ее
не найдут, впрочем, кто будет ее искать? Тех, кто искал, самих пересажали.
   В последующих письмах Нина ничего особенного не писала:  новостей  нет,
все в  порядке.  Но  в  сегодняшнем  письме  чувствовалась  тревога:  "Ты,
конечно, знаешь о наших событиях. Надеюсь, все будет хорошо".
   О  каких  она  событиях?!  Письмо  от  первого   августа,   сегодня   -
пятнадцатое. Письма идут две недели. Что же произошло  в  начале  августа?
Газет Варя не читала принципиально, по радио слушала только сводку  погоды
- не желала ни слушать, ни читать их вранья. Что-то, правда,  доходило  до
нее: на Дальнем Востоке стычки с японцами. Но ведь с "японскими самураями"
у нас вечные стычки.
   На другой день на работе Варя узнала, в чем  дело.  С  29  июля  по  11
августа в районе озера Хасан  шли  ожесточенные  бои  между  советскими  и
японскими  войсками,  японцы  отброшены,  подписали   мирное   соглашение.
Понятно, о чем  писала  Нина.  Макс  участвовал  в  боях,  о  нем  Нина  и
беспокоилась. Жив ли он?
   Впервые война вошла в ее сознание  как  реальность.  Варя  читала  и  о
мировой войне, и о гражданской, в школе  проходили,  но  это  было  давно,
далеко, а тут, оказывается, Макса могли убить на войне.  Конечно,  военный
человек, его обязанность - воевать, но зачем война? Она была еще девочкой,
однако хорошо помнит, как говорили в школе, как говорила Нина и ее друзья:
"Человечество не  забыло  и  не  забудет  мировую  войну,  унесшую  десять
миллионов жизней. Рабочие всего мира не допустят  нападения  на  Советский
Союз". А теперь только и слышишь об "угрозе войны" со стороны  Германии  и
Японии. И вот японцы напали, напали-то на нашу территорию, озеро Хасан  на
нашей земле. Варя купила "Правду", нашла  сообщения  с  Дальнего  Востока.
Вечером включила радио, прослушала последние известия от начала до конца.
   Но если бы с Максом что-нибудь случилось, Нина бы  сообщила.  А  может,
запрещают сообщать? У нас все могут. В  газетах  пишут,  сколько  потеряли
убитыми и ранеными японцы, а сколько мы потеряли, не пишут, скрывают.
   Что же  делать?  Дать  телеграмму?  Нине  Сергеевне  Костиной:  "Сообщи
здоровье". Нина поймет, о чьем здоровье она справляется. Но не навредит ли
она им? Все засекречено, все тайна... Спросят: "Почему  ваша  родственница
беспокоится, разве она знает, что товарищ Костин участвовал в боях? Откуда
знает? Вы ей  сообщили?  Зачем?"  Сволочная  страна!  Каждый  шаг,  каждое
движение грозит опасностями.
   А не зайти ли к родным Макса, они живут в соседнем подъезде, мол, что и
как, ведь война была?! Но она с Максом не училась, не дружила, ни  разу  в
его квартиру не заходила, с его родными  почти  незнакома,  а  тут  вдруг,
здравствуйте, явилась, забеспокоилась. Нет, это не годится.
   Варя поделилась своей тревогой с Софьей  Александровной,  та  пообещала
все  разузнать  у  матери  Максима.  Через  два  дня  Софья  Александровна
позвонила: в семье Костиных никаких плохих известий нет. Это сообщение  не
успокоило Варю. И от родной  матери  могут  скрыть.  Ладно!  Подождет  еще
неделю, а потом даст телеграмму.
   Телеграмму давать не пришлось. Через несколько  дней  на  работу  опять
позвонила Софья Александровна:
   - Варенька, посмотри сегодняшнюю газету. Там есть насчет Максима.
   - Что, плохое?
   - Наоборот, хорошее.
   Варя разыскала газету. Участники боев у озера Хасан награждены орденами
и медалями, несколько  тысяч  человек.  Но  в  газете  приводились  только
фамилии Героев Советского  Союза.  Среди  них  Костин  Максим  Иванович  -
командир батальона.
   Макс - Герой Советского Союза! Самое высокое звание  в  стране.  Теперь
Нина за ним как за каменной стеной. Теперь ее не посмеют тронуть.
   И вдруг Варя подумала, что Нина и Макс  могли  бы  приютить  маленького
Ваню Будягина, усыновить, дать свою  фамилию.  Детей  у  них  нет,  денег,
наверно, хватает, и наверняка там, в  военном  городке,  есть  и  ясли,  и
детские сады. Откуда взяли ребенка? Очень  просто:  ребенок  сестры  Вари,
прижила неизвестно от кого, шлюхенция, не пропадать же ребенку возле  этой
распутницы, хотим воспитать  настоящего  советского  гражданина,  стойкого
защитника социалистического  Отечества.  Приехала,  сволочь,  бросила  тут
своего ребенка и укатила, вот, оставила бумажку: "Согласна на  усыновление
М.И. и Н.С.Костиными моего сына Ивана. В.Иванова". Что с нее, с беспутной,
возьмешь?! Оформят документы, не Москва, к тому же не кто-нибудь, а  Герой
Советского Союза!
   Согласится  ли  Лена?  Мать  должна  прежде  всего   спасать   ребенка.
Согласится ли Нина? Как она может не прийти на помощь ближайшей  подруге?!
Неужели партия убила в ней все человеческое? Ну а Макс поступит  так,  как
скажет Нина, добрый парень. Она сама отвезет туда ребенка, пусть попробуют
не взять!
   Оказалось, для выезда на Дальний Восток нужен пропуск. Варя пошла в 8-е
отделение милиции в Могильцевском переулке,  там  ей  объяснили,  что  для
получения пропуска требуется вызов, оформленный как положено, "там"  знают
как.
   Тут же Варя отправила Максиму телеграмму: "Поздравляю правительственной
наградой (черт с ними, так  телеграмма  быстрее  дойдет).  Иду  в  отпуск,
срочно пришли вызов мне и моему сыну Ване для получения пропуска. Варя".



20

   В жизни Климента Ворошилова не было  страшнее  тех  двух  месяцев,  что
выпали на его долю летом 1938 года. Два месяца Ворошилова не приглашали на
заседания Политбюро, на его звонки Сталин не отвечал, на  доклады  к  себе
вызывал одного Шапошникова - начальника Генерального штаба.  Ворошилов  не
спал ночами. Вставал, брел на  кухню,  пил  медленными  глотками  холодную
воду, чтобы успокоиться. Что будет, что будет? Арестуют и расстреляют, как
арестовали и расстреляли десятки тысяч командиров, как  расстреляли  почти
весь высший командный состав  Красной  Армии,  как  расстреляли  несколько
составов Политбюро? А ведь на все эти аресты и  расстрелы  он,  Ворошилов,
беспрекословно давал согласие - и на расстрелы  людей,  которых  вовсе  не
знал, и на расстрелы тех, кого знал  как  отважных  бойцов  и  талантливых
военачальников. Ни разу не  оспорил  ни  один  арест,  наоборот,  требовал
жесточайшего наказания, лишь бы угодить Кобе, лишь бы Коба был доволен.  С
1919 года, с Царицына, вся его жизнь была отдана Кобе, служил ему верно  и
преданно, первым, еще в двадцатых годах, написал о роли  товарища  Сталина
как главного организатора и полководца гражданской войны, прославлял его в
каждом выступлении, боролся с его врагами. А теперь и за ним придут ночью,
кинут в тюрьму, будут бить, пытать и мучить, заставят все подписать, и он,
любимец народа, герой гражданской войны, останется в истории как изменник,
предатель и шпион. Екатерину Давидовну, детей тоже будут пытать и  мучить,
а потом или убьют, или отправят в лагерь, где они погибнут на валке леса.
   Всхлип вырывался из горла. Коба издевался над ним: "А ты их не  пускай,
если за тобой придут!" Что значит: не  пускай?!  Взломают  дверь,  скрутят
руки.  Застрелиться?  Тогда  объявят,  что  он  умер  от  разрыва  сердца,
похоронят с почестями на Красной площади, жену и  детей  не  тронут,  и  в
памяти народной он останется тем, кем и был: первым  красным  офицером.  И
все же умереть здоровым, крепким, молодым, ведь ему всего пятьдесят  пять,
а давали сорок пять - сорок семь.  И  на  портретах  выглядел  на  тот  же
возраст. Умереть, когда достиг такой высоты, вся страна его знает!  И  вот
все кончено. Коба, Коба, не ценишь ты преданных  людей,  кем  хочешь  меня
заменить  -  болваном  Буденным?  И  за  что?  Ну,  поступил  неосторожно,
необдуманно, но ведь мелочь, не преступление, никто, кроме  меня  и  тебя,
Коба, о том разговоре не знает. Можно бы и простить. Не прощает.
   Вся беда - Екатерина Давидовна уехала тогда на дачу, остался дома один,
и тут звонят Кондратьевы, оказались проездом в Москве, он их  и  пригласил
зайти. И раньше приглашал Мишку Кондратьева, когда тот бывал в  Москве,  и
Екатерина  Давидовна  его  хорошо,  сердечно  принимала,  знала   -   Миша
Кондратьев спас ему в девятнадцатом году жизнь, грудью заслонил, принял на
себя белогвардейскую пулю. И дочь Кондратьевых в прошлом году поступала  в
университет, и ее Екатерина Давидовна сердечно принимала и с университетом
помогла. Только Наталью в дом не пускала, знала о той истории в  Царицыне.
Хотя какая история? Ничего особенного. Нравилась ему Наталья, так она всем
нравилась -  огонь-девка  была.  Но  ведь  вышла-то  она  замуж  за  Мишку
Кондратьева, демобилизованного из рядов Красной Армии по тяжелому ранению,
как инвалид. А Клим жил у них, и другие товарищи жили, Сталин  например...
Хорошие ребята. Так что зря Екатерина Давидовна таила что-то  на  Наталью.
Но баба есть баба, хоть и умная, образованная, но с характером, дом у  них
спокойный, благоустроенный, никаких конфликтов он в доме не желал и потому
Наталью никогда  не  приглашал.  Миша  всегда  приезжал  один,  работал  в
банковской системе, бывал в командировках. И вот звонят -  оба  в  Москве,
проездом. А он дома один, Екатерина Давидовна  с  домработницей  на  даче,
значит, можно и Наталью позвать, почему не повидать старых боевых  друзей,
коммунистов, ни в каких оппозициях не состояли, родственников за  границей
нет, дочка в Московском университете, сын еще школьник, сам товарищ Сталин
их знает, люди надежные, да и на Наталью интересно посмотреть,  какая  она
стала через двадцать лет, и она пусть им полюбуется - маршалом  Советского
Союза. Хоть и жарковато было - июль на дворе, но он надел китель со  всеми
маршальскими отличиями, с орденами и медалями - знал, идет ему эта форма и
народ к ней  привык,  да  и  Наталья  по  портретам  именно  таким  его  и
представляет, вот пусть и полюбуется.
   Ворошилов открыл им дверь. Мишка почти не  изменился  после  последнего
приезда в Москву, только чуб совсем седой стал, а сколько ему?..  Сорок  с
небольшим. Ну а Наталья как вошла, так сразу пахнуло молодостью, такая же,
как  и  была,  фигуристая,  особенная  стать   у   казачек,   пышногрудая,
крутобокая,  глаза  такие   же   огневые,   черные,   и   голос   певучий,
завлекательный.
   Он по-хозяйски, но степенно захлопотал, пригласил к столу. Они за  стол
сели, но ни к водке, ни к вину, ни к закускам не притронулись,  приступили
сразу к разговору, оказалось, по делу пришли. Сын их,  Сережа,  -  мальчик
психически больной, отчего и почему больной, никто не знает, они его  и  в
Москву возили, и местным врачам показывали, все  одно  говорят  -  болезнь
неизлечима,  правда,  не  буйный,  тихий  мальчик,  заговаривается  часто,
бормочет  что-то,  чего  бормочет,  не  понять.   Состоит   на   учете   в
психдиспансере, последний год пролежал в психбольнице,  два  месяца  назад
выписали,  устроили  на  картонажную  фабрику  коробки  клеить,  было  там
собрание, и вот придумали,  будто  Сережа  крикнул;  "Долой  Сталина!"  Он
такого крикнуть не мог, политикой не интересуется  и  не  кричит  никогда,
разговаривает тихо, нечетко слова выговаривает, бормочет чего-то про себя,
и если что-то сказал не так, надо учитывать - психически  больной.  А  его
арестовали и приговорили  к  расстрелу:  "За  призыв  к  террористическому
акту!" Шестнадцать лет парню! И вот, значит, Климент  Ефремович,  помогите
спасти сына!
   Ворошилов знал, что в такого рода делах  помогать  никому  не  следует.
Если мальчик  действительно  произнес  "Долой  Сталина!"  (такие  слова  и
повторять страшно), то никто за него  не  вступится  -  ни  Вышинский,  ни
Калинин, сумасшедший он или не сумасшедший, взрослый или мальчик. Помочь в
таком  деле  может  только  сам  Сталин.  И  зацепка  есть:  Сталин  знает
Кондратьевых, жил у них, и Мишку знает, и на Наталью  заглядывался,  тогда
она на сносях была, на восьмом месяце, это ее спасло, а то не пропустил бы
ее Коба. И можно ему не говорить про эти слова: "Долой Сталина!" Так, мол,
брякнул чего-то психически больной мальчик, а его к расстрелу.
   И он пообещал помочь. Наталья так  умоляюще  смотрела  на  него  своими
черными глазами, столько было в них мольбы и страдания, столько  ее  глаза
всколыхнули в памяти, так ему хотелось показаться  перед  ней  всемогущим,
что он сказал: "Ладно, ребята, не горюйте, постараюсь помочь, разберемся".
   С тем они и ушли, обнадеженные. А Ворошилов пораскинул мозгами и решил,
что зря  обнадежил:  с  таким  делом  соваться  страшно.  И  пожалел,  что
Екатерины  Давидовны  не  было  дома,  была  бы  дома,  не  позвал  бы  он
Кондратьевых, отговорился бы чем-нибудь и не узнал  бы  про  эту  историю.
Случайно все получилось, однако случай опять подвел Климента Ефремовича.
   Через несколько дней сидел у Сталина. Сталин был в хорошем  настроении,
вспоминали почему-то Царицын, и тут Ворошилов вдруг спросил:
   - Коба, помнишь Кондратьевых?
   - Каких Кондратьевых?
   - В Царицыне ты жил у них на квартире.
   - Молодые такие, хлопотливые, муж и жена?
   - Вот-вот. Те самые.
   - Как они?
   - Ничего. Он работает в Стройбанке, она директор техникума.
   - Передавай привет.
   - Большое несчастье в их семье.
   - Что за несчастье?
   - Сын психически  больной  с  детства,  год  провел  в  психиатрической
больнице, сейчас вышел, но все равно больной, сумасшедший.
   - Чем можно помочь?
   -  Как  поможешь?  Неизлечимый  больной.  Помочь  надо  бы  в   другом.
Понимаешь, он что-то выкрикнул на собрании, его арестовали, приговорили  к
расстрелу. Парню шестнадцать лет. Его нельзя было выпускать  из  больницы,
выпустили.
   - А что он выкрикнул?
   - Чего-то там... Что с него взять? Сумасшедший.
   Сталин поднял на Ворошилова тяжелый взгляд.
   - Что именно он выкрикнул?
   - Но, Коба!.. Мало ли что несет сумасшедший...
   Сталин продолжал смотреть на Ворошилова:
   - Что именно он выкрикнул?
   - Откуда мне знать, - заволновался Ворошилов, - сумасшедший...
   - Если ты взялся за него хлопотать, значит, обязан знать.
   - Зал большой. - От  волнения  Ворошилов  вспотел,  проклял  себя,  что
ввязался в эту историю. - Шумно, никто ничего толком  не  слышал,  а  двое
каких-то заявляют, будто он выкрикнул... "Долой Сталина!"
   Сталин отвел глаза, подумал и сказал:
   - Нам такие сумасшедшие не нужны.
   ОН потом проверил - мальчишку расстреляли. И  правильно.  Иначе  каждый
террорист объявит себя сумасшедшим. А почему этот сумасшедший  не  кричал:
"Да здравствует товарищ Сталин!"? Почему не вообразил себя Сталиным?  Ведь
воображают они себя Наполеонами, Иисусами  Христами.  Никакой  сумасшедший
еще не кричал: "Долой Наполеона!", "Долой Иисуса Христа!"  Нашел  за  кого
просить! Болван! ОН этого болвана держит при себе, сохраняет, выдвигает, а
он, идиот, лезет с такими ходатайствами! Подсовывает  ЕМУ  такую  историю.
Член Политбюро! Хочет показать, какие выкрики  раздаются  на  собраниях  в
адрес товарища Сталина?!
   Сталин два месяца не принимал Ворошилова. Пусть походит, не  зная,  что
его ожидает, пусть пораскинет мозгами.
   А что еще  оставалось  делать,  только  и  оставалось,  что  думать.  С
должности народного комиссара обороны не сместили,  каждый  день  ездил  в
наркомат, проводил  заседания  коллегии,  принимал  командующих  округами,
командующих  родами  войск,  отдавал  приказы.  Как   член   правительства
участвовал в заседаниях Совнаркома, остальные наркомы, в том числе Молотов
и Каганович, его слушали, будто ничего не изменилось, ничего не произошло,
как и  раньше,  присылали  документы,  которые  положено  присылать  члену
Политбюро. Но Ворошилов хорошо  знал  эту  сталинскую  игру  с  обреченным
человеком.
   Детям Ворошилов ничего не говорил,  а  Екатерине  Давидовне  рассказал.
Только представил дело так, что он ждал Кондратьева одного, а тот пришел с
женой. На эту мелочь Екатерина,  женщина  мудрая,  не  обратила  внимания.
Сказала,  что  не  надо  предаваться  панике,  что  будет,  то  будет.  Но
согласилась: лучше смерть, чем мучения и пытки. Если придут  сюда,  домой,
то они застрелятся оба, у каждого есть пистолет. Если  придут  за  ним  на
работу, он застрелится у себя в кабинете, а она  покончит  с  собой  дома.
Детей трогать не надо, взрослые - сами для себя все решат. Поцеловала его,
сказала, что, если придется умирать, умрет спокойно, благодарна за  жизнь,
которую они вместе прожили, была счастливой. Ворошилов всплакнул на  груди
у жены, любил ее, ничем никогда не подвела, не лезла в кремлевский  высший
свет, занималась домом, детьми, им занималась,  подбирала  ему  книги  для
чтения, ходила с ним в  оперу,  оба  любили  музыку,  пластинки  собирала,
поощряла его увлечение живописью, водила на выставки, никогда ни в чем  не
упрекала.  И  было  дело  военспецов,  и  дело   Тухачевского   и   других
военачальников,  она  в  это  не  вмешивалась,  молчала,   хорошая   жена,
настоящая! И о политике почти никогда не  рассуждала,  а  если  изредка  и
говорила, то все в точку! И на  этот  раз  не  ошиблась,  вот  ведь  какая
женщина!
   30 сентября, когда Ворошилов приехал домой обедать  (обедал  он  обычно
дома), Екатерина Давидовна его спросила:
   - Ты в курсе событий в Мюнхене?
   - Что-то по радио передавали, какое-то соглашение  будто  заключено.  В
газетах ничего нет.
   - В газетах будет завтра. Постарайся узнать сегодня. Я думаю, это очень
серьезно, возможно, это война. Без тебя ОН теперь не обойдется.
   Вернувшись в  наркомат,  Ворошилов  затребовал  последние  политические
сводки. Из них ему стало известно о следующем.
   В ночь на 30 сентября 1938 года в Мюнхене Гитлер, Муссолини,  Чемберлен
и Даладье, главы четырех европейских государств - Германии, Италии, Англии
и Франции, - подписали соглашение. Чехословакия должна немедленно передать
Германии Судетскую область и  пограничные  с  ней  районы,  где  проживают
немцы, а также удовлетворить территориальные претензии Польши  и  Венгрии.
Чехословакия  лишалась  пятой  части  своей  территории,  более   четверти
населения,  половины  тяжелой  промышленности  и   мощных   оборонительных
сооружений на западе. Новая граница Германии пройдет рядом  с  пригородами
Праги, столицы Чехословакии.
   И как только Ворошилов кончил читать донесения, ему позвонили из Кремля
и попросили срочно приехать на заседание Политбюро.
   Екатерина Давидовна оказалась права.



21

   В шесть часов  вечера  собрались  в  просторном  кабинете  Сталина,  за
длинным столом, покрытым зеленым сукном.  Чуть  поодаль  от  других  сидел
нарком иностранных дел Литвинов.
   Сталин в защитно-коричневом френче, того же цвета брюках,  заправленных
в сапоги, расхаживал по кабинету, но не вдоль окон, как  обычно,  а  вдоль
стены, на которой кроме карты СССР висела теперь и карта  Европы.  На  ней
референты обозначили новые границы Германии и Чехословакии и  заштриховали
районы, отобранные у Чехословакии Германией, Польшей  и  Венгрией.  Каждый
раз, проходя мимо карты, Сталин останавливался,  рассматривал  ее,  гневно
произносил в адрес Чемберлена и Даладье: "Предатели, трусы,  торгаши".  Но
на Гитлера не нападал, Гитлер взял свое, как не взять, когда  само  шло  в
руки. И поляки - стервятники, отхватили Тешинскую Силезию. Пауки в  банке!
И чехи струсили.
   С Ворошиловым  Сталин  поздоровался  как  обычно,  будто  только  вчера
виделись. У того сердце  толкнулось  возле  самого  горла.  Пронесло!  Ему
дарована жизнь, все страшное позади, Сталин сменил гнев на милость.
   Потом  спустились  этажом  ниже  и  продолжили  разговор   за   ужином.
Страдающий астмой  Жданов,  тяжело  дыша,  комментировал  переведенные  на
русский последние сообщения иностранных телеграфных агентств:
   - Представители Чехословакии прождали весь день в приемной. Их  вызвали
в половине второго ночи.  Гитлер  и  Муссолини  уже  удалились.  Чемберлен
сообщил чехословакам о соглашении и дал им его в руки: читайте, мол, сами.
Представитель Чехословакии спросил, ждут ли они ответ  его  прав