"? - спрашивает Свенсон.
     - Как на собственный обед.
     - Извините, - говорит Свенсон. - Поверьте, я вовсе не хотел смотреть на вас, как на обед.
     Или она уже догадалась, что Лен не пожелал читать ее роман? Поняла, что с хорошими известиями Свенсон позвонил бы ей домой. Ее судьба на перепутье, и ему выпала завидная участь - сообщить, что переменится она к худшему. Нет, надо ей просто соврать. Свенсон в последнее время поднаторел во лжи.
     - Я оставил ваш роман Лену Карри. Он сказал, что чудовищно занят, но при первой же возможности его посмотрит. Естественно, может случиться, что он так и будет занят, а потом сделает вид, что прочел, и отошлет назад. - Это не совсем вранье. Он оставил роман Лену. Или еще где-то.
     - Когда я могу ему позвонить? - спрашивает Анджела.
     - Как вы провели День благодарения?
     - Отвратительно. Так когда будет уместно позвонить вашему издателю? Спросить, прочел он или нет?
     - Так не принято! - говорит Свенсон. - Думаю, ему это вряд ли по нравится. Боюсь, он тогда решит вообще его не читать.
     Анджела в недоумении запрокидывает голову, и Свенсону кажется, что в одной ноздре блеснуло что-то металлическое. Весь запал куда-то девается - из него будто воздух выпустили. Надо было с самого начала сказать правду. Теперь это сделать гораздо труднее.
     - Я вам солгал. Я не оставил рукопись Лену. Лен никогда не читает первых произведений. Так что дело вовсе не в вас. Вот если бы он прочел и сказал, что ему не понравилось...
     - Так я и знала, - говорит Анджела. - Знала, что, если у вас для меня хорошие новости, вы позвоните мне домой. Я так и чувствовала - случилось что-то ужасное.
     - Ничего ужасного тут нет. Слушайте, вы совсем молоды, да и роман еще даже не дописан. Кроме того, мы оба с вами знаем, что это не важно. Публикация, репутация, слава - все это значения не имеет, только работа...
     - Да пошли вы! - говорит Анджела.
     - Погодите! - Да как она смеет? Он оставил семью на праздники, полетел в Нью-Йорк - хотел оказать ей услугу, а эта дрянь говорит ему: "Пошли вы!" - Я вам тоже могу сказать: "Да пошли вы". Я уже сходил - отправился на Манхэттен на ланч с издателем, и тот вел себя так, будто я последнее дерьмо, да еще посоветовал мне написать воспоминания о детстве, обо всем том, что я уже описал в "Часе Феникса", только на сей раз он предложил мне выдать так называемую правду...
     - Что вы ему ответили? - спрашивает Анджела.
     - Я ничего подобного делать не собираюсь, - говорит Свенсон. - Я - писатель. Прозаик. У меня остались кое-какие принципы. - Позор какой! Откуда такой тон - резкий и напыщенный?
     - Если бы мне предложили опубликовать воспоминания, я бы их написала, - говорит Анджела. - Тем более если бы за это заплатили. Вам легко говорить о принципах - у вас есть теплое местечко, преподавательская должность на веки вечные. Вы вообще можете больше ни слова не написать, а времени на творчество - сколько пожелаете, у меня же, если я попаду в аптеку (со связями моих родителей, это лучший из возможных вариантов), времени писать просто не будет. И вы еще сидите и разглагольствуете о том, что ваши моральные устои не позволяют вам торговать своим драгоценным талантом!
     Анджела подходит к столу, наклоняется к Свенсону так близко, что он видит под слоем пудры проступившие на ее щеках красные пятна.
     - Не могу поверить, что вы это допустили! - говорит она. - Не могу поверить, что вы не стали за меня биться. Да я позволила вам себя трахнуть по одной-единственной причине: думала, вы поможете мне отдать роман тому, кто сумеет хоть что-то...
     У Свенсона такое чувство, будто душа отделяется от тела. Теперь-то ему ясно, чего он так панически боялся, но происходящее оказалось еще страшнее. Так бывает, когда ударишься, порежешь палец, ушибешь щиколотку: сразу понимаешь, что настоящая боль впереди, она пережидает, пока схлынет прилив адреналина и ты останешься с ней один на один.
     - Вот уж не думал, что дело обстоит именно так, - говорит он. - Не понял, что вы просто позволили мне себя трахнуть. Думал, мы оба этого хотели и с самого начала знали, что это случится.
     - Когда пойдете - сообщите, - говорит Анджела и пулей вылетает из комнаты.
     Свенсон слышит ее шаги на лестнице. Внезапно они смолкают. Она что, остановилась на полдороге? Может, хочет вернуться, извиниться? Нет, снова звучат шаги, они все тише и тише, вот и смолкли совсем.

***

     Во вторник Анджела на занятия не является. Свенсон предполагал, что она не придет. Но когда он входит и видит, что ее нет, поражается тому, как сильно его это задело.
     - Кто отсутствует? - спрашивает он нервно.
     - Анджела, - отвечает Макиша.
     Они знают, что он это знает, прочли по его лицу. Никто не забыл семинар перед Днем благодарения и страстную речь Свенсона в защиту таланта Анджелы. Теперь они про себя злорадствуют по поводу ее отсутствия. Она получила похвалу, которой добивалась, услышала то, что хотела услышать. К чему тратить драгоценное время на общение с теми, кто настолько ее ниже?
     Свенсон делает глубокий вдох.
     - Кто-нибудь знает, где она?
     - На ланче я видел ее в столовой, - говорит Карлос. - Она мне не сказала, что не придет.
     Клэрис говорит:
     - Я утром видела, как она выходила из общежития. - Она смотрит холодно и многозначительно, уж не намекает ли на тот случай, когда встретила в общежитии Свенсона.
     - Что ж, очень жалко, - говорит Свенсон бодрым тоном. - Интересно было бы услышать мнение Анджелы о замечательном рассказе Клэрис.
     Ему не следует употреблять слова типа "замечательный", не следует выказывать свое одобрение до того, как они выскажут свое непредвзятое мнение. Впрочем, пусть знают - Клэрис действительно написала вполне неплохой рассказ, неплохой для ее уровня. Свенсону нравится не только то, что делает Анджела.
     Рассказ Клэрис - о девочке, поступившей в интернат, о белой девочке, богатой, из Блумфилд-хиллз, которую поселили в комнате с чернокожей, дочерью пластического хирурга из Брентвуда. Они неплохо поладили. Но когда белая девочка приезжает домой на каникулы, родители принимаются расспрашивать ее о соседке по комнате, они якобы либералы, делают вид, что их просто интересует жизнь дочери, а на самом деле хотят выяснить, не зря ли они платят двадцать восемь кусков в год, - может, их доченька живет с какой-то юной хулиганкой из Уоттса. Замученная расспросами девочка выдает им то, чего, как ей кажется, они от нее ждут: рассказывает, что ее соседка и в самом деле была членом одной банды и ушла оттуда, когда ее товарищи совершили ужасное преступление. Естественно, она все выдумала, но, поведав эту историю родителям, понимает, что теперь ей никогда не пригласить свою соседку домой на каникулы. Родители ни за что не поверят, что она солгала, что никакой банды не было.
     - Клэрис, прочти нам какой-нибудь отрывок.
     Свенсону уже кажется, что он выдержит. Час пролетит незаметно, и он сможет наконец уйти из комнаты, где так часто бывала Анджела, из комнаты, в которой Анджелы нет.
     Клэрис листает текст, находит рассказ в рассказе, то место, где девочка лжет своим родителям.

     Я им рассказала, как однажды вечером моя соседка вдруг заплакала, как она заговорила вдруг про парня, который ей нравился, это был первый мальчик, с которым она поцеловалась, и он был членом банды, они хотели, чтобы она тоже туда вступила, и она готова была пройти какой-то очень опасный и противный обряд посвящения, но случайно узнала, что они совершили нечто совсем мерзкое - она даже отказалась сказать мне что.
     - Она и в самом деле тебе не рассказала? - спросила мама. - Или ты нам не хочешь говорить?
     Я ответила, что действительно ничего не знаю. Я могла и придумать что-нибудь, как придумала все остальное. Но им мне не хотелось этого рассказывать.

     - По-моему, хватит, - говорит Клэрис.
     Как всегда, наступает пауза, которую прерывает Макиша:
     - Ну давайте я! Слушайте, по-моему, очень круто. По-настоящему. Знаете, как я говорю? Белые всегда рады какую-нибудь гадость про нас узнать. - Макиша считает это похвалой. Жаль только, она упустила самое слабое в рассказе Клэрис - его очевидную политическую направленность.
     - А что думают остальные? - спрашивает Свенсон.
     - Лихо получилось, - говорит Карлос. - Мне понравилось.
     - А мне понравилась концовка, - говорит Дэнни. - Когда она, после того как наплела своим родителям с три короба, едет назад, к своей соседке.
     - Мне тоже! - соглашается Нэнси, которой нравится все, что нравится Дэнни.
     Кортни поднимает руку, перебирает пальчиками. Ногти у нее выкрашены в перламутрово-лиловый цвет и похожи на виноградины, прихваченные морозом.
     - Кортни! - обращается к ней Свенсон. - Пожалуйста, высказывайся. Руку можно не поднимать.
     - У меня одно малюсенькое замечание, - говорит Кортни. - Насчет банды. Может, нужно побольше подробностей, чтобы ясно было, это не какая-то абстрактная банда, а вполне конкретная?
     Неужели Кортни не понимает, что повторяет слово в слово то, что говорили в классе про ее рассказ? Студенты часто так попугайничают - воспроизводят совет, который дали им. Самое забавное, что Кортни, похоже, не чувствует того, что ложь, которой потчует девочка своих родителей, застольные беседы белых об ужасах жизни негритянских кварталов - все это сознательная пародия на ее собственный рассказ. Но вот что странно: Свенсон и сам только что это заметил. Он смущен, но ему еще и смешно. Студенты бросают на него с Кортни встревоженные взгляды. Пусть смотрят. Пусть волнуются. Какая разница, как пойдет занятие дальше? Может, пора дать этой шараде разгадку? Зачем делать вид, будто пристойный, но все равно посредственный опус Клэрис, построенный на ошибочных установках, можно каким-то образом улучшить? Он берет в руки текст, кладет его обратно на стол.
     - Так, наверное, с этим всё, - говорит Свенсон. - Кто-нибудь хочет что-нибудь добавить? - Это, собственно, не вопрос, не приглашение к разговору. Обсуждение закончено. - Увидимся через неделю.
     Он не спрашивает, чей рассказ будут обсуждать. Студенты разочарованы, особенно Клэрис, которая старалась и во многом преуспела, но до которой он не снизошел.
     - То есть как - всё? - говорит Карлос. - Тренер, мы только двадцать минут отзанимались.
     - Всё, - кивает Свенсон. - Вы свободны. Да что с вами такое? Если бы меня преподаватель отпустил пораньше, уж я бы не сидел и не глазел на него разинув рот.
     Медленно, нерешительно они собирают вещи, встают, одеваются.
     - Тренер, вам надо отоспаться, - советует Карлос. Клэрис ледяным тоном цедит: "Спасибо".
     - Всего! - говорит Кортни.
     Они гуськом уходят. Свенсону вспоминается одна история, которую ему рассказали в воспитательных целях, когда он только приехал в Юстон, - история про преподавательницу, которая стала появляться на занятиях под мухой, назначала студентам консультации на двенадцать ночи в мексиканском ресторанчике в Уинуски. Тех это настолько достало, что как-то раз, когда она вырубилась прямо на занятиях, они, уходя, напялили ей на голову бумажный пакет. Эта история всегда его очень успокаивала. Пока я не ухожу из класса в бумажном пакете, думал он, ситуацией я владею. Но сейчас, когда студенты один за другим идут мимо его стола, он понимает, что будь у них такой пакет, они бы не преминули им воспользоваться.

***

     У себя в кабинете Свенсон видит, что зеленый огонек телефона мигает. Наверняка это звонила Анджела: хочет объяснить, почему не пришла на занятие. Он нажимает кнопку и никак не может понять, почему вдруг Анджела заговорила мужским голосом с английским акцентом.
     Это Фрэнсис Бентам, сообщает, что ему необходимо срочно с ним повидаться, просит, как только он появится, перезвонить секретарше. Зачем он понадобился ректору? Ничего предосудительного он не совершал. Может, его выбрали учителем года, и ректор спешит сообщить ему эту радостную новость? Или назначили членом какого-нибудь комитета, что считается очень почетным, однако надо будет найти способ вежливо поблагодарить и сказать, что он такой чести недостоин. Нет, не нравится Свенсону это "необходимо". Мне необходимо срочно с вами повидаться. Когда тебе хотят сообщить, что ты выбран учителем года, про необходимость речи не ведут. Не нравится ему и "срочно" - как и то, что Фрэнсис Бентам звонит ему в кабинет. Не могла ли Клэрис сказать ректору, что видела Свенсона выходящим из комнаты Анджелы?
     Свенсон набирает номер. Назвавшись, он слышит "Ох!" секретарши, и беспокойство усиливается. Она говорит:
     - Завтра утром в девять вас устроит?
     Это тоже Свенсону не нравится.
     - Может быть, вам удобнее в девять тридцать? - спрашивает секретарша.
     - Нет, все отлично, в девять, - отвечает Свенсон.

***

     Кабинет ректора всегда навевает Свенсону мысли о некоем привилегированном лондонском борделе, где членам парламента предоставляются самые роскошные и изысканные апартаменты. Сценарий здесь разыгрывается "в личном кабинете начальника", и все, что произойдет между мальчишкой-хулиганом и справедливо возмущенным директором школы или же между справедливо возмущенной школьницей и лебезящим перед ней директором, случится в обстановке, призванной располагать к удовольствию: кожаные кресла, приглушенный свет, стеллажи с книгами, огромный красного дерева стол, над которым так удобно склоняться, и все это под присмотром воззрившегося с картины спаниеля, выпестованного в прошлой своей жизни в аристократическом клубе. Неужели никто не замечает, что на стенах кабинета ректора гуманитарного университета нет никаких произведений искусства, кроме портрета чьей-то чужой собаки?
     Бентам встает, пожимает Свенсону руку и, попросив секретаршу ни с кем его не соединять, закрывает дверь.
     - Тед, прошу садиться. - Он возвращается за стол. - Благодарю, что, хоть я и не предупредил вас загодя, сумели выбраться.
     - Да что вы! - говорит Свенсон. - В это время суток я всегда свободен.
     - Да, хорошо... Ну что ж, может, без предисловий, приступим прямо к делу? Вы сначала посмотрите - тут у меня кое-что имеется... - Бентам выдвигает ящик стола, достает магнитофон, ставит посреди стала - ровно между ними. Сначала Свенсон решает, что ректор хочет записать их разговор. Но Бентам нажимает кнопку, пододвигает магнитофон поближе к Свенсону. Сначала слышен только неразборчивый гул, затем звучит женский голос:
     "- Ненавижу, когда вы на меня так смотрите.
     - Как "так"? - спрашивает мужчина.
     - Как на собственный обед.
     - Извините, - говорит мужчина. - Поверьте, я вовсе не хотел смотреть на вас как на обед".
     Во время паузы Бентам смотрит на Свенсона. В его взгляде, обычно иронично-удивленном, читается явное презрение. Ну хорошо, если вам нужно, Свенсон готов признать: голос на пленке его. А второй - Анджелы Арго. Откуда у них эта запись? Он слушает зачарованно - точно не знает, что будет дальше.
     "- Я оставил ваш роман Лену Карри, - произносит голос Свенсона. - Он сказал, что чудовищно занят, но при первой же возможности его посмотрит. Естественно, может случиться, что он так и будет занят, а потом сделает вид, что прочел, и отошлет назад.
     - Когда я могу ему позвонить? - спрашивает Анджела".
     На пленке какой-то шорох. Что-то, очевидно, стерли. Наверное, некие ключевые слова, из которых ясно, что разговор на самом деле совсем о другом.
     "-Да пошли вы! - говорит Анджела.
     - Погодите! - говорит Свенсон. - Я вам тоже могу сказать: "Да пошли вы". Я уже сходил - отправился на Манхэттен на ланч с издателем, и тот вел себя так, будто я - последнее дерьмо, да еще посоветовал мне на писать воспоминания о детстве, обо всем том, что я уже описал в "Часе Феникса", только на сей раз он предложил мне выдать так называемую правду..."
     Снова пропуск. Потом Анджела говорит:
     - Не могу поверить, что вы это допустили! Не могу поверить, что вы не стали за меня биться. Да я позволила вам себя трахнуть по одной-единственной причине: думала, вы поможете мне отдать роман тому, кто сумеет хоть что-то...
     - Вот уж не думал, что дело обстоит именно так, - говорит Свенсон. - Не понял, что вы просто позволили мне себя трахнуть".
     На пленке снова только шорохи, затем раздается звук хлопающей двери. Шаги на лестнице. Какая аппаратура чувствительная - записались даже шаги в коридоре. И тут только до Свенсона доходит: магнитофон был на Анджеле. Шаги замирают. Свенсон вспомнил: он тогда еще подумал, что она замялась потому, что решала, не вернуться ли назад. А оказывается, просто запись останавливала.
     Бентам выключает магнитофон.
     - Господи Иисусе! - говорит Свенсон. - Оказывается, эта юная сучка явилась на консультацию оснащенная аппаратурой.
     Бессмыслица какая-то. Зачем Анджела это устроила? Почему она решила отомстить за то, чего еще не случилось? Ведь не знала перед их встречей, что с Леном у него ничего не вышло, и эта разоблачительная запись... она была, пожалуй, преждевременной. Нет, теперь он вспоминает, как Анджела сказала, что уже знала и все поняла по тому, что он не позвонил. Но как же она могла быть настолько хладнокровной, как умудрилась просчитать заранее, что стоит обзавестись доказательствами, которые могут пригодиться позже? Доказательствами чего? Зачем они могут пригодиться? Что Анджела затеяла? Решила его шантажировать - чтобы он ее не кинул, чтобы снова переговорил с издателем? Тогда почему она не послала эту запись ему? Почему отдала ее Бентаму?
     - Вот сучка... - повторяет Свенсон, других слов у него сейчас просто нет.
     Бентам деликатно морщится. Уставившись в потолок, он говорит:
     - Тед, возможно, еще не время, но напоминаю: все, что вы скажете, может быть использовано против вас.
     - Понятно, - отвечает Свенсон. - Я что, арестован? Вы мне зачитываете права Миранды ?
     - Миранды? - Может, Бентам решил, что это женское имя? Что так зовут еще одну студентку, с которой Свенсон встречается?
     - Мои законные права. Мы, американцы, находимся под защитой нашей Конституции.
     - Ах, да, - кивает Бентам. - Конечно-конечно. Тед, эти улики, - он показывает на магнитофон, изображая на лице подобие сочувствия, - чертовски серьезны.
     - В каком смысле?
     - А вот это уже зависит от вас. - Бентам переплетает пальцы. - У нас есть несколько вариантов. Дело весьма неприятное, так что давайте я сразу все выложу. Студентка обвиняет вас в сексуальных домогательствах. Грозится привлечь к судебной ответственности университет. С учетом того, что она предъявила, я полагаю, вам следует подумать об отставке. Это был бы лучший выход для всех нас. Понимаете, старина, я не стал бы просить вас об этом только ради университета. Я бы сказал: хотите драться - вперед, деритесь. Но вы подумайте о своей семье, о своей репутации.
     "Старина"! Свенсон и не предполагал, насколько противны ему эти академичные британцы, их напускная, словно "Мармайтом" намазанная, politesse. Какого ответа ждет от него Бентам? Слушаюсь, сэр. Сию минуту, только бумаги из кабинета заберу. А где же справедливость? Свенсон не виновен. Это Анджела потащила его в "Компьютер-Сити", Анджела заманила к себе в комнату, Анджела задрала юбку. Да, конечно, он мог отказаться. Просто сказать "нет". Ему известно про разницу положения преподавателя и студентки. Но здесь дело было не в этой разнице. Дело было в страсти. Скажем так, они взаимно соблазнили друг друга. Ему неловко даже позволить себе подумать, что дело было в любви. И не станет он так думать, во всяком случае в присутствии Бентама.
     - А каковы же так называемые варианты? - Он тоже переплетает пальцы - подсознательно копирует Бентама.
     - По-видимому, - говорит Бентам, - нам придется созвать комиссию, которая будет во всем разбираться. Собирать свидетельские показания. Беседовать со студентами. Комиссия составит заключение, даст рекомендации. Затем, если понадобится, будет устроено слушание дела. Могу предположить, что понадобится. - Он опять кивает в сторону магнитофона. - И так далее,