Свенсон наспех записывает на листочке бумаги шифр Акерли, после чего якобы случайно выдвигает соседний ящик и находит карточку "Арго, Анджела. "Анджела-911". Напечатано автором". В воздухе ни единой лишней молекулы кислорода - все насквозь пропитано плесенью. Он проводит пальцем по корешкам книг, находит брошюру, прошитую алой нитью, и тут же отдергивает руку, словно дотронулся до раскаленного железа. Легкие сжимаются и ему перестает хватать воздуха. Он берет себя в руки, выуживает книгу - книжонку - с полки. Понятно, с чего Бетти так распсиховалась. На обложке заглавие: "Анджела-911" алыми буквами. Под ним компьютерная фотография - Венера Милосская с грубо подрисованными руками. Одна рука прикрывает лобок, другая держит телефонную трубку.
     Свенсон слышит (или ему мерещится?) шаги, замирает, прислушивается. Смотрит в проход между стеллажами. Книжка дрожит в руках. Он открывает первую страницу, там посвящение "Моим маме и папе". Как это мило - посвятить непристойные стихи об инцесте и сексе по телефону своим родителям. Он закрывает книгу. Кто-то идет? Или это потрескивают старые стеллажи, скрипит под их тяжестью пол?
     Свет здесь тусклый, читать невозможно, но в зал он выходить не решается - вдруг там кого-нибудь встретит, до полки далеко, обратно не поставишь. Он ставит книжку на место, идет искать Акерли, находит, возвращается за брошюрой Анджелы, прячет ее под томик Акерли. После чего направляется к столу в самом дальнем углу - сюда никто никогда не заглядывает.
     Он листает страницы, находит первое стихотворение и читает:

     Я отец четырех дочерей.
     Три из них уже спят,
     А четвертая ждет меня.
     Вот я вам и звоню.
     Вы что, спите? Не спите! Слушайте!
     Я все думаю об ее упругих грудках.
     Моя рука у нее между ног.
     Ее бедра вздымаются вверх.
     Вы что, спите? Слушайте!
     Я слышу ее стон -
     Так она ворковала в младенчестве,
     А теперь этот стон для меня, он мой.
     Ее косточки тонкие, словно птичьи.
     Я осторожно ложусь на нее,
     и пенис упирается ей в гладкое бедро.
     Вот я вам и позвонил.
     Вы слушайте! Не спите. Слушайте.
     Я же сказала, я не сплю.
     Я жду, я жду тебя.
     Ты меня так возбуждаешь.
     Представь, что ты лежишь на мне.
     Представь, что я - твоя дочь.

     Ну что ж, она не Сильвия Плат. Хорошо, что проза у нее настолько лучше стихов. Свенсон готов выдать еще сколько угодно обидных замечаний, но прекрасно понимает: все это лишь попытки отвлечь себя, не думать о том, почему это у него случилась эрекция. Ну что он за чудовище? Возбудился, прочитав стишки про инцест, про совращение невинной девчушки! Все эти годы он морочил себе голову своими так называемыми нравственными принципами, интенсивной внутренней жизнью, обязанностями - он же учитель, муж, отец, да, отец, воспитывающий дочь. А если бы кто-то проделал такое с Руби? А если бы с Анджелой?
     Да Свенсон просто нелюдь! Животное. Дикий зверь. Он судорожно скрещивает ноги, закрывает глаза, делает глубокий вдох. От книжной пыли у него начинается кашель. Так, вспомни о раке легких! Сколько лет ты курил! Ну вот, кажется, эрекция потихоньку спадает. Нужно просто успокоиться. Хватит себя уничтожать! Эрекция - не такое уж тяжкое преступление, это же не изнасилование, не домогательство. Даже католики не считают, что дурные мысли так же греховны, как дурные дела. В старших классах, когда на скучнейших уроках математики у него случалась эрекция, он представлял себе, что его родители умерли. А теперь-то они действительно мертвы, и сам он умрет, и Шерри, и Руби. О, срабатывает отлично! Безотказный антиафродизиак.
     Собственно говоря, член у него встал не из-за стихов Анджелы, банальных, в сущности, по содержанию. И не потому, что написаны они студенткой, которую он знает лично, девушкой, о кое-каких сторонах натуры которой он бы и не догадался - а может, догадался бы, но был предусмотрителен и гадать не пытался. Ему сорок семь лет, и опасность сексуальных эксцессов почти миновала. Столько лет ему удавалось отделываться легким флиртом со студентками, причем прехорошенькими, и было бы безумием сойти с дистанции перед самым финишем ради этой пигалицы Анджелы Арго. Нет, причина эрекции не стихи. И точно уж не Анджела. Все дело в атмосфере - душная библиотека, нравственные табу, сама тема секса, как ни банально она преподнесена, и где - в этом унылом, аскетичном храме мудрости.
     Он хочет прочитать остальные стихи. Только не здесь, не среди этих пыльных книг. Дома все по-другому. Чище. Спокойнее. Одна загвоздка - как пронести книгу мимо Бетти Хестер.
     Может, просто ее украсть? Он окажет Бетти, да и Магде услугу. Почему он не прихватил с собой портфель? Можно сунуть книгу под мышку и вынести через центральный вход. Только с его-то везением наверняка окажется, что она намагничена, сработает сигнализация, которую установили несколько лет назад - питали идиотские надежды на то, что студенты будут воровать книги. Магда сказала, что Анджела ворует книги. А теперь этим, похоже, займется и Свенсон.
     Он хочет заполучить эту книгу. Ему необходимо ее прочесть. Только никак нельзя брать ее на абонемент - запись об этом будет навеки внесена в компьютер. Может, сделать ксерокс? Там всего страниц пятнадцать-двадцать. Обрадовавшись, что нашелся такой простой выход, он спешит вниз, но по дороге вспоминает копировальный аппарат стоит рядом с каталогом и его отлично видно от стола Бетти. Так, ксерокс отпадает. Главное - сохранять спокойствие. Не встречаться взглядом с Бетти, дать ей жестом или отсутствием оного понять, что он принес эту брошюру с собой, а теперь уносит домой.
     Уголком глаза он замечает, что Бетти за столом нет. Но тут из-за стеллажей со справочниками Бетти кричит:
     - Тед! Сию секунду подойду!
     Разве соблюдение гробовой тишины не входит в ее профессиональные обязанности?
     Свенсон выдавливает из себя улыбку. Только не впадать в панику. Он взял на себя труд проверить, над чем его ученица работала в прошлом году, на что он имеет полное право, более того, это говорит о его исключительной ответственности. Что это на него нашло: уважаемый писатель, преподаватель университета испугался, не пристыдят ли его за то, что он вздумал почитать какие-то дилетантские скабрезные стишки! Будто мальчишка, которого поймали с порножурналом.
     Бетти берет Акерли, Свенсон украдкой перекладывает книжку Анджелы в другую руку. Это его. Он этого никому не отдаст. И Бетти это не касается.
     - Тед!
     - Да? - Он тянет время.
     - Где твоя карточка?
     - Ой! - Он отворачивается, чтобы Бетти не заметила "Анджелу-911", свободной рукой шарит по карманам, достает бумажник.
     - "Моя собака Тюльпан"? Название незнакомое.
     - Профессор Мойнахен посоветовала почитать, - говорит он. И непонятно зачем добавляет: - Мои ученики словно сговорились - пишут рассказы про людей, которые проникаются неподобающими чувствами к своим домашним животным. - Ну зачем он об этом?
     - Да, наверное, и такое бывает. - Бетти проверяет книгу и, удовлетворенная выданной компьютером информацией, отдает Акерли Свенсону - все в порядке, можете идти.
     - Спасибо тебе. - Свенсон говорит это с пылом - имитирует дружеское прощание.
     И тут Бетти голосом учительницы начальных классов, велящей положить ей на стол шпаргалку или выплюнуть жвачку, спрашивает:
     - А эту?
     Свенсону бы сказать: "А это моя". Он не обязан ей ничего показывать. Но он протягивает книгу. Немой вопрос - выражением глаз, жестом: он что, просто забыл или не хотел ее предъявлять? Во взгляде Бетти мелькает тень подозрения, но тут же улетучивается. Бетти берет брошюру, они оба рассматривают обнаженную Венеру Милосскую, прикрывающую срам и беседующую по телефону.
     - О! Кажется, я знаю автора. Она твоя студентка?
     - То-то и оно, - благодарно кивает Свенсон.
     - Ей повезло.
     У Свенсона в глазах слезы облегчения. Сколько событий за день - ланч с Магдой, потом этот инцидент с самим собой, там, за стеллажами. Слава богу, милейшая Бетти своим поведением его успокаивает, дает понять, что нет ничего извращенного или постыдного в желании прочесть книгу, написанную студенткой.
     Бетти заносит данные в компьютер, отдает книжку ему. Он едва сдерживает себя - ему хочется поскорее, пока она на передумала, схватить томик, сунуть в портфель.
     - Как Шерри? - интересуется Бетти. Кажется, об этом она уже спрашивала.
     - Отлично, - во второй раз отвечает Свенсон.
     - А Руби?
     - Отлично.
     - Передавай им привет.
     - А ты - своим, - говорит Свенсон.

***

     Когда ректор Фрэнсис Бентам открывает дверь своего викторианского особняка на Мэйн-стрит, Свенсона и Шерри окутывают клубы едкого дыма.
     - Добро пожаловать в крематорий, друзья! - приветственно машет рукой Фрэнсис. - Входите, если отважитесь! Но предупреждаю: обстановка накалена до предела. Высокие технологии и кулинарное искусство сошлись в последней схватке.
     - Что-то горит? - спрашивает Шерри.
     - Наш ужин, - сообщает Фрэнсис. - Видно, надо было провести полевые испытания нашей новой "Дженн-Эр". Первый блин комом. Эти встроенные грили - с ними замучаешься. Наверное, что-то с воздушным клапаном. Только я положил сосиски на решетку, они стали взрываться как петарды.
     Свенсон с Шерри украдкой обмениваются взглядами. Так тебе и надо, думают они.
     Фрэнсис подает гостям исключительно жареное мясо. Во-первых, потому, что, даже живя в дикой вегетарианской колонии, упорно придерживается британских традиций; во-вторых, обожает издеваться над любимым занятием всех американцев вообще и университетской профессуры в частности - борьбой за здоровый образ жизни.
     Свенсон любит говядину. И всегда ест с удовольствием, тем более что дома ее подают нечасто. Он определенно предпочитает мясо студенистым запеканкам с цуккини, которыми потчуют на университетских ужинах. Однако Свенсон полагает, что не следует подчеркивать свое положение посредством выбора блюд. Кому какое дело до твоей должности? Ректор у себя на ужине подает то, что пожелает. Хочешь - ешь, хочешь - сиди голодный. Тут Свенсон вспоминает про зуб, надо бы его вылечить, таких пиршеств плоти бедняге не выдержать. Он щупает зуб языком. Жевать придется другой стороной.
     Раньше они с Шерри всегда ходили на университетские ужины, но после рождения Руби много сидели дома, а теперь и охота пропала, да и приглашают их редко. В общине вроде юстонской если отказываешься от приглашений, на короткое время становишься самым желанным гостем. Но довольно скоро интерес угасает, и тебя просто перестают приглашать.
     Давненько они не участвовали в подобных мероприятиях. Убийственные беседы, пошлые до предела. Неужели и правда миссис профессор Икс видела сегодня утром на кормушке красноголовую гаичку? В самом ли деле профессор и миссис Зет заказали двойной спальный мешок, а одинарный, присланный по ошибке, отправили назад? Сплетни - от умеренно гнусных до злонамеренных и жестоких. А эта отвратительная еда - да, было десятилетие, когда домохозяйки открыли для себя радости оливкового масла, чеснока, паэльи, жареных куриных грудок, фалафеля, но теперь бал правят аскеты-вегетарианцы, от которых ничего, кроме соевого сыра и поддельных сосисок, не дождешься.
     Свенсона сюда не заманишь, но как назло, когда позвонила секретарша ректора, к телефону подошла Шерри. Шерри считает, что обижать коллег - все равно что самому рыть себе могилу. Мало ли о чем придется попросить. И игнорировать приглашения Бентама ни в коем случае не следует.
     Свенсон напрочь забыл, что прием назначен на сегодня, поэтому был избавлен от мук ожидания, однако теперь вынужден испить чашу до дна. Хозяин проводит Свенсона и Шерри через огромную викторианскую дверь, по бокам которой Марджори Бентам понавесила каких-то национальных ковриков, притащенных с конференций в странах третьего мира. Дом обставлен на манер английского загородного особняка, он, как и положено, слегка обшарпан - тут уж постарались трое детишек Бентама, спортивного вида здоровяки, резвые, как породистые щенки: один теперь учится в Принстоне, другой - в Йеле, третий - в школе-интернате. Сегодня вечером детали неряшливо-аристократического быта затуманены дымом. Бентам откашливается, тем самым позволяя, даже предлагая Свенсону и Шерри, напитав свои легкие летающими в воздухе ошметками пережаренного белка, последовать его примеру.
     - У нас без церемоний, - говорит Бентам. - Пристройте свои пальто вон там. Я бы вам помог, да вот... - Он демонстрирует свои руки в заляпанных жиром резиновых перчатках.
     Раньше ответственность за ужин несли жены, но теперь зачастую обязанности кухарки берут на себя мужчины, предупреждающие все возможные обвинения в феминизации тем, что кухню объявляют своей территорией и никого к ней не подпускают. Такие мужчины - Фрэнсис Бентам из их числа - с поварешкой наперевес рады продемонстрировать гостям, что это исключительно мужское занятие.
     С чего это Свенсон так взъелся? В чем виноваты эти люди? Скучная вечеринка - не преступление. Они же не снимают на видео детское порно. Можно посмотреть на это глазами Чехова - и увидеть сборище заблудших душ, которые изо всех сил стараются сделать вид, будто в этой глухой провинции они вовсе не заедены тоской и скукой. Чехов бы сострадал им, а не судил, как делает Свенсон. И кто он такой, чтобы их судить? Сомнительный тип, у которого член встает даже на эротические стишки юной студентки.
     Стоило вспомнить про инцидент в библиотеке, и ему тут же кажется, будто кожа у него липкая, словно клеем вымазанная. А что, если кухонная гарь к нему пристанет? И он представляет себя персонажем из Готорна, чей грех обнаруживается на факультетском приеме. А какое, собственно, преступление он совершил? Взял почитать чьи-то стихи? Он же не кинулся, придя домой, в кабинет, не упивался ими тайком. Они лежат там, где он их оставил, - на письменном столе.
     Кстати, о Готорне... Вот и Джерри Слопер - мистер Американская Литература, его багровое лицо едва виднеется в едких клубах дыма. Кого еще Бентам пригласил? Ну должен же быть кто-то помимо сотрудников английской кафедры. Ректор ведь любит звать новых людей, ежели таковые в Юстоне появляются. Идучи сюда, Свенсон втайне надеялся, что Бентам пригласил Амелию Родригес, весьма сексапильную сурового вида пуэрториканку, которая недавно возглавила новую кафедру - латиноамериканской культуры. Вечно недовольная Амелия привнесла хотя бы экзотическую нотку, была бы надежда получить - пускай мазохистское - удовольствие: все гости по очереди пытались бы ее развлечь, и ни один бы в этом не преуспел.
     Но Амелии среди собравшихся в гостиной нет: на диванах и в креслах - знакомые всё лица, попивают коктейли, закусывают крекерами, намазанными какими-то фекалиями. Одному богу известно, сколько уже принято водок и двойных виски. От говядины, они, может, и воздерживаются, но святого не тронь.
     - "Мармайт" ! - восклицает Бернард Леви, пожилой спец по восемнадцатому веку. - Я ж его последний раз ел в Оксфорде, в свой wunderyahr !
     - Вам нравится? - спрашивает Мардж Бентам. - Американцы его почему-то не любят. - Ремарка Леви воодушевила Мардж: она хватает с блюда два печенья и машет ими перед носом Свенсона и Шерри с таким видом, что ясно - отказа не примет, и они спешат отведать угощение.
     "Мармайт"! Неужто садизму Бентама нет предела? Что последует за этим - холодец из телячьих ножек? Пирог с почками? Если Марджори известно, что большинство американцев, вернее, большинство нормальных людей "Мармайт" терпеть не может, то почему это единственная закуска? Свенсон храбро отправляет свой крекер в рот целиком и очень старается проглотить ошметки отрубей, склеенных мерзкой соленой пастой, не поморщившись. Остальные гости пристально следят за тем, как он это будет глотать.
     Итак, кто же лицезреет смертельный трюк, исполняемый Свенсоном? Бентамы, Джерри Слопер, Бернард Леви, престарелый Ангофайл с супругой, многострадальная Рут. Дейв Стеррет - викторианство - и его дружок Джейми - постструктурализм. Кремовые розочки на торте - неизменная поклонница Свенсона Лорен Хили, отъявленная феминистка и председатель Женской лиги. Он счастлив видеть Магду - его безумный взгляд, мечущийся по гостиной, с радостью выхватывает из толпы единственное родное лицо. Но радость сменяется легким беспокойством, причины которого он осознает не сразу: ах да, сегодняшний ланч, стихи Анджелы.
     - Дружище, это надо немедленно запить, - советует Бентам.
     - Водкой. Двойной. Будьте добры. - Свенсон чувствует, как Шерри буравит его взглядом. Ну и пей свое белое вино.
     Опасения Свенсона подтвердились - здесь только английская кафедра. Все предсказуемо, никаких неожиданностей, никакой интриги. Спокойно, это всего-навсего ужин, не смерть же, не вечные же муки. Состав гостей указывает на то, что собрались здесь не для удовольствия, а для дела: ректор устраивает смотр одного из своих подразделений. Бентам будет задавать глубокомысленные вопросы и вполголоса отпускать сочувственные реплики, а они кинутся по очереди перерезать себе горло, и кто-то будет чересчур зажат, кто-то излишне наивен, кто-то чрезмерно ответственен, и даже штатные сотрудники испугаются за свои должности, а Бентам будет сидеть и смотреть, как отвратительно они себя ведут.
     Дым потихоньку рассеивается, минуты дружеского единения перед лицом стихии подходят к концу. И вот они наконец могут увидеть друг друга в истинном и крайне нелицеприятном свете.
     - Присаживайтесь, - говорит Бентам.
     Свободны только два места - кресло времен королевы Анны и довольно широкий пуф. Свенсон и Шерри устремляются к пуфу.
     - Привет, Тед! - говорит Берни Леви.
     Предполагается, что Свенсон забыл, как двадцать лет назад Берни, боевой задор которого тогда еще не иссяк, выступал против кандидатуры Свенсона, заявляя, что писатель и кафедра литературного творчества университету ни к чему. Какая тут кафедра - всего-то Свенсон да Магда. Не о чем было Берни беспокоиться. Жаль только, что Берни проиграл. А то остался бы Свенсон в Нью-Йорке.
     - Вот и наш творец! - говорит Берни. - Как тебе пишется, старина?
     - Привет, Шерри, - сурово роняет Рут Леви.
     - Привет, Рут, - отвечает Шерри.
     - Спасибо, нормально, - говорит Свенсон.
     - Роман продвигается? - спрашивает Дейв Стеррет, самый милый человек из здесь присутствующих, которого ежедневно мутузит его дружок-садист, постструктуралист Джейми.
     - День на день не приходится. - Неужели это Свенсон сказал? Да, достаточно здесь появиться, и тут же цепляешь вирус неистребимой пошлости.
     - Творческая работа - это подвиг, - говорит Рут Леви. - Требует полной отдачи.
     Постструктуралист Джейми мечет в безобидную идиотку Рут свирепые взгляды, а Лорен Хили, готовая в любой момент броситься защищать старушку от мужчин-шовинистов, сурово уставилась на Джейми.
     - Можете рассказать, над чем вы сейчас работаете?
     Джейми что, шестым чувством уловил, что Свенсон не работает? И вообще, какое Джейми дело? Он ненавидит книги, или, как он их называет, тексты. Особенно он ненавидит писателей, наваливающих кучи бумажного дерьма, которые ассенизатор Джейми вынужден убирать.
     С тех пор как Джейми зачислили в штат, он не дает себе труда скрывать презрение, которое питает ко всем остальным преподавателям. Исключение составляет Дейв - в него Джейми влюбился, едва попав в Юстон. Странно все-таки, что Берни Леви, выступавший против зачисления в штат Свенсона, с таким радушием приветствовал Джейми, оказавшегося гадюкой, которую они пригрели у себя на груди. Джейми не преминул сообщить, что книг Свенсона никогда не читал и не собирается, но время от времени интересуется его более знаменитыми и удачливыми собратьями по перу. Любит спросить, почему того или иного так перехваливают.
     - Вот почему расспрашивать писателя о его творчестве считается верхом неприличия? - говорит Джейми.
     - Пойду помогу Мардж, - заявляет Лорен. - Бедняжка там, наверное, одна замучилась.
     Да, дейст