его
равным среди самых больших народов нашей планеты, и никакой враг не смеет
грозить ему. Я вижу это так, как я вижу солнце, или небо, или зеленую траву
летом, и я убежден, что будет так.> А?
- Да ты - националист, Софик, - хихикая, сказала Надя, - но у тебя нет узких
глаз. Ничего не выйдет!
- Чепуха, - рассержено произнес Жукаускас и отрезал одно поджаренное яйцо от
глазуньи. - Я - патриот, я люблю свою страну, свою землю, свой клочок
пространства, свой родимый пейзаж. Все будет замечательно. Мы свергнем гадов,
скрестимся с аборигенами и создадим новый язык. Сегодня я пойду на сбор, и все
будет ясно. Я хочу тебя.
- После завтрака! - воскликнула жена.
- Хорошо. Но ничто не собьет нас с пути к счастью.
- Уедем в Удмуртию? - предложила жена.
- Никогда! - ответил Жукаускас и немедленно доел яичницу. - Я должен быть здесь,
и я буду здесь и здесь.
Молчание охватило кухню, словно мистическое озарение, наступающее в храме для
всех, устремленных внутрь и ввысь. Жукаускас пил кофе, мрачно смотря в окно на
родной город. Надя Жукаускас терла сковородку зеленой тряпкой. Софрон думал о
величии, издавая хлебающие звуки, и гордость за себя и за всех остальных зрела в
его душе подобно яйцу, зарождающемуся в птице, или в ящерице, участь которого
неизвестна и непонятна, и возможна, как продолжение рода и любовь, или же как
пустая гибель в зубах неизвестно кого. Но печали не должно быть места в
сверкающем будущем, и поэтому уверенная улыбка подлинного деятеля утвердилась на
лице Софрона после того, как он решил, что все - прекрасно, отлично и чудно; и
ничто дурное не разрушит идиллию сотворяемого мира, который присутствует везде,
словно атомы, из которых он состоит.
- Ура! - крикнул Софрон и отодвинул от себя чашку. - Спасибо, дорогуша моя;
прошлое закончилось, мы осуществим прорыв.
- Я, конечно же, за тебя, Софрон Исаевич, - серьезно ответила жена, моя чашку. -
Но ведь сейчас только с Лениным разобрались; везде слышно - <ленинщина>,
<ленинщина>, как будто он один во всем виноват. Нет, дружок, прошлое
продолжается; пока над нами будут тяготеть Плеханов и Маркс, ничего не выйдет.
- Плеханов мечтал о справедливости, - сказал Софрон, - а у Маркса надо взять
рациональное зерно. Ленин все извратил. Он скрыл записку Маркса своей любовнице
К., в которой примерно говорилось: <На хер коммунизм в России и в Африке?>
Отсюда все и пошло. А у нас вообще ни то и ни другое; у нас - Якутия, поэтому-то
мы и примем американскую модель.
- Якутия когда-то была в Африке, - мечтательно проговорила Надя.
- С чего ты взяла?!!
- Я знаю это, - убежденно сказала Надя.
- Все это - женская чушь, - отмахнулся Жукаускас, - Маркс не виноват, что
Ленин...
- Знаю я все это! - перебила Надя. - Никто ни в чем не виноват, все хотели
добра, а получилась в результате Советская Депия.
- Да нет же! - возмутился Жукаускас. - Все виноваты!
- Знаю я все это, - опять сказала Надя. - Все во всем виноваты, все хотели
власти своего тельца, а в результате получилась Советская Депия. Так что?
Человек человеку коммунист? Значит, так и должно быть, Софочка, и вы ничего не
сделаете.
- Наша Якутия по ошибке попала сюда. Ее место не здесь,- вдохновенно проговорил
Софрон. - Она заслуживает неба и любви. И я тоже хочу тебя, моя попочка
родная...
- Тьфу, - сказала Надя.
- Якутия есть страна, явленная в мире, полном преданности, тепла и доброты, -
важно сказал Жукаускас и поднял вверх указательный палец.
- Все это развлечение, - прошептала Надя.
- Якутия есть женщина!
- Я не очень хочу.
- Ну, Наденька, ну, прошу тебя.
- Отстань, Исаич, мои мысли заполнены иным.
- Дай мне!..
- Бее!
- О, мое солнце, река и небо! Когда я люблю тебя, то горы перестают сиять, и
просторы перестают цвести. Когда я с тобой, то реки выходят сами из себя и
планеты перестают вращаться вокруг оси. Я должен сделать это, я буду с тобой,
только с тобой, царица дня, Якутии и Вселенной. Иначе мир перестанет течь, и
солнце перестанет образовывать протуберанцы. Иди ко мне, ты!
- Ну ладно, Софрон, - сказала Надя, расстегнув пуговицу. - Я знаю, что ты не
отстанешь. Хотя ты и такой, я - такая. Хрен с тобой, мальчик, дерзай. Пусть во
мне ты найдешь силу для свершений во имя какой-нибудь Родины. Пошли.
Она прошла в комнату, легла на кровать, задрала юбку и сняла трусы. И Софрон
пришел туда.
- На, пожалуйста.
- Это - чудно! - воскликнул Софрон, снимая трусы и штаны. Он поцеловал Надю в
пупок и начал совершать половой акт.



Амба вторая
Как путешествие по дикой и мрачной реке, как открытие новых секунд, хранящих
суть очарования; как путь, обращенный вперед сквозь пустоту, или вечную страну,
как стремление к цели - такой была дорога, существующая здесь; и по ней ступали
стопы Софрона, и его душа воспринимала всю реальность, как нечто, созданное
именно для него.
Впереди была работа, заполненная бумагами и телефонами, и здесь был Якутск,
имеющий любой облик. Он шел в этом Якутске, разноцветные небоскребы блестели на
солнце, и великая Лена отражала их контуры и огни. Вечная мерзлота была под
Софроном, словно недра, полные секретов, и тальник шелестел в такт свистящему
ветру, сдувающему пыль с его листьев. Он шел мимо скособоченных изб, стоящих
среди болотных камышей, и они были черны и грязны; и никаких прямых линий не
было здесь, только кривые трубы, помойки и блеклые здания; и серый мрак заполнял
все это утро, словно добавляя некую забавную неприглядность в окружающее, и на
пыльных травинках блестела роса. Витрины, лишенные света, были будто обнажены,
как девушки на утро, и, манекены стояли в них, демонстрируя разноцветные наряди,
и загадочно молчали, пусто наблюдая идущих мимо жителей этой страны. И там, за
бульварами и витринами, были пляжи Лены, которые золотились воздушными дюнами из
чистого песка; и девушки ступали по голубой воде, улыбаясь солнцу, как любви; и
прекрасные слова звучали в воздухе, в котором умирали нагретые комары и мошки.
Пальмы росли из этого песка, как призраки, или подлинные деревья, и маленькие
полярные финики трогательно зрели наверху, словно дети свиньи, доверчиво
впившиеся в ее сосцы. Город состоял из чумов, квадратных якутских балаганов и
костров. Мерзлота была видна в каждой вещи; лошади скакали через улицы и поля, и
их доисторические гривы развевались на ветру, как древнеякутские флаги.
Якутия была призрачной, как и полагалось настоящей стране. Город Якутск, словно
молекула, по своему определению обладающая свойствами какого-нибудь вещества,
заключал в себе все самое лучшее и характерное для этой чудесной земли. Здесь
должно было быть все, что угодно, и здесь было все, что угодно. Ведь только
единственное бытие имеет право существовать, и Якутск был этим единственным
бытием; и только единственный город имеет тысячу ликов и один облик, и Якутск
был этим единственным городом. Софрон ступал по его булыжникам, по его гудрону,
по его земле, по его песку, по его траве, по его льду, и восторг истины и жизни
воцарялся в сердце Софрона с каждым шагом. Огромные мосты висели перед ним, как
лабиринты грез, или полярные просторы; сияющие дома вставали справа и слева,
словно воздушные дворцы, или скалы, или Ленские столбы. Предстоящая работы
манила своим величием, ненужностью и легкостью; справедливая политическая цель
радовала душу и щекотала нервы. Белые домики умиротворенно образовывали свои
очертания сквозь рассвет, как нежно замеревшие цветы на поверхности реки; туман
окутывал набережную, и мостовая была покрыта выбоинами и вмятинами, как будто по
ней прошел огромный ископаемый зверь. Свет от далекого солнца словно рождал
светлых призраков, присутствующих в каждом блике на белых стенах, и черные двери
с огромными засовами, наверное, были входами в роскошные жилища, таящие пустоту
и уют, а, может быть, вели в нищие квартиры, или комнаты, в которых стоят
пестрые диваны и висит календарь. Софрон посмотрел направо и увидел
торжественный дом с большим подъездом и фонарями. Над подъездом был герб,
изображавший двух мамонтов, стоящих на задних лапах друг напротив друга, а в
центре находился полукруглый щит, заштрихованный косыми линиями и квадратиками,
и над ним была надпись:


REPEAT MUNDUS FIAT YAKUTIA


Это был дом Степана Лйчыыылыйы, видного якутского горожанина, но сейчас тут
располагался детский сад для детей коммунистов. Айчыыылыйы был замечательным
богатым якутом, бежавшим из Якутии в Японию, которая тоже существовала, после
того, как коммунисты захватили власть в стране. Когда он шел по родному Якутску,
одетый в шубу и унты, то все кланялись этому человеку, потому что он
действительно имел право на все, что имел. Золото было с ним, и золото было для
него. Мычазх был абсолютно неправ, когда в своей пьесе <Николай Осипов> назвал
таких людей, как Айчыыылыйы <куркулями и кровопийцами своего бедного народа>.
Мычаах был низкорослым студентом ублюдочного вида, с которого постоянно слетало
пенсне, когда он нагибался. В Петербурге друзья называли его <Ванька-встанька>.
Его поздние сочинения, написанные на якутском, полны всевозможных мистических
озарений, посетивших его, в большинстве своем под влиянием мухоморов, к которым
он пристрастился в последние годы жизни. За год до смерти он принял посвящение в
шаманство под Намцами. Когда он умирал, он сказал: <Шэ.> Сейчас Софрон видел
памятник ему рядом с площадью Орджоникидзе; красногранитный Мычаах стоял на
постаменте, вперив очкастый взор в небо, и в своей правой руке он держал книгу.
- Ауа, - сказал Софрон и продолжил свой путь. Слева возвышался дом Семена Марга.
Говорили, что род его был древним. Подъезд был прекрасен; герба не было;
ананасы, словно чудесные плоды, росли в зеленом саду. Марга был убит своим
сыном, который вступил в партию коммунистов, и затем стал главой Якутска. Когда
сын вышел на пенсию, он часто прогуливался по улицам и дворам со собакой и
виновато улыбался, думая о своем. Вероятно, он был жив.
Софрон проходил мимо других домов и пустырей великого города, который хранил
тайну и потенцию быть чем-нибудь еще; и, увидев развалины башни Саргыланы
Великой, сказавшей однажды <Якутия есть все>, он с восторгом обнаружил в каждом
камне этого прекрасного памятника других времен все запахи и ощущения якутской
земли: и разноцветность тундры, где яркий свет может воссиять немедленно, как
фотовспышка, и зажечь каждую точку пространства вокруг; и янтарную медовую пену
полярного моря, имеющего выход в иной мир, или в никуда; и дождливую буйность
обширной тайги, в которой переплетены коряги и деревья, и полумрак пронизывает
все, словно сладкий сон святого духа таежных трав; и пустыни, и саванны, и горы,
и плато; и небоскребы на берегу заливов и озер.
<Как я счастлив, - подумал Софрон, - я родился и живу здесь. Что может быть
лучше Родины, Страны, Якутии, Якутска? Ничего нет вне этих пределов, все есть
внутри их>. Он ухмыльнулся, вспомнив соски своей жены Нади. Над ним было небо, и
под ним была земля.
- Мы свергнем! - крикнул Софрон, обращаясь к Якутску, по которому ехали легковые
машины, везущие счастливых людей. Все было создано тут для всех и солнце
вставало над городом, над Леной и над Софроном. И тут он перешагнул через трубу
канализации, прошел по узкой деревянной дощечке, которая лежала на большой луже,
перепрыгнул канаву, разрытую строителями три года тому назад, и оказался прямо
перед дверью в вонючий деревянный домик, состоящий из двух этажей. На этом его
путь был закончен; здесь располагалась его работа; и, обернувшись в последний
раз назад - на все великолепие, оставляемое им, - он открыл дверь.



Амба третья
И он поднялся по лестнице, которая вела в полутьму, и коридор открылся его
взору, и людей не было в нем. Он вошел в комнату, где стояло два стола, и в окне
был свет; и за одним из столов сидела женщина с белым лицом и белыми руками. И
он наклонил свою голову, и сказал слово, а потом вытащил книгу из сумки, чтобы
открыть ее.
- Софрон Иваныч? - сказала женщина, взяв в руку бумажный лист.
- Исаев и ч.
- Да! - воскликнула женщина, привстав. - Вы опаздываете. Но это чепуха.
Позвоните в Депутатский.
- Сейчас ровно, Елена Яковлевна, - улыбаясь, ответил Софрон. - Я позвоню. Они
выслали нам отчет?
- Они еще не собрали, звонили.
- Они уже должны.
- Да, они должны.
- Я звоню.
- Звоните. Якутия наша рушится.
- Это неправда! - взвизгнул Софрон, вскочив. - Сейчас.
Он набрал телефонный номер и рассеянно посмотрел на какую-то исписанную бумажку
у себя на столе. Через некоторое время в трубке ответил самоуверенный голос
мужчины.
- Говорите.
- Жукаускас, старший инструктор, - по-деловому сказал Софрон.
- Великолепно! - воскликнул мужчина сквозь телефонные помехи.
- Вы задерживаете нам отчет.
- Мы еще не собрали.
- Надо бы побыстрее, многие уже прислали.
- Мы собираем.
- Собирайте.
- Хорошо.
- До свидания, - твердо произнес Софрон.
- До свидания, - ответил мужчина и повесил трубку. Софрон мечтательно посмотрел
в окно и увидел рабочего, который возился около лужи.
- Они еще не собрали, - сказал Софрон.
- Я знаю, - проговорила женщина, посмотрев в телефонную книгу. - Они должны
собрать, надо их торопить. Другие уже прислали.
- Да, многие прислали.
- Якутия наша рушится.
- Неправда! - взвизгнул Софрон и вскочил. - Все еще начинается! У нас будет
новая прекрасная земля с богатствами и хорошим климатом! Якутия - страна
будущего! У нас будут настоящие пальмы, а не это дерьмо! У нас будет золото и
автострады!
- Успокойтесь, Софрон Иваныч, - вкрадчиво прошептала женщина.
- Я Исаевич!
- Все пальмы - чушь, и автострады - чепуха; конец Якутии приходит,
айя-айя-айя-йя.
- Вы даже не знаете наших планов, - гордо сказал Софрон, стукнув по книге двумя
пальцами. - Я не могу вам сказать, я связан тайной и секретом, но если бы вы
знали, то радость обуяла бы вашу душу!
- У меня нет души, - мрачно проговорила Елена Яновна. - Все ваши планы - чушь, и
все ваши тайны - чепуха. Есть только одна история в мире, и есть только одна
Якутия под солнцем. И она рушится. Но вы не знаете этого.
- Рушится не Якутия, а Советская Депия, и это хорошо.
- Ой, не богохульствуйте, как можно говорить эти вещи на работе, в учреждении, в
Добровольном физкультурном Обществе!
- Эти вещи сейчас в газете пишут, - засмеялся Жукаускас.
- Газета - чушь! - крикнула Елена Яновна. - Все - в прошлом.
- Будущее зовет!
- Вы ничего не понимаете. Я расскажу вам, Софрон Исаевич, обо всем, если вы
будете слушать меня внимательно, как мать, пророка, или друга. Ведь я знаю
истину.
- Ну, - сказал Софрон.
- Так вот. Вот так. Вот так. Было шесть мамонтов, и было восемь детей. Мамонты
шли по кругу в большой мировой луже, именуемой Шэ. Дети появились от
соприкосновения огня и шерсти второго мамонта. И сразу начали петь:
    Ыыыыыуки
    Аааааааки
    Жеребец.
Когда мамонты услышали детей, их уши задвигались, рождая новые земли. Из первого
уха первого мамонта произошла Айп-сюрия, из второго уха первого мамонта
произошла Весть, из первого уха второго мамонта произошла Чукотия, из второго
уха второго мамонта произошла Якутия, из первого уха третьего мамонта произошел
Заелдыз, из второго уха третьего мамонта произошла Аша, из первого уха
четвертого мамонта произошла Депия, из второго уха четвертого мамонта произошла
Область Сераль, из первого уха пятого мамонта произошла Австрия, из второго уха
пятого мамонта произошла Пипия, из первого уха шестого мамонта произошла
Аааааааа, из второго уха шестого мамонта произошла Макия. Произойдя, эти земли
существовали друг над другом, и не могли занять свое место, ибо не было еще
мест; и было там сумрачно, сыро и погано; и они носились над лужей Шэ, и
мамонтам было плевать. <И тогда шестой ребенок хлебнул воды из лужи и подавился
ею. Он начал громко кашлять, и от ветра производимого им, Якутия вылетела из
общей кучи земель и взметнулась вверх. Потом, ребенок прокашлялся, ветер стих, и
Якутия опустилась прямо на спину третьего мамонта, который замер под такой
ношей, встал на колени, и больше уже не сдвигался с места. Что было с остальными
землями, нас не касается. Но Якутия началась.
- С чего вы это взяли? - спросил Софрон. - Вы это видели, или слышали? Это
сказки, легенды?
- Это есть, - сказала Елена Яновна, гордо вынимая большую книгу из ящика своего
стола. - Вот. Я продолжаю.
- Ну.
- Якутия появилась как подлинная страна, существующая в мире, полном любви,
иэумительности и зла. Она таила в себе тайны и пустоту; ее земля была подобна
огню, или волшебному коню, летящему в рай. До сих пор мы находим остатки тех
мамонтов, на которых стоит она. Они сейчас лежат в ее земле, которая покрыта
белым льдом, словно фатой новобрачной.
- Но был еще мамонтенок Дима, - возразил Софрон.
- Это ничего, - сказала Елена Яновна, - это все поэзия и тайна. Не надо
перебивать; я говорю о Якутии. Ведь тогда в ней не было существ и проблем; тогда
в ней не было пальм и нищих домов; тогда в ней не было войны и партий. Еще было
долго до образования Советской Депии, которая, словно ласковая птица, под крыло
взяла нашу дивную Якутию, чтобы согреть ее снега и ее жителей. Истории еще не
было в вашем понимании, милый Софрон Исаевич. Был только свет, и он был над
водой, и он был над землей. И только в верхнем мире замер в своем вечном
просветлении Юрвднг Айыы Тойон, но его не интересовали другие миры, и вообще
ничего; и ничто, казалось, не способно было вдохнуть новую идею и жизнь в эту
землю, и даже имени у нее еще не было - только земля и только свет.
- Якутия по-древнему означает <коровья вода>, - сказал Софрон.
- Замолчите! - закричала Елена Яковлевна, привстав со своего стула. - Слушайте,
что говорится об этом! Между прочим, имя нашей страны вообще было запрещено для
произнесения; только Высший Шаман мог произнести его один раз в Ысыах. Это потом
наступили времена пьянства и разврата, когда каждый ублюдок, лежа в грязи мог
орать: <Якутия, Якутия!> Но это не главное. Главное есть то, что ее имя есть
слово, состоящее из звуков, в которых заключен целый мир. И перестаньте
перебивать меня, Иваныч; Якутия наша рушится! В первый раз мир был сотворен
просто так, но больше это не, сойдет нам с рук! Однажды, на дальнем Юге, среди
гор, степей и озер родился большой человек, которого звали Эллэй. Говорят, что
его левый глаз плохо видел. Сражаясь с дикими племенами гнусных народов, которые
кишели там, он потерпел сокрушительное поражение. Сын царя, он был молод и
красив. Удирая от негодяев, он сел в длинную лодку, оттолкнулся от берега и
поплыл по великой реке на Север, чтобы найти новую страну. Там, где сейчас стоит
наш великий город Якутск, он вышел на берег, будучи совершенно голым. И вот
тут-то его и увидел Омогон-Баай и его две дочери, одна из которых была красивой,
а другая - дурнушкой.
- Откуда ж они взялись?! - раздраженно спросил Софрон. - Вы сами сказали, что
был только свет, и он был над водой и он был над землей.
- Они были дети света.
- Чушь какая! - воскликнул Софрон, ударив ладонью по листку бумаги. - У света
нет семьи!
- Какая разница?! - сказала Елена Яновна. - Предположим, это были тунгусы. А
тунгусы есть везде. И вообще, разве в Якутии может чего-то не быть?!! Я
продолжаю. Омогон-Баай подошел к голому Эллэю и сказал ему: <Амба! Замба!
Жеребец! Ты - вонючий член, пошто ходишь по нашей земле, мнешь нашу траву,
смотришь на мое небо?!> <Я - работник>, - ответил Эллэй. Два года он был
батраком у Омогон-Баая. <Выбирай одну из моих дочерей>, - однажды сказал тот.
Эллэй начал присматриваться, как обе девушки мочатся. Он заметил, что моча
красивой просто проливается жидкостью, а у дурнушки же оставляет на месте
значительную пену. Значит, она должна была быть детной! И Эллэй женился на
дурнушке. Красивая повесилась с горя; разгневанный Омогон-Баай выгнал молодых из
дома. Отсюда пошли якутяне. Но потом возник Тыгын.
Раздался телефонный звонок. Софрон взял трубку и после долгого молчания, сказал:

- Да. Хорошо.
И повесил трубку.
- Тыгын был большим, волосатым, злым и великим, - вдохновенно проговорила Елена
Яновна,