. Видите  ли...
Когда имеешь дело с преступниками, да еще с такими  профессиональными  и
безжалостными, как в  нашем  случае,  расследованием  должно  заниматься
компетентное лицо, которое в убийствах разбирается не меньше,  чем  сами
убийцы, а, пожалуй, даже больше.  Вы  меня  понимаете?..  Вот  тут-то  и
загвоздка:  некий  профан,  то  есть   вы,   мечется   туда-сюда   среди
преступников и жертв и не получает ни разу даже  царапины.  Это  значит,
что он, как говорят, родился  под  счастливой  звездой.  Под  необычайно
счастливой! Но удача в один прекрасный день может изменить  даже  своему
любимцу. Вы  знаете,  что  такое  русская  рулетка?..  В  нее  играют  с
револьвером в руках, верно? Словом, когда испытываешь судьбу,  не  стоит
забывать, что в барабане всегда есть наготове пуля.  И  если  нажать  на
курок несколько раз, револьвер в конце  концов  выстрелит;  вот  и  все,
конец истории. Я понятно выражаюсь?
   Дон  Хайме  молчал.  Комиссар,  довольный  собственным  красноречием,
развалился в кресле, держа в пальцах замусоленную сигару.
   - Советую вам от всей души: впредь держитесь от всего этого подальше.
В целях безопасности лучше бы вам вообще куда-нибудь уехать на некоторое
время. Думаю, после  стольких  переживаний  путешествие  пойдет  вам  на
пользу. Имейте в виду: теперь убийцы знают, что документы были у вас,  и
наверняка им захочется заставить вас умолкнуть навсегда.
   - Я подумаю об этом.
   Кампильо развел руками, словно объясняя дону Хайме, что дал ему самый
разумный совет, какой только можно дать при подобных обстоятельствах.
   - Хорошо бы обеспечить  вам  безопасность,  но,  к  сожалению,  такой
возможности у меня нет. Дело принимает очень  серьезный  оборот,  сеньор
Астарлоа.  Войска  Серрано  и  Прима  приближаются   к   Мадриду,   идут
приготовления к  битве,  которая  может  оказаться  решающей;  возможно,
королевская  семья  больше  не  вернется  в   Мадрид   и   останется   в
Сан-Себастьяне,  чтобы  затем  укрыться  во  Франции...  Как   вы   сами
понимаете, должность обязывает меня решать и более важные дела.
   - Вы хотите сказать, что поймать убийц невозможно?
   Комиссар покачал головой.
   - Чтобы кого-то поймать, надо сперва узнать, кто он.  А  у  меня  нет
никаких  данных.  Полная  неразбериха:  два  трупа,  этот   изувеченный,
потерявший рассудок бедняга, который, скорее всего, не  выживет,  вот  и
все. Может быть, нам помогли бы эти таинственные документы, но благодаря
вашей... мягко говоря, абсурдной халатности, бумаги  бесследно  исчезли,
и, боюсь, навсегда. Моя последняя ставка - ваш приятель  Карселес;  если
ему удастся выкарабкаться,  он,  вероятно,  расскажет  нам,  как  убийцы
узнали, что документы у него, объяснит, что в этих  документах,  и  даже
назовет имена... Вы действительно ничего не помните?
   Дон Хайме безнадежно покачал головой.
   - Я уже сказал вам все, что знаю, - пробормотал  он.  -  Мне  удалось
прочитать эти бумаги всего один раз;  даже  не  прочитать,  а  пробежать
глазами. Я только  смутно  помню,  что  там  были  названия  учреждений,
какие-то имена, среди них несколько военных. Ничего, что  могло  бы  вам
помочь.
   Кампильо посмотрел на него как на какое-то редкое ископаемое.
   - Честное слово, дон Астарлоа, вы меня расстраиваете. В  стране,  где
для людей главная забава - критиковать и обхаивать все на свете, а стоит
двоим начать спорить, как  вокруг  немедленно  собирается  толпа  зевак,
принимая сторону то одного, то другого, вы  смотритесь  просто  странно.
Было бы интересно узнать...
   В дверь постучали, и  на  пороге  появился  полицейский  в  штатском.
Кампильо  повернулся  к  нему,  жестом  приказывая  войти   в   кабинет.
Полицейский приблизился к столу, нагнулся и прошептал на  ухо  комиссару
несколько  слов.  Тот  нахмурился  и  мрачно  покачал   головой.   Когда
полицейский вышел, Кампильо посмотрел на дона Хайме.
   - Мы потеряли последнюю надежду, - произнес он печально. -  Ваш  друг
Карселес скончался.
   Хайме Астарлоа уронил руки на колени и на мгновение задержал дыхание.
Его серые, окруженные морщинками глаза впились в комиссара.
   - Что, простите?
   Комиссар взял со стола карандаш  и  сломал  его.  Затем  показал  две
половинки дону Хайме, словно видя в этом нечто символическое.
   - Карселес только что  скончался  в  больнице.  Из  него  не  удалось
вытянуть ни слова, разум так и не вернулся к  нему:  он  умер  в  полном
помешательстве. - Рыбьи глаза комиссара с трудом выдержали  взгляд  дона
Хайме. - Итак, сеньор Астарлоа, вы единственное звено этой цепочки.
   Кампильо умолк и почесал затылок обломком карандаша.
   - Окажись я в вашей шкуре, - добавил он с холодноватой иронией,  -  я
бы не выпускал из рук эту чудесную трость-шпагу ни днем ни ночью.
 
VIII 
С боевым клинком 
 
   Во время поединка с боевым оружием привычные правила и  законы  часто
теряют свое  значение;  в  этом  случае  не  следует  отвергать  никакие
действия, необходимые  для  защиты,  если  только  они  не  противоречат
законам чести.
 
   Дон Хайме вышел из участка около четырех часов пополудни. Жара стояла
невыносимая, и он на мгновение  помедлил  в  тени,  падавшей  от  навеса
книжной лавки, задумчиво рассматривая экипажи, сновавшие по  мадридскому
центру. В нескольких шагах  от  него  уличный  продавец  оршада  зазывал
покупателей.  Дон  Хайме  подошел  к  его  тележке  и  попросил   налить
стаканчик; молочно-белая жидкость освежила  горло,  и  на  мгновение  он
испытал  настоящее  блаженство.  Цыганка,  стоя  под  палящим   солнцем,
продавала букетики увядших гвоздик; за ее черную  юбку  крепко  держался
босой  малыш.  Неожиданно  мальчишка  погнался   за   проезжавшим   мимо
омнибусом, битком набитым потными пассажирами; кондуктор  замахнулся  на
него хлыстом, и он, громко шмыгая носом, вернулся к матери.
   Над мостовой дрожало знойное марево. Дон Хайме снял цилиндр, вытер со
лба пот и замедлил шаг. Он решительно не знал, куда идти дальше.
   Он подумал, не зайти ли в  кафе,  но  ему  не  хотелось  отвечать  на
вопросы приятелей, которые, несомненно, уже знали о том, что случилось с
Карселесом. Он вспомнил, что уже давно не видел своих  учеников,  и  эта
мысль опечалила его больше, чем все события последних дней. Прежде всего
надо было написать письма и извиниться...
 
*** 
 
   Внезапно ему показалось, что какой-то  человек  из  мирно  беседующей
неподалеку компании внимательно за ним наблюдает. Это был скромно одетый
малый, похожий на рабочего. Когда Хайме Астарлоа  посмотрел  на  него  в
упор,  тот  опустил  глаза  и  принялся  увлеченно  спорить  с  четырьмя
приятелями, которые стояли рядом  с  ним  на  углу  улицы  Сан-Херонимо.
Встревоженный дон Хайме пристально разглядывал незнакомца. А  что,  если
за ним следят? Он почувствовал брезгливость, а вслед за ней - злость  на
самого себя. По правде говоря, в каждом прохожем он теперь видел  врага;
каждый, кто хоть на  мгновение  задержал  на  нем  взгляд,  казался  ему
убийцей.
   Бросить все,  исчезнуть  из  Мадрида  -  таков  был  совет  Кампильо.
Спасаться, бежать куда глаза глядят. Эти мысли вызвали  у  него  досаду.
Бегство было крайним средством. К черту советы! Он слишком  стар,  чтобы
прятаться, как  последний  трус.  Даже  вообразить  такое  казалось  ему
унизительным. Он прожил долгую жизнь и был  зрелым  человеком;  до  сего
момента множество воспоминаний делали его жизнь достойной. Разве мог  он
лишиться самоуважения, обесчестив себя  позором  поспешного  бегства?  К
тому же он понятия не имел, от чего или  от  кого  надо  бежать.  Он  не
собирался провести  оставшиеся  ему  годы  жизни  в  постоянном  страхе,
удирая, как заяц, от каждого незнакомца. Да и стар он был, чтобы  где-то
в чужом краю начинать новую жизнь.
   Он чувствовал тоску и тупую боль: ему то и  дело  вспоминались  глаза
Аделы де Отеро, простодушная улыбка  маркиза,  пылкие  речи  несчастного
Карселеса... Он  упорно  прогонял  эти  воспоминания:  стоило  унынию  и
отчаянию завладеть им, как в нем тут же просыпался страх. Ни возраст, ни
характер не должны позволять человеку поддаться страху, говорил он себе.
Худшим, что ожидало его, была смерть, и он готов был встретиться  с  ней
лицом к лицу. И не только встретиться, подумал он,  воодушевляясь.  Ведь
вчерашней ночью он выстоял в почти безнадежной битве; воспоминание о ней
приятно щекотало его гордость. Зубы одинокого  старого  волка  были  еще
вполне крепки, чтобы хорошенько куснуть противника.
   Итак, бежать он не собирается. Он будет смело ждать, ни  от  кого  не
таясь. "На меня!" - гласил его старый родовой девиз,  именно  так  он  и
собирался поступить: ждать, чтобы  противник  появился  сам.  Дон  Хайме
усмехнулся. Он всегда был твердо убежден: мужчина должен  умереть  стоя.
Сейчас, когда в недалеком будущем его поджидали только старость,  упадок
сил, унылое прозябание в доме престарелых или внезапный выстрел в висок,
ему, Хайме  Астарлоа,  учителю  фехтования,  почетному  члену  Парижской
академии, выпал шанс обмануть судьбу, добровольно  принимая  то,  что  с
ужасом отверг бы кто-нибудь другой. Он не  собирался  разыскивать  своих
убийц: неизвестно, кто они и где прячутся; но ведь Кампильо уверяет, что
рано или поздно они пожалуют к нему сами... Да, они непременно  пожалуют
к нему, последнему  уцелевшему  звену  разрушенной  цепочки.  Неожиданно
вспомнилась фраза, которую несколько дней назад он  вычитал  в  каком-то
французском бульварном романе: "Если его дух невозмутим, то ничто,  даже
восставшая против него преисподняя, не причинит ему зла..." Эти мерзавцы
еще узнают, сколько стоит шкура старого маэстро.
   Рассуждая таким образом, он почувствовал себя лучше. У него  был  вид
человека,  бросившего  вызов  вселенной.  Он  осмотрелся  по   сторонам,
молодцевато расправил плечи и, поигрывая на ходу тростью,  направился  к
дому. Со стороны он казался всего лишь худым, одетым в вышедший из  моды
костюм, унылым  старым  ворчуном,  который  вышел  подышать  воздухом  и
размять усталые кости. Но если бы в тот миг кто-нибудь  заглянул  ему  в
глаза, он бы с изумлением обнаружил  холодный  блеск  невиданной  доселе
решимости, несокрушимой, как сталь его шпаги.
 
*** 
 
   На ужин он сварил овощи и поставил на огонь кофейник. В ожидании кофе
достал с полки какую-то книгу и  сел  на  выцветшую  софу.  Он  довольно
быстро отыскал цитату, аккуратно подчеркнутую карандашом  лет  десять  -
пятнадцать назад:
 
   Природа человека сродни картинам осени: листья облетают, подобно дням
нашей жизни;  цветы  увядают,  словно  мгновения  нашей  юности;  облака
уносятся прочь, совсем как  наши  мечты;  тусклый  свет  напоминает  наш
дряхлеющий разум;  солнце,  которое  становится  все  холоднее,  -  нашу
любовь; реки, затянутые корочкой  льда,  -  нашу  старость...  Все,  все
непостижимо связано с человеческой судьбой..