ладиться,  папиросы
ихние хорошо  пахнут.  Некоторые  немцы,  конечно,  и  от  нервов  курили,
заставляли зверями быть -  жги,  пали,  убивай  и  молодых,  и  старых,  и
детишек, и совсем младенцев. Дом твой горит, хочешь потушить - немец  тебя
тут же и пристрелит: не смей свое добро спасать! Мы в погребах  прятались,
а он по  погребу  шарк  автоматом  или  избу  запалит,  так  в  погребе  и
останешься. А что касаемо  пленных  наших,  и  не  сосчитать,  сколько  их
перемерли  с  голоду,  да  и  от  эпидемиев  разных,  больных  да  раненых
перестреляли, здоровых с собой угоняли... Гонят голодных, а  если  ты  ему
кусок хлеба сунешь, немец и его, и тебя пристрелит. Разве мы этого от  них
ожидали?
   Покосился на Варю, поправился:
   - Враги, конешно, но ведь люди, так мы думали-рассуждали. Разве русский
солдат младенца убьет? А немец убивал.
   Он задумывался, слюнявил палец, бережно тушил цигарку, клал на  тарелку
потом докурит...
   - Воевал я в первую мировую, гражданское население не  трогали,  ни-ни,
не дозволялось. И немец не трогал. В восемнадцатом году он на Украине был,
вот она, рядом. А сейчас какую моду взял! В Германию  молодых  угонять  на
работу. По какому такому праву? Ну а наши тоже не дураки: глядите, чесотка
у меня. Смотрит ихний врач, действительно, сыпь  по  всему  телу  -  и  на
руках, и на ногах, на груди, на заднице,  извините  за  выражение.  А  они
чесоточных  не  берут,  боятся.  Ну  и  стали  люди  специально   чесоткой
заражаться друг от друга, она быстро переходит,  ейный  чесоточный  микроб
где хочешь живет, и мыла с самого начала  войны  нет  -  грязь.  И  отощал
народ, с печи до лавки дойдешь, дыхание запирает, к  слабому  любая  хворь
привязывается... У одного в доме завелась, через месяц вся семья  чешется,
у нас вся деревня чесалась, кроме меня со старухой, потому что одни  живем
и  рукопожатиев  этих  не  позволяли.   И   чистоту-опрятность   стараемся
соблюдать.
   В избе действительно было чисто.  И  приятно  пахло.  Какой-то  травой.
Хозяйка ее сушила, раскладывала пучками, запах от нее был мягкий, нежный.
   - А она лечится, чесотка? - спрашивала Варя.
   - Зачем ее лечить, чтобы в Германию угнали? Мазались  чем-то,  лишь  бы
зудело поменьше,  зуд  при  ней  до  самой  невозможности,  а  как  немцев
прогнали, сама собой и кончилась,  время,  значит,  прошло.  Вот  до  чего
доводили гражданское население. А в ту войну ничего такого  не  случалось.
Добрее был народ - и русские, и немцы. После той  войны  все  и  началось.
Красные - белых, белые - красных. Если ты, к примеру, буржуйского  звания,
к стенке тебя,  пролетарского  -  обратно  к  стенке.  Вот  и  ожесточился
народ... Ну-ка, мать, - обращался  он  к  жене,  -  подкинь-ка  шишечек  в
самовар, Варвара Сергеевна нам чай принесла.
   Самовар был большой, медный, с выбитыми на нем  круглыми  фирменными  и
наградными знаками.
   - Сберегли мы этот  самовар  при  всех  властях,  видишь,  сколько  ему
орденов и медалей присвоено.
   Афиноген Герасимович отпивал чай, крякал, продолжал разговор.
   - А как гражданская война кончилась, все вроде бы тихо  стало.  И  дело
двинулось. Электричество провели, "лампочка Ильича"  называлось,  в  честь
товарища Ленина Владимира Ильича,  избу-читальню  завели,  школу  открыли,
утром - детишки, вечером - старики, "ликбез" -  ликвидация  безграмотности
обозначает. Жили ничего, ладно жили... Ну а потом, в тридцатом году, -  он
посмотрел на Варю, -  все  наперекосяк  пошло,  опять  ожесточился  народ,
виноватых, невиноватых, кто, в общем,  под  руку  попадался,  всех  подряд
ломали. Теперь вот война. Конечно, как сказано, "победа  будет  за  нами",
это  фактически  так,  но  вот  как  оправимся  после  победы,  вот  этого
фактически предсказать не могу.
   - Думаете, не восстановится хозяйство?
   - Почему не восстановится?  Избы  пожгли,  долго  ли  новые  поставить?
Только кому жить в тех избах? Народу на войне миллионы выбьет. А кто живой
останется, вряд ли в  деревню  вернется.  После  той  войны  солдат  домой
стремился, потому как землю ему пообещали. А сейчас к чему  ему  ехать,  к
чему возвращаться? К трудодням энтим, к палочкам  в  ведомости,  палочками
сыт не будешь, к колхозному нашему  беспаспортному  положению?  Никуда  не
беги, не ходи ни вправо, ни влево. Нет, не вернутся в деревню.  На  заводе
машина сломалась, другую поставят, а в деревне мужика кем заменишь? Никем.
Так что фактически не скоро поднимется село. А  без  села  -  это  уже  не
Россия.  Да  и,  думается,  нет  такого  государства-державы,  чтобы   без
сельского хозяйства обходилось. Так что теперича не поймешь,  какие  будут
концы-выходы, никому про это неведомо. Вот так вот, Варвара Сергеевна.
   Непонятно было, как и чем они жили. Сажали картошку, капусту,  без  них
не обойтись. "Сыт не будешь и с голоду не помрешь", -  усмехалась  Евдокия
Карповна и вскидывала на мужа выцветшие глаза. Нищета их  была  привычная,
давняя, так испокон веку жил русский мужик. И покорность судьбе тоже  была
вековая.  Стреляют  поблизости,  Афиноген  Герасимович  даже   головы   не
поворачивал, на то и война, чтоб стреляли. Самолеты сразу определял -  чьи
они, спокойно говорил  "наш"  или  "Гитлер  летит",  а  будут  ли  деревню
бомбить, не думал, уж как получится.
   Варя часто выезжала в дивизии. Рубеж Тринадцатой армии  считался  самым
уязвимым участком фронта. В первом эшелоне его  занимали  четыре  дивизии,
передний край прикрыт минным полем. Как и под Москвой, день и  ночь  здесь
десятки тысяч людей рыли траншеи,  хода  сообщений,  противотанковые  рвы,
землянки  и  убежища.  "Земля  -  броня  пехотинцев",  -  говаривал  Варин
начальник  полковник   Колесников.   Оборудовали   огневые   позиции   для
противотанковых ружей, ручных  и  станковых  пулеметов,  приспособили  для
обороны берега рек, откосы оврагов, отремонтировали мосты и дороги.
   Лето было дождливое, душное, а в солнечные дни  -  жаркое.  Солдаты  на
переднем крае работали в сапогах, но обнаженные до пояса; деревенские бабы
и девки - в белых  платочках,  кофточках,  длинных  юбках,  босиком,  ноги
желто-коричневые от налипшей глины. Поглядывали на  небо  -  не  летит  ли
немец...
   Уезжая, Варя брала  сухой  паек,  оставляла  его  хозяевам:  в  дивизии
накормят. Афиноген Герасимович, разглядывая банку с тушенкой, говорил:
   - Консерва, красиво делают американцы. У  немцев  тоже  консерва  была,
много тут банок пораскидано, не такие приглядные, как эти, а  на  вкус  не
знаю, нас не угощали. Только от  себя  отрываете,  Варвара  Сергеевна,  не
годится это, мы _просуществуем_, а вы молодая, вам есть надо.
   Варя возвращалась, паек лежал нетронутым.  Садилась  с  ними  за  стол,
заставляла  открывать  консервы,  разделывать  селедку,  тогда  они   ели,
похваливали.
   - Заботишься ты о  нас,  Варвара  Сергеевна,  доброй  души  человек,  -
говорил Афиноген Герасимович.
   Евдокия Карповна банки потом отмывала, ставила на печку: "В них, как  в
зеркало, глядеться можно, золотенькие..." Смотрела ласково на Варю.
   - И ты у нас золотая, ладная да пригожая, муж-то у тебя тоже военный?
   - Военный.
   - А детишек нет, заведете, Бог даст. В  прошлую  войну  женщины  только
сестрами милосердными были, а чтобы в офицерах, вот как  ты,  в  форме,  с
револьвером, этого нет, не бывало. Мужчин, что ли, сейчас не хватает?
   - Так уж повелось с гражданской войны, - объяснил Афиноген Герасимович,
- тогда тоже женщины в командирах ходили. Помнишь, у  нас  тут  комиссарша
была, в кожанке, с револьвером на ремне, евреечка вроде или  армяночка,  а
боевая, справедливая, всякие безобразия пресекала, не позволяла.
   - Ты себя береги, - наставляла Варю Евдокия Карповна, - не  лезь,  куда
не надо, попусту.
   - Не полезу, - смеялась Варя.
   Как-то утром, уходя в штаб, она оглянулась. На  пороге  стояла  Евдокия
Карповна, крестила ее вслед. Так и застыла с поднятой рукой, смутилась, не
ожидала, что Варя обернется.



34

   Ездила Варя  и  в  поселок  Свобода,  в  штаб  Центрального  фронта,  к
Телянеру. Был он уже подполковником,  форма  сидела  на  нем  все  так  же
неуклюже, раньше, в управлении, между новоиспеченными военнослужащими  это
было незаметно, а среди щеголеватых штабных офицеров  бросалось  в  глаза:
грубые кирзовые сапоги, не сумел  достать  себе  хромовые,  китель  не  по
фигуре. Но и здесь Телянер играл большую  роль:  организовал  производство
железобетонных деталей для оборонительных сооружений, детали  доставлялись
на позиции, оставалось их только собрать.
   Варя контролировала подвоз деталей  в  Тринадцатую  армию,  следила  за
монтажом. Редкий день обходился  без  сюрпризов:  задерживалась  доставка,
детали прибывали некомплектно - одна есть, другой нет. Варя звонила во все
концы, и прежде всего Телянеру, он помогал выходить из положения.
   Рубеж Тринадцатой армии составлял 32  километра,  по  8  километров  на
каждую из четырех дивизий. Во второй полосе еще две дивизии, одной из  них
командовал Максим. Штаб его располагался в лесочке, возле деревни. Выезжая
на передовую, Варя у него останавливалась, отсюда до любой  дивизии  рукой
подать, в машине ей Максим не отказывал, в конце дня Варя звонила  ему,  и
он присылал за ней свой "виллис". Варин начальник,  полковник  Колесников,
шутливо спрашивал: "У кого служите, у меня или у генерала Костина?"
   Он знал, что Варя свояченица Костина, все это знали. И все  же  Максим,
чтобы не было разговоров, не оставлял Варю на ночь в  своем  блиндаже,  ей
находили для  ночлега  свободную  землянку,  конечно,  маленькую,  тесную,
ходить по ней можно было, только опустив голову, но для ночевки годилось.
   Максим весь день был в  полках,  готовил  войска  к  предстоящим  боям,
возвращался  вечером  в  дивизию,  собирал   штабистов,   давал   задания,
выслушивал доклады. Варя бывала на этих совещаниях, Максим говорил  всегда
по делу, просто, доверительно, не повышая голоса, это подкупало людей.
   После совещания все расходились. Оставались начальник штаба,  замполит,
заместитель  по  тылу,  Варя,  иногда  еще   какой-нибудь   представитель,
приехавший из армии или фронта, - с начальством Максим тоже умел ладить.
   Ужинали. Блиндаж у Максима большой, сухой, удобный. Рядом равномерно  и
уютно тарахтит движок, его выключат, как только  Максим  ляжет  спать.  За
ужином опять говорили о делах, Варя старалась не задерживаться, прощалась,
уходила в свою землянку и рано утром уезжала на рубеж или  возвращалась  в
штаб армии.
   Иногда удавалось им  с  Максимом  поговорить  наедине.  Добродушно,  но
твердо и ясно Максим дал ей понять, что  разговоры  на  политические  темы
здесь неуместны, и Варя их не затевала.  Вспоминали  Москву,  Арбат,  дом,
Максим рассказывал, о чем пишет Нина, хвалил Ваню: умный мальчик.  Как-то,
хитровато поглядев на нее, сказал:
   - Я тут недавно одного человека видел. Никогда не угадаешь кого.
   - Кого же?
   - Сашу Панкратова.
   - Сашу? - Она перевела дыхание. - Где ты его видел?
   - Был у меня. На этой скамейке сидел, на которой ты сидишь.
   Варя выжидательно смотрела на него.
   - На этой скамейке сидел, - повторил  Максим  и  улыбнулся,  -  большим
начальником стал, рукой не достанешь: в штабе фронта!
   - Мне Софья Александровна говорила, его мобилизовали шофером.
   - Правильно. Был шофер, отличился в боях под Москвой, ему  и  присвоили
офицерское звание, _лично_ маршал Жуков присвоил, чувствуешь?
   Он по-прежнему гордился Сашей и не скрывал этого.
   - Гвардии инженер-майор, служит в автоуправлении нашего фронта.  Как  я
понимаю, где трудно, туда его. Саша -  сильный  работник,  опытный,  умеет
доводить дело до конца.
   - Ты ему сказал, что я здесь?
   - Конечно. Всех друзей-знакомых перебрали.


   О том, что Варя в той же армии, в штабе инженерных войск.  Макс  сказал
Саше при первом же свидании.  Сидел  напротив,  качал  головой:  "Вот  так
встреча! Десять лет не виделись,  а!"  Был  растроган,  старая  дружба  не
ржавеет, даже рассказать хотел, как Варя привезла  им  на  Дальний  Восток
мальчишку, думали, будем воспитывать вашего с ней, Сашка, сына. Но вовремя
вспомнил Нинины слова: "Мне  кажется,  по-настоящему  Варя  любила  только
Сашу". Решил - лучше не влезать в такие тонкие материи. Ну а то, что  Варя
замужем, упомянул, в гостях у них были перед  войной  на  улице  Горького,
квартира - шик-блеск, муж -  знаменитый  архитектор,  ныне  генерал-майор,
живут хорошо. Саша все это воспринял спокойно, ни о чем не  переспрашивал,
не уточнял, и Макс утвердился в мысли,  что  Варина  влюбленность  -  дело
далекого прошлого, _детство_ все  это.  Потому  так  спокойно  и  буднично
рассказал Варе о встрече с Сашей, только лукаво подмигнул, мол,  девчонкой
влюблена была в Сашку, так ведь?
   Но Барину реакцию уловил. "Ты ему сказал, что я  здесь?"  -  вопрос  не
случайный. Видимо, женщины чувствительны  к  своим  воспоминаниям.  Ладно,
взрослые люди, разберутся...


   Итак, Саша здесь. И знает, где она. Разъезжает по фронту, бывает  в  их
армии,  может  к  ней  заехать.  Просто  повидаться.  Ведь  так  много  их
связывает. Какое имеет  значение,  что  она  замужем,  разве  нельзя  быть
друзьями? Она ни на что не претендует,  со  всем  примирилась,  только  бы
увидеть его живым. На  фронте  каждый  стремится  повидать  земляка,  даже
незнакомого, москвичи тянутся к  москвичам,  ленинградцы  к  ленинградцам,
что-то  их  связывает,   возможно,   тоска   по   родным   местам.   Скажи
саперу-вологодцу, что в соседней роте есть тоже вологодский, сразу побежит
к нему. А тут они с Сашей... Сегодня живы, завтра их нет,  такая  страшная
война, как же не встретиться, если есть возможность, может быть последняя.
Просто сказал бы: "Здравствуй, Варя, узнал, что ты здесь, и заехал". И она
ответит ему: "Как хорошо, как прекрасно ты  сделал,  мне  Макс  говорил  о
тебе, я ждала твоего приезда". Посидят, поговорят, он снова  уедет,  может
быть, надолго, может быть, вообще никогда не увидятся - война, и все равно
от этого свидания  будет  облегчение,  просветление,  так  много  тяжелого
снимется с души.
   Но Саша не приезжал. И Варя решила поехать к нему сама. А  что  такого?
Была в штабе фронта и зашла. "Здравствуй, Саша..."
   Однако к началу июня основные строительные работы на рубежах закончили,
всю документацию оформили и повода ехать в штаб фронта не было. И  все  же
Варя позвонила Телянеру: пусть  ее  вызовет  под  каким-нибудь  предлогом.
Телянера на месте не оказалось,  к  телефону  подошел  полковник  Свинкин,
сказал, что Телянер будет дня через три,  спросил,  не  может  ли  он  чем
помочь.
   - Нет, спасибо, ничего особенного, - ответила Варя, - я хотела  кое-что
уточнить с Давидом Абрамовичем. Ладно, позвоню через три дня.
   Ни позвонить, ни выехать к Телянеру,  а  значит,  и  к  Саше,  Варе  не
удалось.
   Июнь на фронте был  напряженный.  Шли  сильные  воздушные  бои,  Ставка
предупредила о возможности германского наступления  2  июля,  войска  были
приведены в полную боевую готовность, работникам  штаба  инженерных  войск
было предписано оставаться на своих местах.
   2 июля наступление немцев не состоялось. Все вроде  бы  подуспокоилось,
но выехать к Телянеру Варя не могла уже по другой причине.
   15-я  дивизия,  занимавшая  левый  фланг  Тринадцатой  армии,  передала
отрезок своего участка 132-й дивизии, а та предъявила претензии: некоторые
сооружения   получены   ею   в   неудовлетворительном   состоянии.   Такие
недоразумения считались на фронте  заурядным  явлением  и  разрешались  на
месте. Однако 132-я дивизия входила в состав другой армии - Семидесятой  и
располагалась на стыке между армиями - самом уязвимом для  обороны  месте.
Конфликт приобрел межармейский характер.
   Вопрос этот возник не сейчас, но пока  шли  споры  и  переговоры  между
дивизиями, потом между армиями, прошел месяц  и  из  штаба  фронта  пришло
распоряжение: "Выяснить, устранить, доложить. Срок исполнения - 5 дней".
   Варю вызвал ее начальник полковник Колесников: за  работами  на  рубеже
15-й дивизии наблюдала Варя, у нее хранилась вся  документация.  Шутник  и
весельчак Колесников на этот раз не шутил и не  веселился.  Протянул  Варе
распоряжение штаба фронта.
   - Читайте.
   Варя прочитала, пожала плечами:
   - У нашей дивизии претензий не было, а у соседей вдруг возникли.
   - Коллега Витвинин удружил. Сейчас буду с ним говорить.
   Полковник Витвинин был начальником инженерных войск Семидесятой армии.
   Раздался телефонный  звонок.  Колесников  взял  трубку.  На  проводе  -
полковник Витвинин. Разговаривали они, не называя ни номеров  дивизий,  ни
номеров армий, ни места расположения рубежа, но Варя все понимала.
   - Наш представитель  завтра  выезжает,  высылайте  своего,  -  заключил
Колесников  и  положил  трубку.  -  Оправдывается,  говорит,  помимо  него
пожаловались, знаем мы эти штучки... Так вот, Варвара Сергеевна... Сегодня
обе наши машины в разгоне, берите все документы и выезжайте завтра утром в
штаб 15-й дивизии, а оттуда отправляйтесь на место  вместе  с  дивизионным
инженером, я  его  предупрежу.  Если  есть  какие-то  недоделки,  их  надо
устранить, такое распоряжение я отдал и дивизионному инженеру.
   - Наших недоделок там нет, - возразила Варя.
   - Возможно, возможно...  Но  конфликт  надо  ликвидировать,  вы  должны
привезти акт  за  подписью  их  представителей.  Кто  доделает:  мы,  они,
совместно - не торгуйтесь, главное, не возвращайтесь без акта. Машину  даю
вам только до штаба 15-й дивизии, там отпустите ее, дальше поедете  на  их
машине, а когда вернетесь в штаб, позвоните, я за вами машину пришлю. Если
найдете попутную, еще лучше.
   Рано утром 3 июля Варя выехала в  дивизию.  Привычная  дорога,  военные
грузовики, штабные легковушки, контрольно-пропускные пункты, наши самолеты
в воздухе, немецких  почему-то  не  видно.  Опасаясь,  что  Колесников  не
пришлет за ней машину на обратный путь, Варя по дороге заехала к  Максиму,
предупредить, что, возможно, понадобится его помощь.
   Максим стоял возле своего блиндажа, рядом его "виллис", уезжает.
   Узнав, куда направляется Варя, недовольно проговорил:
   - Кроме тебя некого было послать? Мужчин нет среди ваших инженеров?
   - Мой участок.
   - Не имеет значения. Положение тревожное. Ждали наступления  вчера,  не
было, но может быть в любой момент.
   - О чем говорить, Максим, я уже  здесь.  Только  боюсь,  начальство  не
пришлет за мной машину. В случае чего пришлешь за мной, а  уж  от  тебя  я
доберусь.
   - "В случае чего", - проворчал Максим, - пришлю, конечно.
   - Скажу: звонит Иванова, ты поймешь, что я  в  штабе  15-й  дивизии,  у
дивизионного инженера. Ладно?
   - Ладно, - сказал Максим, - если  меня  не  будет,  позвони  начальнику
штаба или Велижанову - нашему  дивизионному  инженеру,  я  их  предупрежу.
Сколько ты там пробудешь?
   - Не знаю. Если придется что-то доделывать, то дня три - четыре.
   - На ночь в полку не оставайся, возвращайся в штаб дивизии.
   - Я буду на территории не нашей, а Сто тридцать второй дивизии.



35

   Как только Саша услышал, что Варя служит в Тринадцатой армии, он тут же
к ней поехал. Он не задумывался над тем, что ей  скажет.  "Узнал,  что  ты
здесь, и приехал тебя повидать". Все, что было между ними, вернее, то, что
могло быть, но не состоялось, все это прошло.  Письма,  ожидание  встречи,
ревность, обиды - все исчезло, растворилось во  времени,  осталось  только
молодое, светлое, что было десять лет назад, когда он сидел в их комнате и
она, школьница, показывала ему, как пишет на коленках шпаргалки. И ее юная
категоричность: "Я бы их всех самих исключила, сволочи, только и  смотрят,
кого бы угробить". И как  в  ответ  на  упреки  сестры  напевала:  "Цветок
душистых прерий, твой смех нежней свирели". Показывала характер, малявка.
   Возможно, скажет только: "За тот  телефонный  разгов