думал о том, что, когда дочь повзрослела - внезапно, в одну ночь, - это его озадачило, смутило, обидело. Он стал держаться от нее будто на расстоянии - так отступают в сторону, чтобы не столкнуться в тесном коридоре. Они по-прежнему целовались и обнимались, но словно по обязанности, через силу. Как объяснить ей, да и себе самому, что же произошло? Нечего удивляться, что она сердится на него, ведь он отдалился от нее именно тогда, когда был нужнее всего.
     - Я читала про наследственные заболевания. Ты же знаешь, дедушка был не вполне здоровый человек.
     Свенсон облегченно вздыхает. Только... кого это она называет дедушкой? Дедушка? Ей известно, как умер его отец. Когда ей было лет десять-одиннадцать, она потребовала все ей рассказать. Свенсон и Шерри так и поступили - рассказали, но в мягкой форме.
     Уж не решила ли Руби, что в ней проявились черты, унаследованные от безумного папаши Свенсона? Свенсон никогда не замечал и намека на это. Но сейчас он тронут, тронут тем, что она называет его отца дедушкой. Пора рассказать ей всю правду о дедушке - начистоту, правдивее, чем в романе. Руби это важнее, чем кому-либо еще.
     - Можем поговорить об этом, - предлагает Свенсон. - Ты когда до мой собираешься?
     - На День благодарения, - отвечает Руби. Ах да, конечно.
     - Зачем столько ждать? Ты же от нас всего в сорока милях. Я могу приехать. Пообедаем вместе.
     - До Дня благодарения всего две недели, - говорит Руби.
     Что ж, он ее вполне понимает. Ей хочется чувствовать себя независимой, студенткой университета, уехавшей из дому и возвращающейся только по праздникам. Он надеется, что не слишком на нее давил, что не вспугнул ее своим энтузиазмом. Ну и денек - сплошные беседы с женщинами.
     - Жду с нетерпением, - говорит он. Снова пауза. Руби, когда звонила, сказала, что хочет его о чем-то спросить. - Что случилось-то?
     - Обещаешь, что не будешь злиться?
     - Обещаю.
     - Мне позвонил Мэтт Макилвейн. Помнишь его?
     - Конечно помню. Что ему надо? - В голосе Свенсона звенит металл. Это нужно прекратить. Немедленно. Но... сколько раз корил он себя за то, что посмел вмешаться в жизнь Руби! Сколько раз говорил себе, что пусть бы хоть с Джеком Потрошителем встречалась, лишь бы от отца не отворачивалась.
     - Не знаю, - говорит Руби. - Он оставил сообщение на автоответчике, просил перезвонить. Но у него сменился номер, а в справочной университета отвечают, что новый в их телефонную книгу не внесен.
     Разве студентам разрешено скрывать номера своих телефонов? Наверное - особенно тем, кого домогаются дружки-наркоманы и папаши обесчещенных ими девственниц. Все, довольно! Это тот самый шанс, которого так ждал Свенсон, шанс все исправить.
     - Я встречаю его в университете, - говорит Свенсон. - Не часто, но встречаю.
     - Он один? - спрашивает Руби.
     - Как перст, - лжет Свенсон. - Я узнаю для тебя его номер. Попрошу его тебе еще раз позвонить.
     - Спасибо огромное! Маме привет передавай. Мы с тобой обязательно поговорим. Встретимся в День благодарения.
     - Целую! - Свенсон говорит это с таким пылом, что пугается - а вдруг она передумает?
     - Ну все, до встречи.
     - До встречи, - отвечает Свенсон.
     Свенсон вешает трубку. Он чувствует себя сказочным героем, которому удалось, соблюдая все наказы и запреты, выбраться из заколдованного леса. Но все кажется таким зыбким, ненадежным, будто он проходит еще одно, последнее испытание, и не выдержи он его - Руби нарушит обещание и не вернется домой.
     Поэтому, выглянув в окно и увидев идущего по двору Мэтта Макилвейна, он почти уверен - Мэтта вызвал он, прибегнув к помощи сверхъестественных сил. На чистом адреналине Свенсон пулей несется вниз.

***

     Ему кажется: если он не догонит Мэтта, Руби об этом обязательно узнает и не приедет на День благодарения домой. Если повезет, он успеет догнать Мэтта.
     Но Мэтта уже нет. Свенсон мчится по кампусу. Счастье его дочери зависит от этой встречи. Он замечает Мэтта на противоположной стороне улицы: тот заходит в "Мини-март", выходит с пачкой сигарет. Останавливается у бензоколонки - слишком близко, это же опасно! - прикуривает и идет дальше. Свенсон почти поравнялся с ним - их разделяет только Норт-стрит. Свенсон прячется в аптеке, наблюдает за Мэттом через стеклянную дверь.
     Мэтт бредет по лужайке, где стоят пара скамеек и скульптура, дар Юстонского университета городу, - двухтонный стальной тарантул, творение Ари Линдера, того самого Ари Линдера, который устроил Анджеле разнос за то, что американским символом она посчитала обед из "Макдоналдса". Поделом этому самодовольному кретину - плод рук его обрел свое истинное назначение: на Хэллоуин городская детвора забавляется, закидывая сей монумент тухлыми яйцами.
     Итак, Свенсон шпионит за Мэттом. Он ждет кого-то? Зачем встречаться здесь, ведь в кампусе полно таких же скамеек, рядом с каждой клумба и табличка с именем выпускника университета, пожертвовавшего средства на благоустройство парка? Да незачем, разве что встречаешься с кем-то тайком. С дружком-наркодилером. С несовершеннолетней красоткой.
     Свенсон поднимает воротник и с напускной небрежностью направляется к Мэтту. Тот видит его и так пугается, что Свенсон уверен: точно, либо наркотики, либо малолетка. Впрочем, основания для беспокойства у Мэтта имеются. Разговор с папашей, угрожавшим вышвырнуть тебя из университета, если ты не прекратишь встречаться с его дочерью, забыть трудно. Свенсон до сих пор помнит, как вытянулось лицо Мэтта, когда до него стал доходить смысл того, что ему говорили.
     Свенсон вынужден ломать комедию, притворяться, будто Мэтта он только что заметил. Итак, удивление, замешательство, а на смену им - решение держаться дружелюбно и корректно.
     - Мэтт! - говорит он. - Как поживаете?
     - Благодарю, сэр, нормально, - отвечает Мэтт. Это "сэр" бесит Свенсона, как бесит его улыбочка Мэтта - глуповатая, якобы приветливая, а в уголках рта притаилась злоба.
     - Как учеба?
     - Отлично, сэр. Все хорошо, спасибо. А у вас как дела?
     - Замечательно, - говорит Свенсон.
     Тут внимание Мэтта привлекает нечто за плечом Свенсона. Свенсон оборачивается и видит, что к ним идет Анджела.
     - Анджела, привет! Как ты? - говорит Мэтт. - Как занятия?
     - Тоска зеленая. Сплошное занудство. Кроме вот его семинара.
     - Ах да, - говорит Мэтт, - вы же писатель. Свенсон не может удержаться и сообщает:
     - Анджела - моя лучшая ученица.
     - Ну да, - говорит Анджела. - На следующей неделе соученички мне вломят.
     - Держись, - говорит Мэтт. - Удачи тебе.
     - Да не так это ужасно, - говорит Свенсон. - Уверен, все пройдет отлично.
     - Да уж, - усмехается Анджела. - Ладно, мне пора. Иду в аптеку - купить затычки для ушей к следующему семинару.
     Мэтт удивленно смотрит на Свенсона.
     - Это я ей посоветовал.
     - Шучу, - говорит Анджела. - Иду за тампаксами. И кассету надо сдать.
     Она показывает кассету Свенсону. "Голубой ангел". Анджела со Свенсоном смотрят в глаза друг другу.
     - У вас хороший вкус, - говорит Свенсон.
     - Крутой фильм, - отвечает Анджела. - Только слишком тягучий.
     - Вот уж не думал, что его можно взять в прокате.
     - Шутите? Да этот магазин - лучшее, что есть в нашем убогом городишке. Ну пока! Мне пора. Увидимся, - говорит Анджела.
     Оба смотрят ей вслед.
     - Позвольте задать вам один вопрос, - оборачивается Свенсон к Мэтту.
     - Да, конечно, - отвечает тот.
     - Почему вы пришли именно сюда? На редкость непривлекательное место.
     Мэтт улыбается с искренним облегчением, совершенно по-мальчишески, и Свенсон на мгновение видит в нем то, что могло нравиться Руби.
     - Мне здесь хорошо думается. Только не спрашивайте почему.
     - Что ж, думать всегда полезно.
     - И людей приятных я здесь встречаю. Вроде вас и Анджелы. - А вот это он зря сказал.
     - Ну, мне пора. - Свенсон разворачивается, идет к Норт-стрит. И только тут понимает, что про Руби сказать забыл.
     Свенсон ездит бесцельно по улицам, ждет, пока схлынет прилив адреналина - встреча с Мэттом и Анджелой даром не прошла. Наконец, чуть успокоившись, возвращается домой, где застает дремлющую у плиты Шерри. На коленях у нее открытая книга, голова откинута назад. Ему вдруг страстно хочется поцеловать ее белую гладкую шею. Он стоит в дверях, и ему почти удается убедить себя в том, что он все тот же, что жизнь его по-прежнему в полном порядке, что не выдернута еще чека из гранаты, которая взорвет его семейный очаг.
     Он стоит молча, не шевелясь, но Шерри, почувствовав его присутствие, открывает глаза. Она рада его видеть, хотя - с легкой обидой замечает он - недовольна тем, что ее сон прервали.
     - Угадай, с кем я сегодня говорил, - радостно улыбается Свенсон.
     - Сдаюсь, - бормочет Шерри.
     - Нет уж, давай угадывай.
     - С секретарем Нобелевского комитета. Прими мои поздравления.
     - М-да... - вздыхает Свенсон. Похоже, их семейная жизнь действительно на грани катастрофы.
     - Прости, - говорит Шерри. - Ты же знаешь, я спросонья всегда гадости говорю.
     - Куда там Нобелевскому комитету. - Свенсон выдерживает паузу. - Я с Руби говорил. - Пусть теперь Шерри будет стыдно за свою неуместную шуточку. - Она приедет на День благодарения.
     - Шутишь?
     - Такими вещами не шутят. Это хорошая новость, но есть и плохая: она попросила узнать телефон Мэтта Макилвейна.
     - Ну и что с того? Найди его. Это, пожалуй, хороший знак.
     - Может быть, - кивает Свенсон. - Если только она по приезде домой не сообщит нам, что вспомнила, как мы над ней издевались и заставляли участвовать в сатанинских мессах.
     - Не смешно, - говорит Шерри.
     Свенсон и сам это понимает. Он просто пытается избавиться от груза тоски и вины, который наваливается на него всякий раз, когда речь заходит о Руби.
     - Она обязательно должна была вернуться, - говорит Шерри. - Не могла же она вечно на нас злиться.
     Свенсон садится, смотрит в огонь. Шерри бросает взгляд на книжку, лежащую у нее на коленях.
     - Страница сто шестидесятая, - говорит она. - Напомни мне потом, где я остановилась.
     - Что читаешь?
     - "Джейн Эйр".
     - С чего это вдруг? - с трудом выговаривая слова, спрашивает Свенсон.
     - Ее Арлен читала. Арлен обычно ничего не читает, кроме розовых романчиков. Может, фильм новый вышел, не знаю. Эту книжку я нашла в чулане. И знаешь, что удивительно? Вот что она вышла замуж за Рочестера, помнишь, а про то, какая она была убогая, несчастная, озлобленная, забываешь...
     - Надо будет перечитать, - бормочет Свенсон, стараясь отогнать от себя параноидальные мысли.
     Он вообще-то не из тех мужчин, которые убеждены, что все женщины в заговоре против них. Но сейчас его терзает подозрение: а вдруг Анджела и Арлен заодно - и Шерри втянули? Сборище мстительных гарпий, которые подпитывают свою ненависть, перечитывая "Джейн Эйр".

***

     Свенсон входит в класс и сразу чувствует: в атмосфере что-то не так. Обязательно случится какая-нибудь мерзость. Что за маньяк изобрел эту пытку для начинающих писателей? Попробуйте представить за подобным занятием профессиональных литераторов. Никакое это не обучение, а коллективное издевательство. И что самое ужасное, полагается считать это полезным. Так жертвенному агнцу, связанному перед закланием, полагается испытывать благодарность.
     Но почему Свенсон так распереживался? Да потому, что именно к этому агнцу он испытывает сильные и непростые чувства. Впрочем, в воздухе витает нечто помимо привычной, традиционной уже жажды крови. Что-то особенное. Как Анджела и предвидела, ее собираются разорвать на части.
     - Ну-с, кто сегодня кладет голову на плаху? - риторически вопрошает Свенсон.
     Анджела усмехается и пожимает плечами. Всех остальных он просто не замечает. Ну что, рискнуть произнести ее имя вслух? Нет, лучше и не пытаться.
     - Хорошо, - говорит он. - Для начала прочтите нам что-нибудь.
     Листочки в руках Анджелы дрожат. Одно веко нервно подергивается. Остальные так не пугались. Свенсону хочется взять ее за руку. Да не обязана она раскрывать сердце и душу в угоду своим однокурсникам, ратующим за всеобщую справедливость. А виноват он. Его чувства к ней взбудоражили весь класс.
     Анджела начинает читать.
     - Каждый... после... я... шла сидеть...
     Хорошо, что они это уже читали и сейчас следят по тексту, потому что она запинается, глотает слова.
     - Анджела, да возьми ты себя в руки, - говорит Карлос. Анджела бросает на него взгляд исподлобья.
     - Хорошо. Я начну сначала. "Каждый вечер после ужина я шла сидеть с яйцами. Мы с мамой, сполоснув тарелки, закладывали их в машину, отец начинал клевать носом над своими медицинскими журналами, и только тогда я, выскользнув из задней двери, шла во двор, холодный и темный, где пахло прелой листвой, где было слышно, как она шуршит под ногами".
     Фраза длинная, произнося ее, Анджела сосредоточивается, забывает об аудитории. Впрочем, чтец из нее никудышный. Она торопится, читает монотонно, в нос, да еще с легким выговором уроженки Джерси. Но Свенсон слушает завороженно, и перед глазами его встает образ девочки, мечтающей в сарае, среди инкубаторов и яиц, о своем учителе музыки.
     Господи боже мой, я влюбился, думает он и сам пугается своих мыслей. Он болен неизлечимо, готов рискнуть всем ради того, чтобы быть с ней. И понимает он это вот сейчас, в разгар занятия. Анджела продолжает читать, но уставшие слушатели ерзают на стульях.
     - Спасибо, - говорит он. - Замечательно. - Анджела поворачивается к Свенсону - у нее недовольный вид, как у малыша, которого внезапно разбудили.
     - Что такое? - спрашивает она.
     - Ничего. Все отлично. - Никогда он такого не говорит. - Кто хочет высказаться?
     - Я! - отзывается Мег. - Начну с того, что лично я ничему не поверила.
     Так... Это не в счет - все помнят, как на прошлой неделе Анджела растерзала Мег. Та наносит ответный удар. Обычная реакция. Редко встречаются студенты настолько искренние, великодушные или же склонные к мазохизму, что после того как их ранят в самое сердце, они неделю спустя превозносят обидчика. В этом классе альтруистов нет. Вот они все и пишут про секс с братьями нашими меньшими - бегут от сложностей, неизбежных при любви к себе подобным. Что ж, попадаются и такие группы. Да, судя по всему, Анджеле сейчас придется несладко.
     - Чему именно вы не поверили, Мег? - Свенсон пытается скрыть презрение.
     - Да ничему, - отвечает Мег. - Ни единому слову. Даже в предлогах слышится фальшь. Как сказала когда-то Мэри Маккарти о Лиллиан Хелман.
     Услышав, как Анджелу Арго сравнивают с Лиллиан Хелман, Свенсон едва не впадает в состояние истерической радости.
     - Может быть, прежде чем обсуждать Хелман и Маккарти, кто-нибудь скажет, что ему в этом отрывке понравилось?
     - По-моему, чем-то эта история с яйцами даже интересна, - говорит Карлос.
     - Брось, Карлос! - обрывает его Клэрис. - На редкость тяжеловесно. Символы такие навязчивые. И надуманные.
     - Точно, Клэрис! - подхватывает Макиша. - Ты нас, Анджела, своей яичной бурдой достала.
     Клэрис в упор глядит на Свенсона, и ему все становится ясно. Она смотрит холодно и оценивающе. Он утыкается в текст Анджелы. Оказывается, первую главу он знает почти наизусть. А как собственный роман начинается, уже и не помнит.
     - Я не поверила рассказчице, - говорит Мег. - Девочка-подросток не может так рассуждать.
     - Она даже лексики подростковой не использует, - добавляет Нэнси. - Получилось совершенно нереалистично.
     - Да, и мне так показалось, - говорит Дэн. - Я все ждал, когда же эта девочка скажет что-то такое, чему мы поверим... А тут - какая-то странная старуха несет какую-то чушь про инкубаторы и яйца. - О, какие высокие эмоции - и это говорит юноша, герой рассказа которого вступал в противоестественные отношения с мороженой птичкой.
     Джонелл говорит:
     - Мы ничего не узнаём о рассказчице. Нет никаких подробностей, мы не понимаем, что она за личность.
     - Но это же всего лишь начало первой главы романа, - пробует защитить Анджелу Свенсон.
     - Ну и что, - говорит Мег. - Тем более.
     - Ага, - соглашается Карлос. - В романе обязательно что-то должно читателя заинтересовать, а меня совсем не тянуло читать про пигалицу (ха-ха-ха), занятую выведением цыплят и запавшую на своего учителя.
     Свенсон перелистывает страницы, ему хочется спросить, чему именно они не поверили. Но его опережает Кортни Элкотт, которая заявляет:
     - Я полностью согласна со всем сказанным. По-моему, это худшее из всего того, что мы прочли с начала года.
     В глазах Анджелы блестят слезы. На щеках проступили красные пятна. Она на грани срыва. Свенсон виноват, он не сумел это предотвратить. С остальных - как с гуся вода, а она так не может. Это же кровь, сочащаяся из сердца Анджелы, и Кортни ждет, когда упадет последняя капля.
     Свенсон слышит отдаленный гул, и вот наконец звонят колокола. Он закрывает глаза, и комната исчезает. Вибрирующий звук проникает в каждую клеточку его мозга. Нет места пустым, никчемным мыслям. Он впадает в состояние медитации. Так тибетский монах дудит в двухметровую трубу, ища просветления через кислородное голодание.
     Колокола смолкают, он открывает глаза, и мир предстает совершенно иным. Восторг его сравним с тем, который испытывает пророк, безумец, Дельфийский оракул. Ему надо лишь отверзнуть уста, истина сама облечет себя в слова. Никогда прежде он не был так уверен в своем предназначении.
     - Порой... - Свенсон замолкает на мгновение, тишина так глубока, что словно рокочет, а может, это эхо доносит отзвук колокольного звона. - Порой случается и так: появляется нечто новое, оригинальное, свежее, то, чего раньше никто не писал. Появляется Пруст, Джойс или Вирджиния Вулф. И почти всегда люди не понимают, что этот писатель делает, считают все это чушью, и жизнь писателя превращается в ад.
     Как банально он вещает. Это же любому дураку известно. Зачем вспомнил Джойса и Вирджинию Вулф? Или хочет сравнить роман Анджелы с прустовской эпопеей?
     - Сколь ни хорош текст Анджелы (а он действительно хорош), как вы понимаете, я вовсе не хочу сказать, что она сочиняет "Улисса". - Кто-то из студентов хихикает. Они хоть знают, что такое "Улисс"? - Но она самобытно пишет, и вам надо попробовать понять это, потому что если я вас и хочу чему научить, так это способности распознавать подлинную литературу.
     Лица у всех присутствующих мрачнее тучи. Ничего, пусть наконец поймут, что жизнь несправедлива. Талант не распределяется всем поровну при рождении. Вдобавок Анджела мало того, что человек одаренный, она работает раз в десять больше любого из них. Да как они смеют диктовать ей, как писать? Он понимает, что злится не только из-за Анджелы. У него есть и другие основания: сколько часов ушло впустую в этой крысиной норе, сколько страниц убогих, беспомощных текстов прочитано в этом классе, сколько пустых слов сказано! Годы его жизни потрачены зря. Как мало времени осталось, и сколько он его еще убьет в том же самом кабинете - потворствуя глупеньким мыслям этих детишек, их рассуждениям о том, что на самом деле значит так много, о том, чем мог бы заниматься прямо сейчас, не будь он обязан отсиживать драгоценные часы в их компании.
     - Мне бы очень хотелось, чтобы вы уяснили одно: текст Анджелы в сотни, тысячи раз лучше всего того, что мы с вами обсуждали в этом году.
     - А вот это уж полная чушь, - говорит Карлос.
     Остальные пока не способны вести дискуссию о том, чушь это или нет. Свенсон встает, собирает свои бумаги и, не подумав, что до конца занятия еще далеко, выходит из кабинета. Никто не успевает его спросить, чью работу будут обсуждать на следующей неделе.

***

     Свенсон бодро шагает по двору - он чувствует прилив энергии, он уверен в себе, сегодня, впервые за несколько недель, он позвонит наконец Лену Карри. Позвонит не по поводу своей книги или ее отсутствия, не станет просить за себя. Ему