армии, - прохрипел Саша.
   Все молчали. И генералы, и полковники.
   Жуков не спускал с Саши пристального взгляда.
   - Вы член партии?
   - Беспартийный.
   - Как оказались в Пронске?
   - Рота должна была доставить груз в Узловую,  в  тылы  Двести  тридцать
девятой дивизии. Встретился капитан  с  бойцами,  сказал,  что  дивизия  в
окружении. Что делать? Немецкие  танки  движутся  на  Михайлов  и  Скотин.
Единственная дорога для нас была между Михайловом и Скопином.
   - Разве там есть дорога?
   - Есть грейдер.
   Жуков наклонился к карте.
   - Здесь ничего не обозначено.
   - Дорога строилась перед войной, не закончена. Успели пройти грейдером.
На карте, конечно, нет.
   - А вы откуда знали про грейдер?
   - Работал на строительстве этой дороги.
   - Можете показать?
   Саша наклонился к карте. С пилотки упала капля, снег таял в тепле.
   - Разрешите снять головной убор, а то карту замочу.
   - Снимайте.
   Саша сунул пилотку под мышку, снова наклонился к карте.
   -  Вот  по  этим  населенным   пунктам:   Дурное,   Грязное,   Малинки,
Хитрованщина.
   Жуков подвинул карту начальнику штаба.
   - Перенесите на свою карту, произведите рекогносцировку. - Повернулся к
Саше. - В каком состоянии дорога?
   - Мы прошли с лопатами. А если со снегоочистителем, то проехать легко.
   - Сколько шли?
   - Двое суток. Ночами. Днем боялись воздуха.
   - Ночи теперь длинные, - задумчиво проговорил Жуков. - Потери?
   - Есть раненый, обмороженные. Прошу оказать медицинскую помощь. -  Саша
оглянулся на особиста. - Хотя гражданин майор назвал нас преступниками, но
преступники тоже имеют право на медицинскую помощь.
   - Помощь будет оказана, - сказал Жуков, - а вы знаете фамилию командира
Двести тридцать девятой дивизии?
   - Не знаю.
   - Полковник Мартиросьян!
   Поднялся командир Двести тридцать  девятой  дивизии,  молодой  красивый
армянин.
   - Полковник Мартиросьян, ваша авторота?
   - Разрешите доложить, товарищ генерал армии, в  наше  распоряжение  шла
отдельная авторота подвоза. Однако дивизия уже вела бой с  окружавшими  ее
превосходящими силами противника и двадцать  седьмого  ноября,  закопав  в
лесу тяжелое оружие, прорвала кольцо окружения  и  пришла  сюда,  в  район
"Большое село". Прибыть в  окруженную  дивизию  авторота  не  могла.  Есть
основания думать, что это именно та самая авторота.
   - Откуда у вас такие основания?
   - Так получается по  совпадению  всех  обстоятельств,  товарищ  генерал
армии. И если вы мне позволите сказать...
   - Говорите!
   - Если вы мне позволите сказать,  товарищ  генерал  армии,  -  повторил
Мартиросьян, - то движение этой роты  в  Пронск  в  коридоре  между  двумя
атакующими танковыми колоннами противника считаю мужественным  выполнением
своего воинского долга.
   -  Вот  как,  оказывается,  -  усмехнулся  Жуков.  -  Ладно,  садитесь!
Красноармеец...
   - Панкратов, - подсказал особист.
   - Панкратов... В карте разбираетесь. Где учились?
   - На автодорожном факультете Московского транспортного института.
   - Инженер, значит... А почему рядовой?
   - Так получилось.
   - Есть документ об образовании?.. Покажите!
   Саша расстегнул шинель, из кармана гимнастерки вынул сложенное вчетверо
свидетельство, положил на стол. Деваться некуда! Черт с ними, пусть знают.
Дальше фронта не зашлют.
   Жуков прочитал первую страницу, перевернул... Саша не отрывал  от  него
взгляда... Сейчас дойдет до строчки: "Дипломный проект  не  защитил  ввиду
его ареста..." Дошел! Поднял глаза на  Сашу...  Смотрит...  Опять  читает,
опять смотрит...
   - В комсомоле были? С какого года?
   - С двадцать пятого.
   Жуков опустил глаза к свидетельству.
   - Тут обозначен зачет по военному делу...
   - В институте была высшая вневойсковая подготовка.
   Жуков повернулся к Голикову.
   - У нас инженеров не хватает, а у вас они тут ходят в простых шоферах.
   Голиков мог бы сказать, что об этой  автороте  он  ничего  не  знает  и
шофера этого видит впервые. Но он был опытный чиновник и понимал - в такой
ситуации возражать нельзя. Жуков прав: так использовать инженерные кадры -
непорядок, за непорядок кому-то надо выговорить,  кому  именно,  не  имеет
значения.
   Жуков взял у Саши красноармейскую книжку, передал начальнику  штаба  и,
смотря в свидетельство, продиктовал:
   - Запишите дополнительные данные: окончил автодорожный факультет в 1934
году. Свидетельство номер сто восемьдесят шесть дробь  тридцать  четыре...
Записали? Составьте аттестацию  на  присвоение  звания  военного  инженера
третьего ранга, я ее сейчас утвержу.
   Вернул Саше свидетельство.
   - Поздравляю с присвоением звания военинженера третьего ранга.
   - Спасибо, товарищ генерал Армии.
   - Работайте, воюйте, служите Советскому Союзу.
   Саша козырнул:
   - Есть служить Советскому Союзу!


   Утром 6 декабря советские войска перешли в контрнаступление и, несмотря
на сильные  морозы  и  глубокий  снег,  отбросили  противника  на  150-200
километров от Москвы.



26

   По радио гремела бравурная музыка, каждые полчаса передавали  сообщения
о стремительном продвижении немецких  войск,  о  занятых  городах,  сбитых
самолетах, сотнях тысяч пленных: "Советские войска так бегут, что мы  едва
за ними поспеваем". Эмигрантские газеты ликовали:  "Настало  наше  время".
Мережковский и Зинаида Гиппиус благословляли немцев на "крестовый поход".
   Германия победит Россию так же молниеносно, как победила другие  страны
Европы. Что же  будет  с  ним,  с  Шароком?  Успеет  ли  Берия  уничтожить
документы своего ведомства? Если не успеет, значит, немцы у себя в тылу, в
Париже, обнаружат господина  Привалова  -  советского  шпиона.  Даже  если
документы будут уничтожены, захватят  сотрудников  НКВД  те,  спасая  свою
шкуру, выдадут его. В обоих случаях виселица ему обеспечена.
   Что же делать? Пойти и открыться немцам? Зачем он им? Кто он? Брошенный
Советами  на  Западе  шпион.  Будет  оправдываться:  "Работал  не   против
Германии, а против белогвардейской эмиграции". Кто его станет слушать?
   Уйти к англичанам? С чем? Кого он им даст? Третьякова? Не нужен  им  ни
Третьяков, ни Шарок. Отдадут в СССР незадачливого  перебежчика:  получайте
от верных союзников по антигитлеровской коалиции.
   Уходить надо было тогда, в тридцать девятом, не с пустыми руками пришел
бы, а с большой добычей: резидент, агенты, явки, Эйтингон  с  мексиканской
командой. И недалеко пришлось бы идти, на соседней улице их контрразведка.
   Немного успокоила Шарока остановка немцев под Москвой - не сумели взять
с ходу, значит, НКВД успеет  вывезти  или  уничтожить  документы,  легенда
господина Привалова так быстро не раскроется. Если немцы и победят, то  не
так скоро,  как  предсказывали  некоторые  эмигранты,  "фикция  отпора"  -
утверждал писатель Борис Зайцев. Оказалось, не фикция.
   Всю свою жизнь Шарок трепетал перед советской властью, был убежден в ее
несокрушимости. И вот со злорадством наблюдал за ее  поражением.  Но  если
режим падет, то и ему придется отвечать за его преступления, повязан с ним
навсегда. Так что пусть уж лучше продержится, а там будет видно.
   А  пока  надо  избрать  правильную  линию  поведения.  Молодой  русский
эмигрант  в  _такое   время_   не   может   быть   изолирован   от   своих
соотечественников.  В  этом  смысле  и  Шпигельглас,   и   Эйтингон   были
предусмотрительны: у него должен быть круг хороших знакомых. И такой  круг
у него есть, не слишком богатые люди, скорее бедные, но настоящие  русские
люди, соседи, посетители того же кафе, куда  вечерами  захаживал  Шарок  и
которое содержал русский хозяин. По воскресеньям Шарок встречался с ними в
Храме  Покрова  Пресвятой  Богородицы  на  rue  de  Lounnel,  служил   там
популярный среди верующих отец Димитрий  Клепнин,  а  мать  Мария  Пиленко
открыла при церкви столовую для бедных и безработных...
   Были среди эмигрантов противники Гитлера, они молчали, были  выжидающие
и были ликующие, при каждой победе немцев обнимались и целовались. К ним и
примкнул Шарок. Не для объятий и поцелуев, а  чтобы  обезопасить  будущее:
если победят немцы, то он еще до победы доказал им свою  лояльность,  если
победят  русские,  то  он,  советский  разведчик,  выполнил  свой  долг  -
внедрился во вражеский лагерь.
   Немецкие власти ликвидировали все эмигрантские  организации  и  создали
одну новую, единую, верную Германии, под названием: "Управление  по  делам
русской эмиграции во Франции", оно помещалось  в  большом  доме  на  улице
Галянер,  там  регистрировали  эмигрантов,  выпускали  газету   "Парижский
вестник".  Возглавлял  управление  какой-то  Юрий  Жеребков,   человек   с
вихляющей походкой, до войны был профессиональным танцором. Шарок бывал на
его  выступлениях.  Расхаживая  по  эстраде,   Жеребков   обрушивался   на
"советских  агентов",  которые  пытаются  разжечь   в   среде   эмигрантов
ложнопатриотические чувства.
   - Берите пример с миллионов русских солдат, которые против  своей  воли
сражаются в рядах Красной Армии! - восклицал Жеребков. - Они не  оказывают
сопротивления немецкому наступлению и при  первой  возможности  не  только
переходят к неприятелю, но выражают желание с  оружием  в  руках  бороться
против   советского   режима,   освободить   Родину   от   сталинского   и
большевистского ига.
   Бывал  Шарок  и  на  других  собраниях,  устраиваемых  для  эмигрантов,
примелькался там, появились знакомые. Он сбрил усы  и  бороду,  чтобы  при
случайной встрече не узнал его Третьяков, а встречи с Викой  не  опасался:
Вика в Лондоне с мужем, одним из ближайших сотрудников генерала де  Голля.
А вскоре  перестал  опасаться  и  Третьякова:  немцы  его  арестовали  как
советского агента, значит, воспользовались данными французской полиции: та
подслушала исповедь Плевицкой. Правильно  он  поступил,  оборвав  связь  с
Третьяковым.
   Стройный, голубоглазый, русоволосый, в приличном  костюме,  сдержанный,
аккуратный,  Шарок  производил  хорошее  впечатление.  Но  с  выбором   не
торопился.  Силу  набирал  НТС  -   Национально-трудовой   союз,   молодые
прибавляли в скобках к этому названию (НП) - новое поколение. Из Югославии
перебрались в Германию, активно сотрудничали  с  немцами:  в  лагерях  для
военнопленных   вербовали    "добровольных    помощников"    в    немецкие
вспомогательные, охранные, полицейские  части,  потом  вербовали  в  армию
Власова   и   в   национальные   формирования   СС.   Перед    несчастными
военнопленными, которых  Сталин  объявил  изменниками,  вставала  дилемма:
неизбежная смерть в лагере или жизнь на службе у немцев,  многие  выбирали
жизнь. Перед Шароком такая дилемма не стояла. Подбирал  НТС  и  людей  для
работы в Восточном министерстве, но служба  на  оккупированной  территории
СССР в районной администрации в  глухомани  не  устраивала  Шарока.  И  он
обдумывал, тянул время, не мог решить. Однажды поймал себя на  мысли,  что
отвык сам решать, давно уже за него решали другие. Решили они  и  на  этот
раз.


   Как-то в феврале сорок второго  года  поравнялся  на  улице  с  Шароком
человек. Трость, пальто, шляпа, но по тому, _как_ нарочито  замедлил  шаг,
Шарок почувствовал опасность, отодвинулся, поднял глаза и похолодел  -  на
него смотрел "Алексей", тот самый, что приезжал  в  Париж  для  ликвидации
сына Троцкого, Льва Седова, бывший боксер, поразивший в свое время  Шарока
своим  блестящим  французским  языком.  Шарок  знал,  _какие  специальные_
поручения выполняет "Алексей" из группы Якова  Серебрянского.  Но  как  он
очутился здесь?! Уже давно расстрелян и сам Яков Исакович Серебрянский,  и
все "Яшины ребята". "Алексей" протянул руку, произнес по-французски:
   - Жерар Дюраль, или просто "месье Жерар".
   Они зашли в кафе, сели в углу, попросили кофе. Кафе было пусто,  хозяин
возился за стойкой.
   - Почему растерялся, разве никого не ждал? -  спросил  "Алексей"  опять
по-французски; и дальше весь разговор они вели на французском.
   Ощущение  опасности  не  покидало  Шарока.  Может  выхватить  пистолет,
застрелить его, потом хозяина и  исчезнуть.  Пальто  и  шляпу  не  снял  -
наготове сидит,  место  выбрал  напротив  окна  и  плотно  закрытой  двери
(февраль как-никак), сбоку хорошо виден хозяин - все мгновенно проделает.
   Не спуская глаз с рук "Алексея", Шарок ответил:
   - Я слышал, будто бы Якова Исаковича и всю его группу посадили.
   "Алексей" отпил немного кофе, поставил  чашку  на  стол,  посмотрел  на
дверь, Шарок не спускал с него напряженного взгляда и  вдруг  увидел,  что
черты его лица вовсе не стерты: хорошо обозначены  твердые  скулы,  как  у
многих боксеров, немного приплюснутый нос, взгляд не  тусклый,  а  цепкий,
пронзительный. Странно, ничего этого Шарок раньше не замечал.
   - Мне тогда сунули десятку, - сказал  наконец  "Алексей",  -  остальных
расстреляли.  С  Яковом  Исаковичем  почему-то  тянули,  сидел  в   камере
смертников,  дожидался,  это  его  и  спасло.  Началась  война,   "хозяин"
спрашивает "нашего": "А где Серебрянский?" - "Сидит в  тюрьме,  дожидается
расстрела". "Хозяин" говорит: "Что  за  чушь?"  Ну,  "наши"  быстренько  в
камеру, вытаскивают Якова и отправляют в  санаторий,  ему  ежовские  холуи
отбили печень и почки.
   Он снова отхлебнул кофе, держит чашку в руке, слава Богу!
   - Яков Исакович потребовал вернуть группу, а от  нее  остался  я  один.
Такую команду уничтожили, погубил разведку Ежов, алкоголик, педераст!
   Поразил Шарока не сам  рассказ,  а  откровенность  "Алексея",  свободно
говорит о "хозяине" - товарище Сталине, о "наших" - Берии и Судоплатове...
С чего бы это? Не усыпляет ли таким образом его бдительность?!
   "Алексей" вдруг усмехнулся:
   - На мои руки поглядываешь, решил, я по твою душу пришел?
   - А меня за что? - деланно рассмеялся Шарок.
   - А меня за что? - сощурился "Алексей".
   - Ни за что, конечно, - поспешил согласиться Шарок.
   - А вот тебя, между прочим, как раз есть за что.
   - Алексей, о чем ты говоришь? - Шарок даже привстал.
   - Я тебе назвал свое имя - Жерар.
   - Прости, Жерар, я не понимаю, о чем ты говоришь.
   - Ты ведь заложил меня, не так ли?
   - Я? Тебя?
   - Да, ты меня. По делу Седова.
   Объяснительная записка, написанная им в Москве,  мгновенно  возникла  в
памяти Шарока.
   - Я написал, как было, только факты, никаких оценок.
   -  Никаких  оценок?  "Приезжал,  провел  акцию,  в  результате  которой
обесценил  источник  исключительно  важной  информации"  -  это  разве  не
оценка?!
   Черт возьми! Не зря он колебался тогда, писать или не писать эту фразу.
Будто предчувствовал.
   "Алексей" допил кофе, поставил чашку на стол.
   - Не будем вспоминать. Передаю распоряжение Центра. Твоя задача войти в
доверие к  эмигрантам,  которые  смогут  рекомендовать  тебя  немцам.  Все
остальное _будет сделано_. Цель - попасть на службу в качестве переводчика
в Центральное управление  концлагерей  в  Ораниенбурге,  возле  концлагеря
Заксенхаузен. - Он усмехнулся. - Там рядом  дачный  поселок  Заксенхаузен,
вот так и лагерь назвали. В лагерях сотни тысяч  наших  военнопленных,  мы
должны иметь о них информацию. - Он перешел на немецкий. - Как  у  тебя  с
языком?
   - Вроде бы нормально. А ты, оказывается, и немецкий знаешь?
   - Я знаю французский, немецкий, английский, испанский. В свое  время  к
нам брали только владеющих языками.
   Подчеркивает,  что  он  из  _тех,  настоящих_  чекистов,  которых  Ежов
уничтожил, а Шарок из _новых_. Шарок проглотил пилюлю,  не  показал  даже,
что понял намек, с этим человеком ссориться опасно. И, конечно,  врет,  не
информация о "сотнях тысячах военнопленных" ему нужна.  Он  занимается  не
сотнями тысяч, а отдельными людьми, его работа - похищение и  уничтожение.
Кого  собираются  уничтожить  на  этот  раз  в  Заксенхаузене,  Шарока  не
касается, ему поручают собирать сведения, он и будет их собирать.
   - Пока я здесь, связь со мной, - заключил "Алексей",  -  представляю  в
Париже швейцарскую коммерческую фирму. Меня не будет, к тебе придут. Твоей
задаче Центр придает первостепенное значение, понимает  ее  сложность,  но
возлагает на тебя большие надежды и достойно оценит твою работу.
   "Пулей в затылок", - помимо своей воли подумал Шарок.



27

   Как-то в марте Сталин спросил Василевского:
   - Вы привезли семью из эвакуации?
   - Да, товарищ Сталин.
   - Где она живет?
   - Мне предоставили отличную квартиру на улице Грановского.
   Сталин поднял на него глаза:
   - На улице Грановского? В Пятом доме Советов?
   - Да, товарищ Сталин, так он раньше назывался.
   - Я знаю этот дом, - задумчиво проговорил Сталин, - бывал там когда-то.
А где ваши родители?
   - Мать умерла, а отец живет в Кинешме, у моей старшей сестры. Ее муж  и
сын на фронте.
   - Значит, оставил свой приход?
   - Оставил, товарищ Сталин, я и мои братья помогаем ему и сестре.
   - Значит, живете на улице Грановского,  -  так  же  задумчиво  повторил
Сталин, - хорошо. А где отдыхаете, когда есть возможность?
   - В Генштабе. Рядом с моим кабинетом есть комната, там сплю.
   - У вас нет дачи?
   - Нет, товарищ Сталин.
   Через несколько дней Василевский  получил  дачу  в  селе  Волынском  на
берегу реки Сетунь, недалеко от Ближней дачи Сталина, но бывал там  редко,
а когда ночевал, то вставал на рассвете и уезжал на работу.
   Однажды чуть задержался: помогал жене в саду,  и  когда  уже  собирался
выезжать, раздался звонок Поскребышева:
   - Вас ищет товарищ Сталин.
   Затем он услышал в трубке голос Сталина:
   - Товарищ Василевский, вы не успели обжиться на даче, а уже  засиделись
там. Боюсь, совсем туда переберетесь. Приезжайте немедленно.


   Василевский   приехал,   когда   заседание   Ставки    уже    началось.
Рассматривался план военных действий на лето 1942 года.
   - Немцы деморализованы поражением  под  Москвой,  -  сказал  Сталин,  -
теперь они хотят получить передышку, собраться с силами. Можем  ли  мы  им
дать время для передышки? Не можем. Имеем ли мы право дать им собраться  с
силами? Не имеем права.
   Шапошников в осторожных выражениях напомнил, что наши силы  измотаны  в
зимней кампании, для наступления еще не готовы.
   - Надо быстрее перемалывать немцев, - недовольно проговорил  Сталин,  -
гнать их без остановки, гнать, гнать и гнать. И обеспечить, таким образом,
полный разгром немцев в 1942 году. Кто хочет высказаться?
   Все понимали, что  говорить  о  полном  разгроме  немцев  в  этом  году
нелепость. Но высказаться никто не пожелал. Кроме Жукова.
   - Без подготовки и без усиления войск техникой и живой силой  наступать
невозможно, - сказал Жуков.
   - Не сидеть же нам в обороне сложа руки и  ждать,  пока  немцы  нанесут
удар первыми! - с раздражением произнес Сталин. - Надо хотя бы нанести ряд
упреждающих ударов и прощупать готовность противника.
   Тут же Тимошенко предложил нанести такой удар в  направлении  Харькова.
Его поддержал Ворошилов. Жуков попробовал  возразить,  но  Сталин  перебил
его:
   - Одну минуту, одну минуту... Где мы  ждем  наступления  немцев?  -  Он
обвел всех вопрошающим взглядом. - Где немцы будут наступать  этим  летом?
Ответ один: они, безусловно, будут  наступать  снова  на  Москву.  Почему?
Москва близко. Нами перехвачен приказ фельдмаршала Клюге о наступлении  на
Москву.  Операция  носит  кодовое  название  "Кремль".  К  ней  мы  должны
готовиться. Но исключает ли это нанесение мощных фланговых  ударов,  чтобы
сковать силы немцев и тем ослабить их атаку на Москву? Нет, не  исключает,
наоборот, обязывает. Где в первую очередь нанести  такой  удар?  Я  думаю,
товарищи Тимошенко и Ворошилов правы. Предложение о наступлении на Харьков
следует поддержать.
   Василевский  мог  бы  сказать,  что,  по   данным   разведки,   главным
направлением немецкого  удара  будет  юг.  Но  Василевский  всегда  боялся
возражать Сталину, а сейчас, после выволочки за опоздание,  все  заседание
пром