апах становился невыносимым, и он начал колоть яйца одно за другим.
     - Важно понять, в чем ошибка, - сказал он. - Выяснить, что пошло не так.
     Он спросил, правильно ли была установлена температура. Переворачивала ли я яйца каждый день. Я ответила: да, все было как полагается.
     Я понимала, что я сделала не так. Но не могла сказать ему.
     Мне надо было проверять яйца на просвет. После первой недели следовало поднести их к яркому свету и посмотреть, есть ли в них красные кровяные прожилки - это бы значило, что яйца оплодотворены. Если нет - такие яйца надо выкидывать. Неоплодотворенные яйца могут испортить все остальные.
     Я не могла этого делать. Не хотела смотреть на то, что внутри яйца. Не хотела собственными руками выбрасывать мертвые яйца. Да и мистер Рейнод как-то пообещал, что на этом этапе он мне поможет.
     И вместо того чтобы просвечивать яйца, я шла в сарай и воображала, что вот раздается стук, я открываю дверь - а там мистер Рейнод. Я словно видела его лицо - уверенное, как будто у него есть все основания сюда приходить, и в то же время немного взволнованное - а вдруг я его не впущу. Я представляла себе, как он снимает куртку, ввинчивает вместо одной красной лампочки другую, прозрачную и яркую, и осторожно одно за другим подносит яйца к свету. Я слышала, как он говорит "иди сюда", и вот я подхожу, встаю у него за спиной, так близко, что чувствую кожей его ворсистую рубашку, наклоняюсь вперед, смотрю у него из-за плеча и вижу то, что видит он: яйцо, когда подносишь его к свету, становится алым как кровь, а внутри - желтый желток и крохотный красный сгусток.
     Теперь мне приходится придвинуться еще ближе, и мои груди касаются его спины. Я чувствую это, и он тоже чувствует, но оба мы не произносим ни слова. Он кладет яйцо на решетку инкубатора, тянется за следующим, но тут вдруг медленно поворачивается. Я так близко, что с трудом держу равновесие. Он берет меня за плечо, хочет поддержать, мы стоим лицом друг к другу, и наши губы соприкасаются. Мы целуемся. Его рука скользит по моему позвоночнику. А потом - дальше, под пояс джинсов, и в горле моем рождается стон, такой низкий, что даже нерожденные цыплята не могут его не услышать. Плавая в своих скорлупках, они, наверное, удивляются: что это за звук?

     Анджела думает о нем. Он понимает это с телепатической уверенностью. Она сидит в своей комнате в общежитии и ждет его звонка. Он должен ей позвонить. Сказать, что глава отличная, просто великолепная, так и продолжайте. Он берет телефонную трубку. Кладет ее на место. Ну хорошо! Он немного подождет.

***

     Шерри, вернувшаяся с работы пораньше, жарит тоненькие куриные котлетки в панировке, на смеси сливочного и оливкового масла, которые подаст с ломтиками лимона, тушеной картошкой с ветчиной и зеленым салатом с грецкими орехами и горгонзолой. У них что, снова праздник? У Свенсона точно - чудесное исцеление, снизошла благодать: он очнулся, преодолел мимолетное влечение к одной из своих студенток. Доказательством его выздоровления служит простой факт - у него есть повод позвонить Анджеле, но не хочется. Ему это нисколько не интересно.
     Он сидит на кухне и восхищается изяществом, с которым Шерри переворачивает котлеты, проверяет картошку в сотейнике. Свенсона, глядящего на то, как она мешает салат и тоненькой струйкой льет масло на каждый листок, переполняет столь страстное желание, что он едва сдерживается - так тянет подойти к ней, прижать к себе, увести немедленно в спальню. Глядя на Шерри, вытирающую мокрые руки о джинсы, он представляет, как накрывает ее ладони своими, почти что чувствует ее пальцы, а под ними - ее бедра. Он боится пошевельнуться - не хочет ее отвлекать, к тому же ему кажется, что их молчание и жар плиты создают парниковую атмосферу, в которой его желание лишь крепнет.
     Шерри зажигает свечи, протягивает ему бутылку охлажденного белого вина, штопор и два бокала. Он наливает немного вина в бокал, пробует, допивает то, что осталось. Им завладевает ощущение полного благополучия, и он думает о том, что история, цивилизация - все это было лишь прелюдией, подготовкой к блаженному мгновению, когда сидишь напротив собственной жены, вдыхаешь ароматы вина, курицы, лимона, расплавленного сыра, а перед тобой - тарелка, от которой подымается пар.
     Они ставят блюда на стол. Наклонившись над едой, Шерри отбрасывает назад прядь волос, упавшую на лоб. Между бровями у нее вертикальная складка, образовавшаяся за долгие годы, когда она сосредоточенно внимала студентам, часами выслушивала их рассказы о своих болячках - рассказы, гораздо более страстные, чем те, которые они приносят в класс Свенсона. Он растроган - и этими морщинками на лбу, и прелестью своей жены, ее красотой, которая с течением времени становится лишь ярче.
     Он пробует котлеты, картошку, отрешенно улыбается, подбирая сырные ниточки, тянущиеся ото рта к вилке.
     - Ну, как прошел день?
     - Считай, отлично, - говорит Шерри. - Ничего из ряда вон. Арлен принесла мне роскошный сандвич с сыром и пастой из тушеного перца, которую она сама сделала. Вычитала рецепт в каком-то журнале. Получилось так восхитительно, что я вытерпела даже ее двадцатиминутный рассказ о приготовлении этого шедевра... А ты как?
     - В целом неплохо, - говорит Свенсон. - Мы обсуждали рассказ Макиши. Была опасность кровавой разборки, но нам счастливо удалось ее избежать.
     - Опять? Отличный результат, - говорит Шерри.
     - Неужели мы пали так низко? - говорит Свенсон. - Никаких напастей на уроке плюс сандвич от Арлен, и день прошел "считай, отлично".
     Шерри смеется.
     - А, вот еще... Пришли результаты ЭКГ Криса Делана. С сердцем у него все в порядке.
     - С сердцем? У Криса Додана? - Свенсон догадывается, что об этом ему должно быть известно.
     - Никогда ты ничего не слушаешь. Это тот самый очаровательный первокурсник. Его семейный врач на последнем осмотре услышал какие-то шумы и велел ему обязательно здесь обследоваться. То есть все спихнул на нас. А мальчик на самом деле чудесный, просто лапочка. Мы все так переволновались. Я точно помню, что рассказывала тебе...
     Он бы вряд ли забыл, как она говорит про кого-то очаровательного и чудесного. Тут же навострил бы уши. Уж не влюбилась ли Шерри в этого мальчишку? Ну, Свенсон ему покажет "шум в сердце". Только ему ли первому бросать камень? Сам целый месяц сох по юной особе, начинающей писательнице. Но с этим всё. Покончено. Шерри-то соображает, что несет?
     Хотя... ничего удивительного, что их с Шерри тянет к студентам. Они никакие не извращенцы из "Опасных связей", никакие не вампиры, мечтающие насосаться молодой кровушки. Их сердца - ракеты, реагирующие на тепловое излучение, устремляющиеся туда, где что-то еще горит. Они - как те старики из романа Кавабаты, которые ходят в бордель и платят за право поспать рядышком с молодыми красотками, погреться у их жарких тел. Господи Иисусе! На Свенсона накатывает такая тоска - вот-вот разрыдается. Старость, смерть - до чего же это несправедливо, до чего унизительно каждый день видеть, как угасают твои силы, угасают именно тогда, когда ты наконец понял, как их применить.
     - Что с тобой? - спрашивает Шерри.
     - Ничего, - угрюмо бурчит он.
     Правды сказать он не может - боится, Шерри обидится на то, что он зачислил ее в ряды дряхлеющих и стареющих, хотя она таковой себя нисколечко не ощущает. Теоретически они с Шерри очень близки. Но сейчас он понимает: это - ложь. Почему-то ему кажется, что честнее быть сейчас с кем-то другим, с кем не нужно изображать ту близость, которая, как принято считать, достигается годами совместной жизни. Рано или поздно - нет, без "или поздно" - надо будет позвонить Анджеле, сказать, что прочел главу. Можно сколько угодно откладывать, но это же его обязанность - как преподавателя.
     Он улыбается Шерри.
     - Если бы мне пришлось выбрать одно-единственное блюдо, которое мне предстояло бы есть за ужином всю оставшуюся жизнь, я бы заказал куриные котлеты с лимоном и тушеную картошку с ветчиной.
     - А с чего бы тебе пришлось выбирать одно блюдо? - спрашивает Шерри.
     - Да, действительно...
     Посреди ночи Свенсон чувствует, что Шерри к нему прижимается. Он легонько, на пробу, целует ее в шею. Они занимаются любовью - страстно, молча, почти не шевелясь, как тогда, когда в соседней комнате спала Руби.
     После этого Свенсон спит как убитый, а утром просыпается в таком на редкость отличном расположении духа, что, подкрепившись кофе, решает отправиться в кабинет взглянуть на свой роман.
     Первая глава не так уж и плоха. Он настолько давно не притрагивался к рукописи, что ему кажется, будто это не его произведение. Ироничная стилизация под девятнадцатый век, описание столичного общества, Сохо, куда приезжает мечтающий о славе и богатстве Джулиус Сорли. Но дальше, стоит Джулиусу погрузиться в размышления о своем прошлом и нынешнем положении, как все бледнеет, разваливается, мертвеет. Хуже, чем "Первый поцелуй. Городской блюз" Кортни Элкотт. Спокойствие, говорит себе Свенсон. Надо выпить еще кофейку, принять душ. А потом уже решать, найдет ли он в себе силы дочитать до конца, определить размеры бедствия, понять, что можно исправить.
     После душа, чисто выбритый и одетый, Свенсон чувствует себя увереннее. Он возвращается к столу, берет рукопись, снова ее откладывает, кидается искать по дому портфель, который обнаруживает под своим пальто, вытаскивает рукопись Анджелы и опять идет в кабинет. Обязательно нужно ей позвонить, она же ждет. Нельзя так жестоко ее мучить.
     К телефону подходит мужчина - молодой мужчина.
     - Алло! - Почему этот хмельной голос кажется таким знакомым?
     Свенсон бросает трубку. Делает несколько глубоких вдохов. Вдох-выдох. Считает до пяти.
     Звонит телефон.
     - Извините, что звоню вам домой, - говорит Анджела.
     Может, у Анджелы стоит определитель номера? Их разрешено устанавливать в общежитии? Свенсон обливается холодным потом, представляя себе, как Анджела со своим дружком смотрят на дисплей, где появляются цифры его номера.
     - Я понимаю, что порчу вам утро, - говорит она, - но больше вы терпеть не могла. Вы наверняка уже прочли главу, но она вам совсем не понравилась, поэтому вы и не позвонили.
     - Успокойтесь. Мне очень понравилось. Просто у меня были другие дела.
     - А можно будет ее с вами обсудить? Очень нужно поговорить. Мне кажется, я схожу с ума.
     - Не сходите, - говорит Свенсон. - Загляните ко мне в кабинет минут через двадцать.

***

     Свенсон едва успевает размотать шарф и снять пальто, и тут в дверь протискивается Анджела. На ней ее обычный наряд: черная кожаная куртка, мешковатый черный свитер, черные ботинки. Но сегодня поверх джинсов она надела еще полосатые шорты. Она опускается в кресло и сидит, подавшись вперед - локти на коленях, подбородок уперся в ладони.
     - Я была уверена, что новая глава вам совсем не понравилась, - говорит она. - Решила, что вы прочли, вам не понравилось и поэтому не стали звонить.
     - Вовсе нет, - говорит Свенсон. - Мне понравилось... и даже очень.
     - Знаете что? - говорит она. - Вы все-таки мужчина. Не позвонить - это так по-мужски.
     Э, минуточку! Все-таки мужчина? А когда это он не был мужчиной? И вообще, это к делу не относится. Он - преподаватель. Она - студентка.
     - Анджела, я отлично понимаю, вы, ребята, все в глубине души убеждены, что ваши преподаватели после занятий отправляются - как Дракула - по своим гробам, где и пребывают до следующего занятия. Увы, должен вас разочаровать - мы тоже живые люди. Я прочел вашу рукопись, и, как уже говорил, мне понравилось. Но у меня были кое-какие дела помимо звонка вам. Я собирался звонить...
     - Извините. И что вы думаете об этой главе? Вы поверили рассказу о том, как она хотела вывести цыплят, но все яйца погибли и...
     - Поверил. Мне показалось, все очень убедительно.
     - Ну а вторая часть?
     Свенсон перелистывает страницы.
     - Ну что сказать... Получилось очень... гм-м... очень эротично. Вы ведь этого добивались? - Какую чушь он несет! Чего же еще? Анджела не ребенок. Она работала в "Сексе по телефону".
     Анджела ерзает в кресле.
     - Хорошо, я скажу, - произносит она, помолчав. - А потом пусть все будет по-прежнему, будто я ничего не говорила. Только пообещайте, что не станете меня презирать, ладно?
     - Обещаю.
     - Эти два дня, - говорит Анджела, - я каждую минуту, каждую секунду помнила только о том, что отдала вам новую главу, и все пыталась представить, как вы... Ну, я думала, вот вы живете своей обычной жизнью, завтракаете, едете на работу, но мне очень хотелось знать, читаете ли вы... - Она умолкает, смотрит на него, распахнув глаза в ужасе от того, что только что сказала.
     - Я обычно не завтракаю, - говорит Свенсон.
     - Простите? - не понимает Анджела.
     - Вы говорили, что представляете себе, как я завтракаю. Вот я и сказал: "Я не завтракаю".
     Существует ли способ забирать слова обратно? Кажется, нет. Анджела не сводит с него глаз, потом вдруг вскакивает и убегает, хлопнув дверью. Свенсон трясет головой - словно не хочет, чтобы память об этом эпизоде засела в мозгу. Он знает только, что все испортил - своей упрямой тупостью и жестокостью. Что испортил? А что нужно было сказать? Ой, какое забавное совпадение! Я тоже о вас думал!
     Дверь отворяется. В кабинет заглядывает улыбающаяся Анджела.
     Она говорит:
     - Я забыла отдать вам вот это.
     Кладет на стол тоненький оранжевый конверт и снова исчезает.
     Свенсон заглядывает внутрь. Полторы странички. Что она имела в виду, сказав, что думала о нем всю неделю? Ему хочется, чтобы она вернулась. На этот раз у него хватит духу спросить, теперь уж он не станет отпускать идиотских реплик насчет завтрака. Ну да ладно, теперь у него хотя бы есть еще пара страниц, которые, возможно, скажут ему больше, чем их нескладная беседа.

     Вскоре после того, как погибли яйца, я получила новый кларнет. Мы тогда уже начали готовиться к рождественскому концерту. Известнейшие хиты Генделя в переложении для школьного оркестра. В мои обязанности входило вести деревянные духовые в "Аллилуйя". Как-то днем я поднесла к губам кларнет, дождалась своей очереди, вступила, но звук, вырвавшийся наружу, был столь мерзким и скрипучим, что пришлось прервать репетицию. Товарищи мои захихикали. Они решили, что я сфальшивила. Им давно не нравилось, что я - первый кларнет и хожу у преподавателя музыки в любимчиках.
     Мистер Рейнод сразу все понял. Ребята перестали хихикать, увидев, как он смотрит на меня - совсем как в моих мечтах смотрел в сарае. Я провела рукой по кларнету - мундштук остался у меня в ладони.
     После репетиции он попросил меня задержаться.
     - Кларнет можно починить, - сказал он. - Но ты достойна лучшего, чем этот убогий инструмент. Сегодня же пошлю заказ. А пока что возьмем для тебя кларнет в начальной школе.
     Это было в четверг. В понедельник он снова попросил меня остаться. Он протянул мне длинную узкую коробку.
     - Можешь открыть, - сказал он и, достав перочинный ножик, взрезал обертку. - Вот, пожалуйста.
     Кларнет, сверкающий золотом и черным деревом, лежал, как младенец Христос в яслях, заботливо обложенный мягкой кудрявой стружкой.
     - Какая красота! - сказала я. - Я понимаю, это школьный кларнет, но все равно, спасибо вам...
     - Испробуй его.
     Я поднесла кларнет к губам. Я смотрела поверх него на мистера Рейнода. Он протянул мне трость и глядел, как я ее облизываю. Я втянула щеки, вытащила ее изо рта. Во рту у меня пересохло.
     Стружка, прицепившаяся к кларнету, попала мне в волосы. Протянув руку, он смахнул ее.
     - Ты почему такая грустная?
     Я ему рассказала, что опыт провалился. Не вылупилось ни единого цыпленка. Он озадаченно меня выслушал и сказал:
     - Давай я как-нибудь к тебе зайду, посмотрю инкубаторы. Попробую разобраться, что там не так. Я же вырос на ферме. Кое-чего понимаю.
     - Ой, да что вы! Совершенно незачем! - Но именно этого

     На этом текст обрывается. Свенсон переворачивает страницу - посмотреть, нет ли чего на обороте. Ему вдруг - внезапно, ни с того ни с сего хочется скрежетать зубами и рыдать. Нет, лучше бы обойтись без зубовного скрежета. Он нащупывает больной зуб - это его отвлекает и даже доставляет удовольствие. Совершенно ни к чему раздувать из этой истории бог знает что. Надо просто позвонить ей и узнать, в чем дело.
     Но она еще не успела дойти до дома. Ну что ж, он тоже отправится домой.
     Свенсон едет домой. Идет к себе в кабинет. Лампочка на автоответчике мигает. Он так и знал. Анджела позвонила. Свенсон включает запись.
     - Пап? Ты дома? Это Руби. Позвони мне. Все в порядке, мне просто надо кое-что у тебя спросить.
     Молитвы Свенсона услышаны. Вот это по-настоящему важно, это и есть его жизнь. Что же он за чудовище - расстроился, что звонила не Анджела. Где же разгневанный Господь, чтобы швырнуть Свенсона в тот круг ада, где маются отцы, которым какие-то идиотки-студентки важнее собственных дочерей? Он больше не может притворяться - он подонок из подонков, недостойный называться человеком.
     Все это проносится у него в мозгу за те несколько секунд, пока автоответчик после гудка не говорит снова, на сей раз - ошибки нет - голосом Анджелы Арго.
     - Это Анджела. С текстом не все получилось. Вы, наверное, и сами это поняли. Э-ээ... Я просто хотела предупредить. Будьте добры, позвоните мне. До свидания.
     Свенсон, пришедший в ужас от того, как приятен ему этот звонок, проигрывает ее жалобное, умоляющее послание несколько раз. Он решает, что пока не станет стирать это сообщение у себя, но потом обязательно сотрет. Ему нравится, что можно в любой момент, когда он только пожелает, послушать ее голос. Ну, как будто поймал что-то, например, светлячка, принес домой, посадил в бутылку. Что же он за испорченный тип! На автоответчике ведь есть и сообщение Руби, и дочь ждет его звонка, она готова помириться, ей нужен его совет, его помощь, может, она просто хочет услышать его голос, а он набирает номер Анджелы.
     - Ой, привет! - говорит она. - Я так надеялась, что вы перезвоните. Вы, наверное, не смотрели, что я вам дала, я вас хотела предупредить. Главу я дописала, но мой компьютер сожрал последние пару страниц, и жесткий диск полетел.
     - Боже! - говорит Свенсон. - И много пропало?
     - Поначалу я решила, что все погибло. Но потом вспомнила, что есть дискета. Я каждый день сохраняю работу на дискете. Просто распечатать сейчас не могу.
     - Потрясающе! Каждый день, по-моему, никто не сохраняет. То есть все знают, что так положено, но...
     - А я привыкла. Я потому и позвонила, чтоб вы не думали, будто я тяну время. Мне просто очень хотелось, чтобы вы поскорее прочли. А по том я пришла домой и подумала: как странно, вот я написала про то, как у нее сломался кларнет, и мой компьютер полетел.
     - Так бывает, - говорит он. - Напишешь - и в жизни то же самое случается. Или наоборот, придумаешь что-нибудь, а оказывается, эта история на самом деле с кем-то произошла.
     - Точно, - говорит Анджела безо всякого выражения.
     Пауза затягивается надолго, и он решает, что отключился телефон.
     - Анджела?
     Она говорит:
     - Так что я пока писать не могу.
     - А компьютер можно починить?
     - В нашей дыре? Вряд ли. Их вообще никогда не чинят. Эти ребята, они как доктора. Берут с тебя кучу денег за консультацию и сообщают, что поделать ничего нельзя.
     - Вам нужен новый компьютер, - говорит Свенсон.
     - А то... - Опять пауза. - Знаете, я хотела попросить вас об одном одолжении, но вы можете просто сказать "нет". Я, по правде говоря, и не надеюсь. Так что - без обид. Мне нужно съездить в Берлингтон за новым компьютером. Отчим разрешил записать покупку на его кредитную карточку. Да, вот снова вам спасибо - это после разговора с вами. Что уж вы им про меня порассказали, не знаю, но сработало. Так что за компьютер я заплатить могу, но надо его выбрать. Проверить клавиатуру и все такое. Вот... В