атив свои
прекрасные закрытые глаза в небо; и вся тундра вокруг как будто превратилась в
один огромный гудящий колокол, или пустой старинный храм, в котором забытые
миром монахи свершают свою службу; и небо, блекло развернутое над всем, что
здесь было, стало непроницаемым и непостижимым, словно гениальный дирижер, и
было непонятно, то ли небо рождает эти странные диссонансные прекрасные звуки,
то ли они в самом деле исходят из глоток двух жриц, обращающих природу и
реальность в музыку и свет. Они пели так, как будто хотели изменить чей-то лик и
зародить новый мир. И даже когда их пение прекратилось и они подняли руки вверх,
эти пронзительные звуки воистину существующего невероятия все равно остались
повсюду: и на поверхности луж, и внутри шерстистых цветков, и в сердцах всех
людей, и в душах всех существ. Тут же Хек и Васильев подошли к Саргылане и
Елене, и все стали в ряд.
- Насмарку, - сказал Хек. - Будьте деревом! И они поклонились.
- Насмарку, - опять сказал Хек. - Будьте деревом! И они опять поклонились.
- Насмарку, - в третий раз сказал Хек. - Будьте деревом! И они снова
поклонились.
- Что, что, что вы делаете?! - закричал Головко, вскакивая с матраса. - Зачем,
зачем? Сделайте что-нибудь!
- Обряд, - сказал Хек. - Молитесь.
Головко, шатаясь, подошел.
- Я тоже хочу, - сказал он. - Насмарку! Будьте деревом! Тьфу-тпру-шру. А-а-а-ар.
Поцелуйтесь! Поцелуйтесь! Так?
- Нет, - сказал Хек. - Не так. Сядьте туда, откуда пришли. Молитва!
Головко поплелся обратно и сел на матрас.
- Декламация, - сказал Хек.
Тут же Васильев вышел вперед, кашлянул, щелкнул пальцами и проговорил:
- Ее бог есть ее слава, ее надежда и ее высший путь. Ее бог есть она сама, как
таковая. Ее бог есть так же, как есть она, или что-нибудь еще, или ее река, или
ее море. Ее бог есть ее внутреннее напряжение и внешний облик; ее бог есть ее
спокойствие и страсть; ее бог есть ее душа и сила. Ее бог есть Бог,
олицетворенный в ней, так же точно, как ее Бог есть некий бог, присутствующий в
ней. Бог - это просто Бог, вот и все; а ее бог - это просто ее бог, и ничего. Ее
бог есть отбросы ее помоек, и говно ее уборных, и сердца ее красавиц, и чемоданы
ее жителей. И восхитительность - это тоже ее бог. Когда ее бог создал ее, она
возникла, словно новое творение, и другие страны были рядом, как ее подруги, и
другие боги творили миры, как творцы. И ее бог пребудет всегда с ней, так же,
как любовник прилепится к любовнице своей навеки, и сын не оставит мать никогда.
Пока бог существует, она тоже есть, и если бог погибнет, начнется что-то другое.
И бог есть над ней, словно солнце. И если бога зовут Баай-Байанай, то это
большая удача для неба и народа, и если бога зовут Заелдыз, то он - самый
великий.
- Заелдыз! - крикнул Головко с матраса. - Заелдыз! Откуда вы знаете?! Какая
разница... Ерунда, какая же чушь. Заелдыз. Что мне делать? Избавьте меня от
Бога, я заполнен Богом, я везде вижу Бога, и во мне тоже Бог! Я не могу!
- Молитесь, - сказал Хек.
Головко встал на матрасе на колени и произнес:
- Уажау! А! Изыди, Бог, отовсюду изыди.
И с небес, и с земель, и с души, како камень, и с духа и с телес.
Да укреплюсь я оставлением твоим. Господь постылый.
Да наполнит меня жизнь, пустота, заелдыз, да не гляну я в очи твои.
Да будет блаженством оставление Твое.
Господи, оставь, господи, оставь, господи, оставь.
Оставь меня, Боже, в покое, с самим собою и с кем захочу. Уа!
Головко вздохнул и поднялся.
- Что ты? - сказали Саргылана и Елена, подходя к нему. - Никакого Бога нет и не
было, успокойся. Нет тайн, нет ужаса, нет вечных вершин! Есть только Заелдыз,
Головко, Якутия...
- Софрон Жукаускас? - спросил Головко.
- Он есть.
- Абрам Головко?
- Он здесь.
- Якутия?
- Да.
Головко посмотрел на красивых жреческих девушек, словно созданных из воздуха,
прелести и тепла. Их руки были переплетены, их волосы пахли нежностью, истомой и
чистотой, их лица сияли в свете светлого вечера, переливаясь волшебством улыбок
и загадочных желаний, их одежды трепетали, скрывая восторг и тайну их тел, их
брови были устремлены ввысь, как дух праведного блаженного существа, и их глаза
излучали радужную энергию в виде
красных-оранжевых-желтых-зеленых-голубых-синих-фиолетовых лучей ласкового
неистовства, струящегося невесомым горячим лотом любви и величия, который
затоплял все что только было вокруг, мерцанием высшей женственности, рождающей
из всего возможного свои дерзкие, розово-белые, нежно-волосяные, сплетенные в
один огромный радостный клубок, прекрасные образы истинной желанности и чуда.
Один наклон головы Саргыланы стоил всех звезд, которые сыпались с ее ресниц, как
сияющие алмазы, похожие на божественные капли небесной росы. Щиколотка Елены
была прекрасна, словно первый шаг, совершенный ясным умом на пути к знанию,
счастью и высшему наслаждению. Они стояли вдвоем, как ворота в мир космоса и
любви. И Головко, почувствовав венок на своей голове и плащ на своих плечах,
встал на одно колено, протянул руку в небо и воскликнул:
- Как прекрасны вы, возлюбленные мои!..
Они мурлыкали, извиваясь в нежном вихре своих сверкающих воздушных одеяний, и
танцевали, и взлетали, и кружились, запеленывая Головко в кокон своей страсти.
И Абрам стоял над землей, будучи единственным мужчиной, сотворенным под небесами
от начала этого мира и до конца света, и был недвижим в своей белоснежной
незыблемой мраморности, запечатлевшей его навсегда в бесстрастном облике
утвержденного совершенства; и потом только - через долгие блистательные времена
- он вдруг сменил этот свой величественный вид на лучезарный блеск живого
перламутра, призывающего всех женских существ, и стал похож на поцелуй царя
зари, бесконечный, как искрящееся весельем пространство. Елена раскрыла
прекрасную грудь, напоминающую два небесных купола и горящие в них две звезды, и
Саргылана взмахнула ногой, протянув ее до звезд и отбросив вдаль свое
ярко-желтое переливающееся платье, и превратилась в теплоту ночного тела в
полумраке огоньков, мигающих на морском горизонте, или во влажную, беспокойную
нагую принцессу в разноцветной летней тундре на берегу реки. Она положила свою
пунцовую мягкую ручку на грудь Елены, и раскрыла свои бедра, развернув черную
зеницу в центре радужных дверей, - и там было начало, тайна и венец, и там была
утроба космоса, объявшая Головко, Якутию и мир; и тачбыла бесконечность, провал,
труба, и там было воскресение, и там была смерть. Это был сочащийся слипшийся
комок жизни, обращающийся черной дырой. Нельзя было смотреть туда; там
скрывалось безумие и смысл. Головко расстегнул пуговицу на своих красных штанах,
он спустил свои фиолетово-зеленые трусы, он вытащил наружу свой бирюзовый член,
похожий на детскую волшебную палочку со звездочкой на конце, и он гордо поднял
его вверх, как знамя войск добра, идущих на битву во имя вечного возрождения, и
он подошел к Саргылане и положил свою ладонь на ее точеное плечо и посмотрел
вниз.
- Нет, нет это нельзя, - ужаснулся он, заглянув в ее животворящее загадочное
нутро. - Я не достоин, я не...
Он повернул ее спиной, по которой текла река сверкающей энергии, озаряющая
крылья лопаток и волшебные самоцветы позвонков, и увидел ее напряженный,
упругий, бежевый зад, напоминающий уютные фонари над кишащим, чавкающим
зоопарком; и в центре было белое, горящее одной точкой-вспышкой основание,
выбрасывающее все телесное в мир - ибо прах должен быть с прахом - и душа
начиналась отсюда, рождаясь, как ракета, отталкивающаяся от окружающей среды
выбросом накаленных плазменных ненужных материальных веществ вон; и дух
зачинался от этой двери, вырастая от полного своего отсутствия в тайну самого
себя, и только этот абсолют и символ конца мог поддержать бытие и высшую власть
и сделать все чудесное истинно чудесным; и только эта жемчужная, сокрытая
обволакивающей белизной изнанка любви могла принять позыв поклонения и стать
подлинным началом чувств, и Головко бесстрашно вонзил свой воссиявший голубым
свечением гордый жезл в этой труднодоступное узилище существа, и Саргылана
охнула, поняв все, и закрыла свои глаза, чтобы лучше видеть свет. Елена подняла
множество юбок и обняла Головко сзади, давая ему импульс и толчок энергией своей
груди и своего духа. Головко словно встал на колени перед женственностью,
объясняясь в своей недостойности коснуться настоящих тайн, но Елена сказала
<да>, и он повернулся к ней, смущенный и счастливый. Ее лицо было красным, ее
губы были синими, как океан, или как василек; ее юбки были пышными, и ее лоно
было зовущим и бездонным, как величие мрачного пространства между двух теплых
планет. Наступил взрыв; его всего охватила вибрация космических смыслов и
божественных игр; он влетел в туннель рождения, обратившись факелом украденного
огня, и распространился на все, распавшись и растворившись в ласке мириад
зажженных им любовных свечей, каждая из которых улыбалась лицом его Высшей
Женщины. <Я>, -- сказала Саргылана, появившаяся сбоку, нырнувшая вниз и
обратившая свое лицо вглубь совершающегося таинства, происходящего среди звезд;
и все улыбнулось, и Головко оказался посреди них, и его трепещущий орган любви
был стиснут черными губами и двумя прекрасными радостными лицами великих подруг;
и потом он увидел их одних, целующих самое себя, и заключенных в самое себя, и
он тоже стал самодостаточным> неприступным, гордым и ироничным; и потом они,
смеясь, расстались, разомкнули все связи и смычки, и Головко опять оказался в
них, и над ними, и под ними; и проходили века в их играх и в их занятиях; и
время было только двумя единственными женщинами и одним единственным мужчиной; и
Головко сиял, и все они сияли; и Головко был словно свет и все было словно свет;
и однажды Головко вознесся в горную высь, обратившись самым главным смыслом
своим, и пролился дождем, светом, зарей, кровью, соком своим, на них, в них,
через них, около них. И умер, погиб, закончился Головко; и взлетели, родились,
восстали Саргылана и Елена.
- Что я видел? - спросил Головко, отдыхающий на матрасе.
- Ты видел все, - ответил ему женский голос откуда-то из других стран.



Жеребец пятый
Однажды что-то случилось, и он открыл свои существующие глаза, обнаружив
солнечные лучи, землю и реку вдали. Он лежал на какой-то цветной подстилке, и
рядом валялись две палки. Он понял, что его зовут Абрам Головко, что он - один
из жителей Якутии, и что он должен бороться за счастье этой Якутии, и
осуществить ряд мер по переустройству Якутии в какую-то новую, более правильную
Якутию, чтобы старая Якутия отошла в историю, включавшую в себя все то, что уже
произошло. Над тем, что уже произошло, не было его власти. Прошлое было сильней.
Значит, лучше утверждать старую Якутию?
- Вот он! - раздался торжествующий голос справа. Головко повернул свою голову и
увидел бледного Софрона Жукаускаса с каким-то щуплым черноволосым человеком,
одетым в брезентовый комбинезон.
- Я здесь, - машинально сказал Головко, ощутив легкую тошноту. - Вы уже встали?
- Да мы здесь уже хрен знает сколько времени... - возмущенно проговорил Софрон,
но Головка его перебил:
- Кто это?!
Софрон улыбнулся и начал нарочито подмигивать.
- А вы не догадываетесь? Нет? Подумайте. Может, вы вообще не помните, для чего
мы здесь?!
- Друг мой, - бесстрастным тоном произнес Головко, - мы здесь так же, как и там,
но это тоже здесь, которое там. То, что я лежу, а вы стоите, не дает никому
никаких оснований для таких утверждений. Вы же знаете, что, в конце концов,
Якутия есть все. Поэтому, зачем...
- Заелдыз! - вдруг крикнул черноволосый человек, делая шаг вперед.
- Что? - осекся Головко.
- Заелдыз! - повторил человек, выставляя вперед левую руку.
- Ах, вот вы о чем... Да, конечно, заелдыз, это наш пароль в этом чудесном
розовом Кюсюре... Правильно? А вы, насколько я понимаю, Август?
- Ну конечно! - злобно воскликнул Жукаускас. - Мы три часа ждем вашего
пробуждения! Он мне все объяснил, и я больше не обижаюсь на вас и не считаю вас
предателем, но все-таки, пора уже и делом заняться!
- Делом... - задумчиво повторил Абрам Головко, - глупости ума. И что же вам мог
объяснить этот прекрасный юноша со светом в глазах?
- Это все жэ, - немедленно ответил Софрон.
- Что - жэ?!
- Все - жэ. Все ваши видения и прочие... грезы. На празднике <Кэ> они обычно
бросают в костер цветы жэ, вы вдыхаете дым и...
- И что?
- Ну и испытываете там всякое. Меня, например, страшно тошнило. Еле отошел.
Головко улыбнулся.
- Значит, жэ?
- Жэ.
Головко засмеялся.
- Но я ничего не испытывал. Ничего не менялось. А разве может что-то
измениться?! Жэ, пэ, рэ, сэ, кэ, фэ, тэ. Какую чушь вы несете, Софрон Исаевич!
Тошнило, видения... Я есть, меня нет... Не существует таких понятий. Но я готов
приступить к деду.
- Вот: это типично, - неожиданно сказал Август. - Я же говорил вам о его
реакции.
- Какая реакция? - улыбаясь, спросил Головко. - О чем вы вообще говорите?! Я
просто спал, или не спал, просто жил, просто был. Какой еще костер, какое еще
жэ?! Может, завтра вы скажете, что Бог состоит из медного купороса, и поэтому
ангелы нам видятся в нежно-голубых тонах?! Или лучше так: благодать есть
диэтил-триптамин. Я сам биолог, и сам могу разобраться в жэ, или в зэ. Разве это
имеет смысл? И разве что-то его не имеет?
- Вот-вот, - сказал Август. - Это абсолютно характерно. Ну ладно. В конце
концов, не все ли равно.
- Да! - торжествующе воскликнул Головко.
- Да, - хитрым тоном промолвил Софрон.
- Или нет... - произнес Август, зевнув. - Вставайте, я вам все расскажу, если
вас это интересует.
- Меня интересует все! - вскричал Головко и немедленно встал с матраса.
Они неторопливо пошли куда-то в сторону от остатков пахучего догоревшего костра,
от цветных чумов, в одном из которых, наверное, был Хек, - прямо в голое
безлюдие, в чистую, лишенную всяческих вмешательств, тундру, где, как всегда,
было все, что угодно и все миры; и где не было ничего, кроме цветов, карликовых
растений и земли.
- Зачем мы идем? - спросил Головко. - Мы же были там?! Я хочу есть.
- Вот все ваши вещи, - сказал Софрон. - Нам повезло. Хорошо, что вы проснулись.
Август вам расскажет.
- Что?! - воскликнул Головко.
Они отошли уже от Кюсюра на некоторое расстояние, когда Головко повернулся и
посмотрел на фиолетовый чум.
- Там нигде никого нет, - сказал он.
- Они где-то там... - проговорил Август. - Да ну их. Я скоро уеду отсюда.
Надоели мне все эти откровения и тайны!
- И куда же вы денетесь?! - насмешливо спросил Головко. Август недовольно
посмотрел на него, но потом улыбнулся.
- А... Я же забыл, что у вас сегодня дебют. Первый раз в первый класс... Своего
рода духовная дефлорация... Да ну его в жопу!
- Ха-ха, - сказал Головко.
- Мне надоело, - тихо проговорил Август, посмотрев почему-то в небо. - Я хочу
чего-то еще.
- Правильно!... - засмеялся Головко.
- Вы не поняли! - крикнул Август. - Я хочу чего-то еще!
- Ну конечно, - с чувством превосходства отозвался Головко. - Так вот же оно.
- Ничего... - сказал Август. - Ничего. Попробуйте жэ раз пятьдесят, тогда
поговорим.
- А сколько раз мне попробовать зэ? - усмехнулся Головко.
- Хватит! - вдруг сказал Софрон Жукаускас. - Вы, пожалуйста, возьмите свою
сумку, а то мне надоело ее нести; и вообще, надо думать о будущем. Сейчас мы с
вами улетим.
- На небо? - спросил Головко, беря сумку. - Я могу.
- На небо, - сказал Жукаускас. - Все могут. На вертолете. Нам очень с вами
повезло.
- Это было известно с самого начала! - вмешался Август. - С агентами ведь надо
иметь постоянную связь, и лучше всего, когда есть возможность лично встретиться.
Хотя я все равно не решился. Я сообщил в центр нашей партии, и мне ответили,
чтобы я ждал двух представителей. И я вас дождался! Но вам действительно
повезло. Дело в том, что я как раз занимаюсь сбором цветов жэ, которые наш
поселок посылает в город Мирный. Из Мирного нам приходит обувь и краски, а также
электричество! Они сами его провели, хоть это и незаконно! Ведь жэ в Мирном
запрещено. И оно стоит больших денег. Но там какие-то дельцы... В общем, мне все
равно. Так вот, второй агент ЛДРПЯ как раз живет в Мирном. И иногда я с ним
связываюсь даже не по рации, а через вертолет, перевозящий жэ, который скоро как
раз прилетит. Я пишу нормальные шифрованные письма, и пилот их всегда передает.
Он ведь зарабатывает дикое количество денег на перевозке жэ! Опасно, правда,
но...
- Послушайте! - вдруг, словно что-то вспомнив, перебил его Софрон. - А почему
это, собственно, в вашем Кюсюре все все знают про то, кто вы такой, про нашу
партию, про наши планы?... Это как понимать?
- Да ну, - махнул рукой Август. - Они вообще все знают. Но им абсолютно все
равно. Это неважно...
- Постойте? - крикнул Софрон. - Как это неважно?! Что значит, <все знают>? Вы
нас предали?! Я прав?!
- Да отстаньте! - рявкнул Август. - Я тут живу в этой глуши с этими
сумасшедшими, постоянно принимаю жэ, чтоб они меня не выперли к черту, жду
каких-то сведений от партии родной, а вы... Я вообще скоро уеду отсюда в Мирный,
и плевать я хотел. Не знаю, не помню, не хочу. Про нашу ЛДРПЯ во всех газетах
Мирного писали. Как про очередной курьез. Ну и что?! Ничего ведь не изменилось!
Сейчас вы полетите в Мирный (кстати, мне придется еще заплатить пилоту какое-то
количество жэ, чтобы он вас взял, и то я в этом не уварен), увидите вашего
агента - вот его телефон, его зовут Павел Амадей Саха - скажете ему <заелдыз>
(пароль тот же), и все будет нормально. Все он вам расскажет и покажет. И
поедете дальше. Мне-то что?! Я выполняю свою работу, получаю свои деньги, и хрен
с вами. Стройте хоть мост на Луну, чтобы она лучше озаряла Якутию. Еще немного,
и я уеду в Мирный. У меня там деньги в банке.
- Ах ты сука!.. - пораженно воскликнул Софрон. - Ты, значит не веришь в нашу
цель, в нашу Якутию, в наш смысл?! И ты нас продал из-за денег?!
- Да про вас в каждом разделе юмора печатают, - сказал Август.
- Замолчи, гад! - патетически крикнул Софрон. - Надо бы тебя убить здесь, но у
нас нету специальных приказов. Необходимо срочно связаться с Дробахой. Эй,
Абрам! У вас его телефон?
- Это еще неизвестно, кто кого убьет, - сказал Август, засмеявшись. - Я
посмотрю, как вы без меня отсюда выберетесь. Пилот из Мирного, если что не так,
вас за яйца повесит. Или вы надеетесь, что Хек и Васильев буду вас укрывать и
сажать на пароход?! Этим старым наркоманам нужны обувь, тепло и краски. Жить им
осталось немного, так что им тем более все равно. Вы думаете, они простят вам
потерю связного?! А у них ведь нету никаких других контактов с Мирным! Все через
меня! В лучшем случае, вы будете скитаться по тундре все оставшееся время до
голодной смерти. Но есть и другой вариант.
Август вытащил из кармана пистолет.
- Эй, эй! - замахал руками Софрон. - Что ты!.. Это же все была шутка. Ты же наш
агент! Давай, поехали в Мирный!..
- Какой же все это маразм, - вдруг задумчиво проговорил Абрам Головко.
Август улыбнулся, спрятал пистолет в карман и опять посмотрел в небо.
- Ладно. Я наговорил это все просто так. Хотел проверить вашу реакцию. Вот этот
человек сейчас счастлив, - он указал пальцем на Головко, - но у вас есть
подлинная цель. Сейчас прибудет вертолет. Вы должны спрятаться. Я поговорю с
пилотом. Мы обменяемся товарами. Если все нормально, он довезет вас до Мирного.
Он высадит вас где-нибудь за городом. Вы должны будете сесть на любой транспорт
и приехать в центр. Только не привлекайте внимания полиции - а то у вас могут
потребовать паспорт, и будут неприятности. У вас есть деньги?
- У нас полно денег! - гордо заявил Софрон и посмотрел на Головко.
- Рубли? Их вы можете сразу выбросить. Они в Мирном не идут. Доллары есть?
Рубляшники?
- Что это?!
- Рубляшник - это денежная единица Мирного. Возникла недавно, но уже
конвертируемая. Ладно - я вам дам сто рубляшников, вот они, вам на первый день
хватит, а дальше вас уже должен будет устроить Ваня.
- Ваня?
- Да. Он же Павел Амадей Саха. Вообще-то он Ваня. Ну, он там что-то рисует, и
вот - выебнулся. <Художник и поэт Павел Амадей Саха