отря на решительную интонацию, все  это  было сказано мной, конечно
же, в риторическом порыве и с  оттенком  явного  алкогольного романтизма. Но
Стас рассудил иначе.
     -- На что спорим? -- деловито усмехаясь, спросил он.
     -- В каком смысле? -- не понял я.
     --  В прямом.  Ты  предлагаешь спорить?  Я готов. На что спорим? Или ты
испугался?
     -- На что угодно! -- ответил я, заводясь.
     --  И  этот твой дебил не напишет ни строчки? -- издевательски  уточнил
Жгутович.
     -- Он вообще может быть неграмотным! -- небрежно бросил я.
     -- Нонсенс! -- сказал Арнольд.
     --  Хорошо. Если ты  проиграешь,  а это неизбежно, то я буду по первому
звонку  в  любое  время пользоваться  твоей  квартирой!  Идет?  --  оживился
Жгутович.
     Тут я должен  снова сделать пояснительное отступление. Дело в том,  что
Стас  по  натуре бабник-тихушник,  а книжная  пыль к тому же,  как я  где-то
прочел, чрезвычайно  стимулирует  женолюбие. В  Италии,  например,  ослабшим
мужчинам врачи даже рекомендуют чаще бывать в библиотеке. Однако Стасу очень
не  повезло  с  женой: она  у  него  из  кубанских  казачек  --  ревнива  до
умоисступления   и  не  только   лазает  по  карманам,  но   еще  ежевечерне
тщательнейше  осматривает его одежду  в поисках  приставших дамских волос  и
даже  обнюхивает  на предмет внебрачных запахов. Однажды она  до  полусмерти
отходила Стаса чугунной сковородкой за то, что от его майки тянуло "Диором".
И  только  потом,  отходив  и  немного отойдя,  вспомнила,  как  сама  же  и
помазалась  этими  духами, когда  заезжала к подружке  за  выкройками. Кроме
всего,  жена  звонит ему на  работу через  каждый  час  --  проверяет,  а  в
девятнадцать ноль-ноль  неукоснительно встречает его  на пороге  магазина  с
полными сумками продуктов, каковые он и тащит на  себе  домой -- в Теплый
Стан.
     Ясное дело,  Стас не мог  себе  позволить даже самые  невинные  мужские
удовольствия, а в тот памятный вечер он  оказался  в  ресторане нашего клуба
только  потому,  что  после  обеда  должен  был  ехать  на  курсы  повышения
квалификации   продавцов-букинистов,  но  занятия  отменили   из-за  болезни
лектора,  о чем, естественно, он жену  в  известность  не поставил. Но такие
подарки  судьба  подкидывала  ему  нечасто.   Сам  он  свою  жизнь   называл
добродетелью строгого  режима.  А  ведь в  нем, как в  каждом мужчине,  тоже
кипели  страсти:  он  влюблялся  в своих  постоянных  покупательниц,  ужасно
страдал  от  бесперспективности,  и  постепенно  на  его  лице  установилось
выражение  застоявшейся невостребованности, которое часто путают с признаком
пытливого  ума.  Свое  сексуальное  неудовлетворение  Стас  сублимировал   в
творчество,  но  за мелькнувший в его  стихах  "ласкающий пепельный  локон",
абсолютно  вымышленный, он  был  жестоко  избит  кофеваркой. От  более лютой
расправы  Стаса  спасло  то,  что  его  жена  лет  десять  назад,  сдуру,
покрасилась  в  какой-то  пепельно-пегий  цвет, о  чем и  вспомнила,  занеся
кофеварку для решающего удара... Методом жестоких проб и роковых ошибок Стас
нащупал безопасную для  жизни  тематику. Обычно его стихи и поэмы назывались
крайне филологично -- "Перечитывая третью главу "Кентерберийских рассказов",
или  "Модильяни  пьет  абсент  в  "Ротонде",  или  "Смерть  Альбера  Камю  в
автомобильной  катастрофе  4  января 1960 года".  Но  надо ли объяснять, что
Жгутович   мечтал  о  большем?  Вот   почему   моя  однокомнатная  квартира,
расположенная  в  пяти  минутах бега  от  букинистического магазина "Книжная
находка",  была единственным выходом из того  кошмара, в  котором  он влачил
свои половозрелые годы.
     -- Значит, ты будешь пользоваться моей квартирой? -- игриво переспросил
я.
     -- В любое время и в любых целях! -- уточнил Стас.
     -- Молоток! -- Арнольд хлопнул Жгутовича по плечу.
     -- Идет, -- согласился я и сделал многозначительную паузу.  --  Но если
ты  проиграешь,  то  я  буду  в любое  время  пользоваться твоей  "Масонской
энциклопедией"!
     -- В каком смысле? -- затомился алчный Стас.
     -- В прямом. Ты мне ее просто отдашь!
     -- Молоток! -- Арнольд хлопнул меня по плечу.
     На мгновение Жгутович замер, и  на  лице его живо отобразилась  схватка
скрытого  сладострастия с явным  честолюбием, но  довольно скоро  честолюбие
пискнуло и подняло вверх свои крысиные лапки.
     -- Идет! -- кивнул он. -- Тем более что ты все равно не выиграешь!
     --  Подумай!  --  усмехнулся я  и  решил  его помучить.  -- Ты  теряешь
единственный  шанс. Если  ты отдашь мне энциклопедию,  книгу  тебе  никто не
издаст, и взыскательный читатель  никогда не сможет насладиться твоей поэмой
"Иван Тургенев читает Полине Виардо фрагменты романа "Дым".
     -- Романа "Новь",  -- обиженно поправил Стас. -- Ты всегда был Терситом
по натуре...
     -- А кто такой Терсит? -- вмешался Арнольд.
     --  Так, мужик  один, --  объяснил Стас  и добавил: --  Я  подумал.  Ты
никогда не выиграешь! -- и он протянул мне руку.
     Я протянул свою. Нет, это было не рукопожатие, а схватка двух лукавств.
     -- Разбей! --  приказал я  Арнольду. Тот сначала решительно занес руку,
но вдруг заколебался:
     -- Не-ет, так не пойдет...
     -- Почему?
     -- А вы мне объясните, что значит -- первый встречный?
     -- Как что? -- пожал  я плечами. -- Мы выходим на улицу,  останавливаем
первого встречного и предлагаем ему принять участие в нашем эксперименте, --
растолковал я.
     -- А если он отказывается? -- уточнил Арнольд.
     -- Тогда мы останавливаем другого.
     -- А если и он отказывается?
     -- Тогда третьего -- и так до тех пор, пока кто-нибудь не согласится.
     --  Но ведь тогда  это  будет  не  первый встречный! -- логично заметил
Арнольд.
     -- Не  придирайся к словам! -- заступился за меня Стас, которому уже не
терпелось поразвратничать на моей жилплощади.
     --  Ладно, -- смирился Арнольд, -- в конце концов, вы  спорите, а не я.
Вам и расхлебывать.
     -- Что? -- не понял я.
     --  Подумайте  сами:  а   если  первым  встречным  окажется,  допустим,
Франсуаза Саган? По ящику сказали: она как раз сейчас в Москве...
     -- Хорошо, -- согласился я. -- Известных людей мы отметаем как класс!
     --  А если первым встречным  окажется твой друган, с которым ты заранее
все  обшляпил? -- спросил Арнольд  и  глянул  на  меня  с чалдонской  хитрой
улыбкой.
     -- Ваши необоснованные подозрения мне странны! -- ответил  я, и, хотя у
меня не было  никаких  жульнических  планов  (у меня вообще не было планов),
щеки мои  затеплились, как у всякого порядочного человека, заподозренного  в
свинстве.
     -- В самом деле, -- насупился Стас, -- я хотел бы гарантий.
     -- Мое честное слово для тебя не гарантия? -- фальшиво, несмотря на всю
чистоту своих намерений, возмутился я.
     --  Писатель,  дающий  честное  слово, то же  самое,  что  проститутка,
которая клянется своей невинностью! -- отрезал Жгутович.
     --  Как  сказал!  --  воскликнул  Арнольд,  и  его  лицо  напряглось  в
запоминающем усилии.
     --  Что ж,  в  таком  случае  наше пари расстраивается,  --  облегченно
констатировал я.
     -- Вы, мужики, не расстраивайтесь, -- успокоил Арнольд, глянув на часы.
-- Прямо  сейчас должен прийти  Витек, племяш нашего редакционного шофера. Я
ему от  дяди  привез  рыжиков,  --  он кивнул на пустую банку,  -- и бутылку
"амораловки", -- он показал глазами на свой рюкзачок.
     -- Кем он работает? -- подозрительно поинтересовался Стас.
     -- Чальщиком.
     -- А что это? -- .продолжал допытываться Жгутович.
     -- Так, мужик с чалками, -- ответил злопамятный охотовед.
     --  Образование? -- не  обратив  на  это  внимание, спросил  обладатель
"Масонской энциклопедии".
     -- Ну какое образование у чальщика? Незаконченное...
     -- Конкретнее! -- потребовал Жгутович.
     -- Из ПТУ за двойки выгнали...
     -- Очень хорошо!
     --  Вот  вы Витька и заделайте  знаменитым писателем.  Он дядьке письма
присылает с  такими  ошибками, что вся редакция гогочет.  Вот вам и  чистота
эксперимента. А из первого встречного тебе любой дурак гения сконструлит!
     -- Идет! -- обрадовался Стас и буквально вцепился в мою руку.
     Я нехотя сжал его вспотевшую от предчувствия  удачи  ладонь, а Арнольд,
крякнув, разбил наш заклад. Отмечая заключенное пари, мы допили остатки пива
и  закусили по-братски последним  рыжиком  из  дядиной  банки. Арнольд пошел
встречать  будущую  знаменитость:  по его  прикидкам  Витек должен  был  уже
подъехать.
     -- У тебя диван или кровать? -- задумчиво жуя гриб, спросил Стас.
     --  Диван-кровать, --  буркнул я, мысленно ругая себя за  это  дурацкое
пари.


4. ПРОСТОДУШНЫЙ

     Через  несколько минут он  уже  сидел  за нашим столиком -- здоровенный
кудряво-конопатый  парень,  не  знающий,  куда  деть свои  огромные  красные
ручищи. На нем были синие портки, которые сшившие их в  городе Можайске люди
почему-то   поименовали   джинсами,   и    байковая   клетчатая   рубаха   с
залохматившимися  манжетами.  А  его башмаки,  грубые  строительные  бахилы,
удивляли взгляд  бело-серыми  разводами, похожими  на  те, что  остаются  на
черной  школьной доске,  если  стереть написанное мелом  с  помощью  грязной
тряпки.  Зато лицо парня светилось добродушной безмятежностью:  вероятно, из
всех  проклятых вопросов бытия его  беспокоил только один -- как дотянуть от
аванса до получки. И то, видимо, не очень... Я еще раз пожалел о заключенном
пари.  Когда  Арнольд  подвел  его к  нашему столику,  он,  ужасно  робея  и
запинаясь, представился: "Витек". Не "Витя" , не "Виктор", не "Витька", а
именно  --  Витек.   Чувствовалось,  что  малый  впервые  оказался  в  таком
значительном месте и, чтобы  не оплошать, контролирует каждое свое движение,
мучительно  призывая на помощь с мутные образцы  хороших манер,  виденные  в
каких-нибудь фильмах  про  благородную  жизнь,  где  роли  столбовых  дворян
исполняют томные внуки  аптекарей  и  огородников. Когда  мы пригласили  его
присесть за наш столик,  он ответил нам  коротким поклоном,  которым в  этих
самых  кинокартинах   обычно  заканчивают  переговоры   о  месте   поединка,
секундантах и прочих дуэльных подробностях.
     --  Грибки-то мы  с  ребятами  того...  --  виновато  сообщил  Арнольд,
показывая пустую банку.
     -- Да ладно уж, -- кивнул Витек и улыбнулся.
     -- Давайте за встречу! -- предложил Стас.
     -- Надюха!  --  Я  ухватил  за кружевной  передничек  пробегавшую  мимо
официантку.
     И  тут  я  снова  должен сделать  отступление. (Между прочим,  их будет
впредь  довольно много,  поэтому  читатель, любящий прямоезжие сюжеты, может
сразу отложить это сочинение.)
     Надюхе, самой молодой официантке в ресторане, было лет двадцать пять, и
она  обладала  всеми тремя основными признаками  женской  привлекательности:
большими  глазами,  большой  грудью  и большим  задом.  При этом  фигура  ее
оставалась  достаточно  стройной,  а   волосы   радовали   взор   аккуратной
парикмахерской курчавостью.  Судя по  тому, что в течение нескольких лет она
частенько появлялась  на работе с тщательно запудренным синяком под  глазом,
Надюха была девушка замужняя. Правда, в последние  несколько месяцев никаких
брачных  отметин на  лице  не наблюдалось, и  это  наводило на мысль, что ее
супружество  распалось. Более  того: в  карих  Надюхиных глазах  возникло то
загадочно-задумчивое   выражение,  которое   всегда   выдает   томящуюся   в
одиночестве  женщину.  Не  путать с  насмешливо-призывным  взглядом женщины,
томящейся в  браке!  От  прочих  официанток  она отличалась еще и  тем,  что
обслуживала  быстро,  грубила вполсилы,  а  обсчитывала  очень умеренно,  не
жалуясь при этом, что детское пальтишко в магазине стоит чуть не половину
ее официантской зарплаты. Детей, кстати, у нее не было.
     --  Мальчики, -- вздохнула она, глядя не на  нас, а  на кусочек свежего
неба,  видневшийся сквозь  приоткрытое витражное окно,  --  пиво  кончилось.
Последний  портвейн взял Закусонский. Остались шампанское  и коньяк -- очень
дорогой!
     Человеку,  начавшему  свою  алкогольную  биографию  после  гайдаровских
реформ  и  с малолетства привыкшему к  изобилию веселящего  зелья  везде и в
любое время суток, эта возникшая у нас проблема может показаться надуманной.
Но   напомню,  что   описываемые   события  происходят   как  раз   накануне
спровоцированных мной, дураком,  реформ, и мы, воспитанные  справедливой, но
суровой  социалистической действительностью  в духе жесткой борьбы за каждый
децилитр  алкоголя,  восприняли эту  весть  спокойно.  Коньяк,  даже безумно
дорогой,  в  условиях разразившейся антиалкогольной  кампании  -- это просто
подарок судьбы.  В конце концов расплатиться можно и завтра, оставив в залог
на крайний случай часы или писательский билет. И чтобы закрыть тему, выскажу
соображение, давно не дающее мне  покоя. Перестройка лишила нас  главного --
жизненной цели.  Создавая  массу  препон и преград  перед пьющим  человеком,
социализм имитировал, пусть  неумело,  цель,  а  значит,  -- и  смысл жизни.
Капитализм с  его  ломящимися от горячительных напитков витринами оставил
нас один на один  с леденящей онтологической  бессмысленностью бытия.  И нет
ему за это прощения!
     -- Будем пить, что есть, -- бодро сказал я Надюхе.
     --  Деньги,   пожалуйста,   вперед!   --   попросила   она,   продолжая
рассматривать кусочек неба в окне.
     -- Надежда, ты же меня знаешь! -- неуклюже возмутился я.
     -- Знаю, поэтому деньги, пожалуйста, вперед...
     -- Вперед так вперед! Будем скидываться. -- И я полез  в боковой карман
с таким видом, будто у меня там филиал госбанка.
     Это была известная ресторанная уловка: ты задерживаешь руку  в кармане,
а  ничего  не  подозревающий  новичок  вынимает  деньги,  после  чего  можно
сообщить, что забыл бумажник  в  пальто, давая ему возможность  потратиться.
Опытные  в секретах застольного  мастерства, Стас и  Арнольд  сделали  то же
самое. Так мы некоторое  время и сидели, точно три мафиози: каждый сунулся в
карман за стволом, но начать пальбу первым никто не решается...
     --  Будем платить-то? --  нетерпеливо спросила Надюха. Мы вопросительно
посмотрели на Витька.
     -- А у меня шуршиков  уже неделю нет! -- простодушно ответил он, совсем
не смутившись тем, что наше  знакомство начинается с прямого вымогательства.
-- Меня же со стройки уволили...
     -- Ну мужик пошел! -- возмутилась Надюха. -- В ресторан без денег идет,
к бабе без...
     Произнося все это, она почему-то  глядела  именно  на Витька, хотя и мы
тоже были "без".
     -- Без гладиолуса! -- подсказал Витек, ухмыляясь. Надюха посмотрела  на
него  долгим  взглядом женщины,  забывшей,  когда ей  в последний раз дарили
цветы.
     -- Может, часами возьмешь?  -- поколебавшись,  предложил  я, глянув  на
свои "командирские". -- Завтра принесу деньги...
     --  Бери, очень хорошие "котлы"! -- поддержал  меня Витек, уже начавший
понемногу осваиваться.
     Скажу  сразу: отдать эти  часы в залог  мне было  так же непросто,  как
папуасу оставить  в колониальной  лавке  свой амулет  -- мумифицированную  и
ставшую  священной погремушкой мошонку любимого  дедушки. (Пошловато, но все
равно надо запомнить!)
     -- Ну, конечно... Сейчас!  Куда их девать-то, часы ваши?  Скоро магазин
"Тик-так"  тут откроем! -- ответила  она  с  той чисто бабьей  сварливостью,
после которой обычно следует согласие.
     -- А что это вы, собственно, грубите! --  влез нечуткий Жгутович и  все
испакостил.
     -- Я грублю?! -- возмутилась она.
     --   Ты,  Надь,   пока  иди,   --   примирительно  сказал   я.  --   Мы
посельсоветуемся...
     Окатив  нас взглядом, исполненным  женского  презрения,  она  отошла от
столика, и Витек проводил ее жадным глазом. Некоторое время мы сидели молча,
стараясь не смотреть друг на друга, а потом Арнольд, крякнув, полез в рюкзак
и выставил  на стол литровую бутылку из-под венгерского вермута, наполненную
жидкостью, по цвету напоминающей отработанное моторное масло.
     -- Это та самая "мараловка"? -- уточнил я.
     --  "Амораловка",  -- поправил  Арнольд,  разливая  по рюмкам  --  себе
чуть-чуть,  нам  со Стасом побольше, а Витьку  -- граммов  сто.  --  Тебе до
краев. Ты молодой, у тебя еще вся печень впереди!
     -- Это не опасно? -- покосился на рюмку Стас.
     -- Пока еще никто не умер.
     Мы  чокнулись  и выпили.  У настойки был  вкус  технического  спирта, в
который  уронили  кусочек  селедки  иваси с  луком. Витек, опрокинув  рюмку,
замер, прислушиваясь  к  тому,  как  алкоголь  теплой  мышкой бежит вниз  по
пищеводу. В тот момент, когда мышка достигла желудка, он согласно кивнул.
     -- Лекарство? -- морщась, спросил Стас.
     --  Настойка   из  маральих   рогов   --   лучшее  средство   от  рогов
внутрисемейных,  --  разъяснил  Арнольд.  --  Даже  самый плевый мужик,  как
выпьет,  места  себе не  находит,  пока кого-нибудь  не  прищемит. У  нас ее
поэтому  "амораловкой"  и прозвали. Вы сегодня больше  -- ни-ни, а то резьбу
сорвете.
     -- Предупреждать надо! -- обиделся Стас.
     -- Не  серчай.  Чуть-чуть полезно. У вас ведь с Вить-ком -- разговор, а
какой разговор без рюмахи?
     -- Да, разговор,  -- вздохнул я.  -- Значит,  говоришь, выгнали тебя  с
работы?
     -- Ага.
     -- Да  ладно,  не чинись, расскажи,  как ты  на  собрании бригадиром по
трибуне колотил! -- подсказал Арнольд.
     -- Бригадиром? -- переспросил я.
     -- Бригадиром, -- виновато кивнул Витек.
     -- М-мотивы? -- не очень твердо потребовал Стас.
     -- Сука он!
     -- У-уважительные мотивы! -- кивнул явно поплывший Жгутович.
     Да я и сам почувствовал, как внутри зарождается и начинает пульсировать
горячее беспокойство вполне  определенной  направленности.  А  бредовая идея
сделать  из  Витька  мировую знаменитость вдруг показалась  мне не  такой уж
глупой, но даже  волнующе заманчивой,  как первое прикосновение к незнакомой
девичьей  коже.  Я  глянул на Стаса: его бледные  впалые щеки  зарумянились,
залысины  запотели, а в  глазах  появилась похотливая  целеустремленность. У
Витька на лбу тоже выступила испарина, и он своими толстыми пальцами пытался
слепить из хлебного  мякиша нечто женское. Арнольд  же наблюдал за действием
"амораловки" с тихой улыбкой юнната.
     --  Ну и что ты теперь собираешься делать? -- спросил я у Витька  после
некоторой паузы.
     -- А хрен его знает... -- пожал он здоровенными плечами.
     -- Но работать-то надо!
     -- Наумиха моя тоже говорит -- надо...
     -- Ругается?
     -- А то -- пила двуручная!
     -- Цыц! О матери такие слова! -- нахмурился Арнольд.
     --  Ну и какие  у тебя,  Виктор, планы? -- Я постарался вопросом замять
возникшую неловкость.
     -- Не знаю, может, грузчиком в универсам устроюсь.
     -- Сопьешься! -- покачал головой Арнольд.
     -- Сопьюсь... А может, к дядьке, к вам в Красноярск, подамся...
     -- Приезжай. Найдем  тебе  сибирячку! Знаешь, такую, с огоньком в одном
месте...
     По тому, как это было  сказано,  стало ясно:  те несколько  капель, что
выпил Арнольд,  тоже  не  прошли для  него  бесследно.  Но с Витьком  вообще
творилось нечто невообразимое: он вдруг побагровел  и покрылся потом, словно
минут  двадцать   пробыл  в  хорошо  протопленной  русской  парной,  нещадно
обхлестывая себя дубовым веником с крапивцей. Да и сам я ни с того ни с сего
вдруг ярко и  остро вспомнил одну  мою мимолетную  подругу юности, которая в
кульминационные моменты  почему-то  всегда разражалась  хриплым  хохотом, по
звуку напоминающим тот, что издают "мешочки  со  смехом", продающиеся теперь
во  всех  развлекательных  магазинчиках.  Меня  тоже  бросило  в  пот,  и  я
исподлобья  глянул на Стаса: он, нервно  подергивая  щекой,  так лихорадочно
листал  свою записную книжку, словно кругом  был огонь, а он  забыл  телефон
пожарной ком