олчал.
   Вместо него ответил Жуков:
   - Товарищ Сталин, имеются разведданные о том, что  главное  наступление
немцы  развернут  на   юге.   Приказ   Клюге   можно   рассматривать   как
дезинформацию.  Нельзя  втягивать  войска  в   операции   с   сомнительным
исходом...
   - Сомнительным?! - перебил его Сталин. - Почему  сомнительным?  Товарищ
Тимошенко, вы уверены в успехе операции?
   - Безусловно.
   - Это ваше личное мнение?
   - Нет. Так считает все руководство фронта.
   - Видите, как получается, - усмехнулся Сталин,  -  командование  фронта
уверено в успехе, а товарищ Жуков сомневается. Я думаю,  в  данном  случае
мнение командования фронта более обоснованно.
   Выходя из кабинета, Шапошников сказал Жукову:
   - Вы зря спорили. Этот вопрос решен Верховным.
   - Тогда зачем спрашивали наше мнение?
   - Не знаю, не знаю, голубчик.


   Наступление под Харьковом началось 12 мая. Через неделю стала ясна  его
бесперспективность. Василевский, исполнявший теперь обязанности начальника
Генерального штаба, предложил Сталину наступление прекратить. Но Сталин не
привык менять свои решения. 29 мая наступление закончилось катастрофой.  В
окруженных четырех советских армиях было уничтожено и  пленено  230  тысяч
человек. В бою погибли генералы Костенко, Подлас и Бобкин.
   В прошлом году Сталин просчитался, ожидая наступления немцев на юге,  в
этом году  просчитался,  ожидая  их  наступления  на  Москву.  Взяв  Крым,
Севастополь,  отбросив  советские  войска  за  Дон,   немцы   стремительно
двинулись на Кавказ и Сталинград.
   28 июля Сталин издал приказ номер 227:

   "Мы потеряли более 70 миллионов населения... Отступать дальше -  значит
погубить себя и вместе с тем нашу  родину.  Ни  шагу  назад!  Сформировать
штрафные батальоны, куда направлять средних и старших командиров.  Ставить
их на трудные участки фронта, чтобы дать им  возможность  искупить  кровью
свои  преступления  перед  родиной...  Сформировать   хорошо   вооруженные
заградительные отряды, поставить их в тылу неустойчивых дивизий и  обязать
их в случае паники и беспорядочного отхода частей расстреливать  на  месте
паникеров и трусов".

   Этот  приказ  сковал  инициативу  командиров,  парализовал  возможность
маневра, увеличил бессмысленные  потери.  Выполнять  его  означало  обречь
армию на поражение. Немцы все равно продвигались вперед, захватили Майкоп,
Краснодар,  Моздок,  вышли  на  Терек,  овладели   почти   всеми   горными
перевалами, открывающими путь в Закавказье. Но пленные и трофеи им уже  не
доставались. Вопреки приказу Сталина  советские  войска  вели  маневренную
войну, не допускали окружения, умело отводили свои части.  Лишь  на  узком
участке фронта войска армии Паулюса сумели 23  августа  выйти  к  западной
окраине Сталинграда.


   Сталин  все  отлично  понимал:  страна   разрезается   надвое.   Гитлер
овладевает всем  югом,  Украиной,  Кавказом,  Закавказьем.  Но  главное  -
Сталинград! Немцы взяли город в клещи, прижав наши войска  к  Волге.  Если
Сталинград падет,  у  немцев  в  руках  окажется  главная  водная  артерия
европейской части Союза. От Сталинграда они повернут на  север,  зайдут  в
тыл Москве, и тогда основные силы Красной Армии окажутся в мешке.
   Под Сталинградом сейчас лучшие полководцы. И все равно там нужен Жуков.
Жуков - единственный  человек,  который  по-прежнему  внушал  ему  чувство
надежности. Василевский разбирается в деле, но для  чрезвычайных  ситуаций
мягок. В чрезвычайных ситуациях  нужен  Жуков.  Безусловно,  самомнения  у
Жукова прибавилось, оказался прав:  Гитлер  двинулся  не  на  Москву,  как
ожидал товарищ Сталин, а на юг, как предсказывал Жуков. Значит, утвердился
в мысли, что _стратег_ - он, Жуков, а не товарищ Сталин. Ошибается товарищ
Жуков! Когда речь  шла  о  Харькове,  возможно,  и  не  следовало  слушать
Ворошилова,  мудака,  который  провалил  финскую  войну.  И  Тимошенко  не
следовало слушать. Его карьера на  этом  и  закончится,  но  и  Жукову  не
следует торжествовать. ОН укажет Жукову его место. Его место в войсках, на
фронте, там он может добиваться успеха. Вот пусть и едет в Сталинград.  Но
надо и обласкать.


   26 августа Жуков из штаба Западного фронта был вызван в Москву.
   Как обычно, он застал в кабинете Сталина Молотова, Ворошилова и Берию.
   Сталин пригласил Жукова к столу. Принесли чай, бутерброды.
   - Итак, Гитлер решил исправить свою ошибку, - неожиданно сказал Сталин.
   Жуков недоуменно посмотрел на него.
   Сталин показал на бутерброды:
   - Ешьте, ешьте, проголодались, наверно.
   Он встал и, прохаживаясь по комнате, заговорил:
   - В чем была основная стратегическая ошибка Гитлера в прошлом  году?  В
том, что главные силы он бросил на Москву, а должен был наступать на  юге,
получить  хлеб,  металл,  уголь,   нефть,   привлечь   на   свою   сторону
националистов Украины, Кавказа и Закавказья. А уж в этом году двинуться на
Москву с запада, севера и юга. Такой стратегии  мы  и  ожидали.  Но  когда
играешь с плохим игроком, никогда не знаешь, с какой карты он  пойдет.  Мы
думали,  что,  наученный  горьким  опытом,  Гитлер  в  этом  году  сделает
правильный  ход,  обрушится  на  Москву,  Москва  близко.  Нет,  он  решил
наступать на юге. Но то, что было правильно для прошлого года, неправильно
для этого года. Он опять обманул нас, как азартный, но  плохой  игрок.  Он
добился некоторого  успеха  и  дошел  до  Сталинграда.  Но  этот  успех  -
временный, у плохого стратега не может быть конечного  успеха.  Необходимо
лишить Гитлера  его  временного  успеха.  Мы  должны  остановить  его  под
Сталинградом так же, как остановили под Москвой.
   Сталин   подошел   к   Жукову   и   значительно,   даже   с   некоторой
торжественностью произнес:
   -  Товарищ  Жуков!  Государственный  Комитет  Обороны   назначает   вас
заместителем Верховного Главнокомандующего.
   Жуков встал, вытянулся.
   - Благодарю, товарищ Сталин.
   - Вам следует немедленно  выехать  в  район  Сталинграда.  Немцев  надо
разбить и гнать их так же, как гнали в прошлом году от Москвы.
   Сталин протянул ему руку.
   - Счастливого пути! Успеха вам, товарищ Жуков!



28

   Управление оборонительного строительства, где служила Варя, перевели из
Москвы в район Саратова. В случае захвата Сталинграда гитлеровские  войска
повернут  на  север,  на  пути  их  возможного  продвижения   воздвигались
оборонительные сооружения.
   Штаб  управления  разместили  в  селе  Байдек,  на  территории   бывшей
республики немцев  Поволжья.  В  августе  сорок  первого  года  республику
ликвидировали, немцев как возможных пособников Гитлера выслали в Сибирь  и
в Казахстан. Но названия деревень и городов остались прежними.
   Каменные кирпичные дома с надворными постройками, просторные,  удобные,
все по-немецки  основательно,  долговечно.  Массивные  столы,  скамейки  и
кровати в домах, необычные печи: низкие, большие, квадратные, с конфорками
и духовками.
   Жили  теперь  в  этих  домах  эвакуированные   украинские   колхозники,
чувствовали себя неуютно.
   - Немец уже в Сталинграде, - говорила Варе ее хозяйка, -  сюда  придет,
шо нам скаже?! Немецким  добром  завладели,  на  чужом,  скаже,  несчастье
разжилися, всех нас и перевешает. А чем мы виноваты? Велели скот колхозный
угонять, мы погнали, сюда нас и определили, куда теперь деваться, кто  нас
примет? - Вздыхала горько.
   Варя ее успокаивала - сюда Гитлер не дойдет, жалела  новых  хозяев,  но
еще больше жалела высланных отсюда  немцев.  В  чем  провинились  женщины,
старики, дети? Затолкали в телячьи вагоны, заперли и  выгрузили  на  голом
месте в тайге. Сколько их там погибнет, сколько в дороге погибло?
   Давид  Абрамович  Телянер,  Варин  начальник,  тоже  говорил  о  немцах
сочувственно:
   - Законопослушные российские подданные,  освоили  Заволжье.  До  них  в
степи только ногайцы и  казахи  бродили,  а  немцы  выращивали  знаменитую
волжскую пшеницу, из нее  выпекали  хлеб  для  царского  стола,  разводили
табак, ткали сарпинку. И все равно - чужой народ, хотя прожили  здесь  без
малого два века, инородное тело, после войны, если будет возможность,  все
уедут в Германию.
   Он смотрел на Варю умными, живыми карими глазами, с немцев переходил на
евреев:
   - Евреи тоже _пришлые_,  к  тому  же  во  все  вмешиваются.  Среди  них
политики, ученые, писатели, философы,  художники,  кто  хотите.  Кому  это
понравится? Вот коренная нация их и выдавливает из себя.
   - Но не у нас, - возражала Варя, - у нас есть еврейские театры, газеты.
В школе, институте мы никогда не делились на евреев и на неевреев.
   Давид Абрамович поднимал палец.
   - Это было, Варенька, при других людях, _людях идеи_.  Их  уже  нет.  И
времена уже другие. Евреи веками жили в Германии, носили немецкие фамилии,
идиш  -  это  фактически  немецкий  язык.  И  в  результате?  Германия  их
уничтожает. Однако уничтожить народ невозможно. Евреи  сохранили  себя  на
протяжении двух тысяч лет, история распорядилась: этому  народу  жить.  Но
жить в своей стране. Хватит им заниматься чужими делами.
   - Вы имеете в виду Палестину? Евреи туда поедут?
   - После того, что произошло, поедут.
   - И вы поедете?
   - Постараюсь.
   - Но ведь ваша жена - русская.
   - Зато ее дети - евреи.
   - Наполовину.
   - Люди иногда скрывают свое еврейство. Мать -  русская,  сам  крещеный,
еще что-то... Для меня еврей тот, кого Гитлер отправил бы  на  смерть  как
еврея. Моих детей отправил бы. Гитлер уничтожил бы и  славян,  перебил  бы
половину населения земного" шара. К счастью, он не выиграет войну.
   - Вы в этом уверены?
   - Безусловно. Хотя при нашем бардаке победа будет дорого стоить.
   Они одинаково мыслили, но  разговоров  на  эти  темы  не  вели.  Мудрый
человек, он с доброй улыбкой говорил Варе:
   - Берегите нервы. Сейчас: все для фронта, все для победы. То  зло  хуже
этого.
   Был он невысок, плотен, военная форма сидела на нем  неуклюже,  лицо  в
глубоких морщинах, но глаза молодые, живые.  "Один  из  лучших  строителей
Москвы", - говорил о нем Игорь Владимирович. Возглавлял технический отдел,
все  сходилось  к  нему:  проекты,  планы,  разработки,  его  знания  были
феноменальны, решения принимал безошибочные. Он выделял Варю, она любила и
умела работать, незатейливую полевую фортификацию освоила мгновенно.
   В октябре строили главную полосу обороны в 15-20 километрах от  Москвы.
Сотни тысяч москвичей, в основном женщины, в дождь и холод, под  обстрелом
вражеской авиации, в  своих  потертых  пальтишках,  выношенных  курточках,
ботиночках,  облепленных  глиной,  рыли  окопы,  ходы  сообщений,  долбили
твердый грунт, врывали в землю круглые железобетонные колпаки для  огневых
точек, в своих  перчаточках  и  рукавичках  натягивали  на  колья  колючую
проволоку, толкали нагруженные землей тачки, устанавливали тяжелые надолбы
и сваренные из рельсов  противотанковые  ежи.  Не  хватало  лопат,  ломов,
кирок, не подвозили еду, и все равно эти женщины соорудили  десятки  тысяч
метров противотанковых рвов, вынули миллионы кубометров земли.
   Варя ходила по трассе.  Бетон  звучно  плюхался  из  машин  на  толстые
металлические  прутья  арматуры,  женщины  скребли  лопатами   по   днищам
опорожненных кузовов.
   - Отъезжай, следующий, быстро, давай!
   Варя  проверяла,  обмеряла,  составляла  с  прорабами  акты,   помогала
женщинам перетаскивать тяжелые бетонные колпаки. Неужели по  Москве  будут
топать немецкие сапоги?! "Не отдадим Москву!" - первый стандартный лозунг,
который стал ей близок. "Не отдадим Москву!" Улицы перекрыли  баррикадами,
мешками с песком, надолбами, ежами, опутанными колючей  проволокой.  Немцы
бомбили город, воздушные тревоги  объявлялись  каждую  ночь.  Над  Москвой
колыхались лучи прожекторов, трассирующие пули и снаряды распарывали небо,
похожие на ночные облака, белели в нем аэростаты заграждения.
   Игорь Владимирович возглавлял управление, по-прежнему был требователен,
аккуратен, пунктуален.  Ему  нельзя  было  принести  небрежно  исполненный
чертеж. Телянер, не придававший значения мелочам, говорил Варе:
   - Своего супруга вы знаете, сделайте поаккуратней.
   В свое время Игорь Владимирович попытался перевести Варю на работу,  не
связанную с выездом на рубежи. Она сказала ему:
   - Игорь, прошу тебя, никогда этого не делай. То, что я  твоя  жена,  не
дает мне никакого преимущества.
   Больше он в ее дела не вмешивался.
   После успешного завершения московской битвы  его  перевели  в  Наркомат
обороны,  в  Главное  управление  инженерных   войск,   присвоили   звание
генерал-майора.  Варя  была  довольна  -  положение  жены  начальника   ее
тяготило. Никаких  привилегий  она  не  имела.  И  все  же  мало  кому  из
женщин-сотрудниц присвоили звание, а ее имя внесли в  первый  же  довольно
короткий список -  воентехник  1-го  ранга.  Естественно,  дипломированный
инженер, давно  здесь  служит,  и  все  же  в  отношении  сотрудников  это
присутствовало: жена начальника. Теперь этого не будет.
   И когда Игорь Владимирович сказал ей, что  управление  перебрасывают  в
Саратов, но она останется в Москве, Варя отказалась.
   - Нет, Игорь, я из управления не уйду.
   Он был озадачен, ошеломлен.
   - Варенька, тут та же работа. Разница только в том, что здесь ты у себя
дома, а там придется скитаться по грязным избам.
   - Эти неудобства коснутся всех.
   Он улыбнулся:
   - Не романтизируй, Варя, там не фронт,  а  фронтовой  тыл,  далекий  от
линии огня. И в управлении почти все женщины работают рядом с мужьями,  ты
будешь одна, без защиты. И наконец, Варюша,  неужели  ты  хочешь  оставить
меня одного?
   Ей было его жаль, и все же она уедет.
   - Я останусь в Москве, потому что мой муж занимает  высокий  пост?  Мне
стыдно так поступать, с этими людьми я проработала многие  годы.  И  я  не
хочу отсиживаться в Москве. Я ведь ношу военную форму.
   - Но и на мне военная форма.
   - Ты руководитель союзного масштаба, твое место в Москве. А  я  рядовой
инженер, воентехник первого ранга, мое место там, где женщины роют окопы.
   Он сел рядом с ней на диван, обнял за плечи, притянул к себе:
   - Варя, я боюсь за тебя, скажешь что-нибудь  не  то,  не  так,  за  это
уцепятся, там разговор короткий: военный трибунал.  Я  не  могу  отпустить
тебя.
   - Я обещаю тебе ни с кем ни о чем не говорить.
   Он опустился на колени, обнял ее ноги, приник к ним головой.
   - Варюша, умоляю, я боюсь тебя потерять.
   Она была тронута его отчаянием, погладила по голове.
   - Ладно, вставай!
   Он встал, машинальным движением отряхнул пыль с колен...
   Варя закрыла глаза. Боже мой! В такую минуту помнит о брюках.
   -  Нет,  Игорь,  кем  я  буду  здесь?  Генеральская  жена,   получающая
генеральский паек? Я не могу  себе  этого  позволить.  Не  вынуждай  меня.
Клянусь, я буду там осторожной, сдержанной, осмотрительной.
   И он примирился. Варя с  управлением  отправилась  в  Байдек.  Ехали  в
товарных  вагонах,  хорошо  оборудованных:  с  нарами,  вагоном-кухней   и
медпунктом.



29

   Байдек был далеко от фронта, даже немецкие самолеты не  долетали.  Варя
работала у Телянера, составляла планы оборонительных  сооружений,  строили
их  полевые  управления,  участки  и  отряды,  а  ближе  к  Сталинграду  -
инженерные войска Сталинградского фронта. На рубежи, как под Москвой, Варя
не выезжала.
   Тыловое, в сущности полугражданское учреждение,  но  снабжение,  жилье,
обмундирование строго  разделены:  старший  комсостав,  средний,  младший,
вольнонаемные,  рядовые.  Ведущий  инженер,  еще  не  получивший   звания,
оказывался в худших условиях, чем какой-нибудь бездельник из политотдела.
   На этой почве возникали трения, село небольшое, все живут рядом,  много
женщин,  законные  жены  и  незаконные.  Жаловаться  ходили  к  полковнику
Бредихину, хаму  и  самодуру,  сменившему  Игоря  Владимировича  на  посту
начальника управления. Разговаривая с  подчиненными,  Бредихин  недовольно
выпячивал губу, нетерпеливо постукивал указательным пальцем по столу, мол,
короче, короче.
   И только с Варей он держался как бы на равных, как со "своей", старался
расположить к себе, проявлял заботу и начальнику АХО приказал ее  опекать.
Его глупые шутки Варя выслушивала с непроницаемым лицом, Бредихин  был  ей
противен,   унизительны   его    внимание,    типично    "их"    партийная
доверительность. Он, болван, ничего не замечал.
   Как-то прибежал в отдел запыхавшийся вестовой.
   - Товарищ воентехник первого ранга, вас полковник к себе требует.
   У  Бредихина  сидели  инженеры  из  полевого  управления,  усталые,   в
пропотевших гимнастерках, кирзовых сапогах, Бредихин их слушал, недовольно
топыря губу. Кивнул Варе на стул, подождите, мол...
   Варя села, недоумевая, почему Бредихин вызвал ее, а не Телянера.
   Раздался  телефонный  звонок,  Бредихин  снял  трубку,  бодрым  голосом
произнес:
   - Да... Так точно... Есть...
   Протянул трубку Варе.
   Оказалось, Игорь из Москвы.
   - Варенька, здравствуй, это я, узнаешь?
   - Конечно... Что-нибудь случилось?
   - Нет, просто захотелось услышать твой голос. Как ты?
   - Здорова, работаю, а ты?
   - И я здоров, работаю, _скучаю_.
   - Значит, у нас все в порядке...
   - Мой звонок тебя не обрадовал?
   - Я тут не одна, Игорь, понимаешь? Лучше пиши.
   - Ну хорошо, детка, целую тебя.
   - Целую.
   Она положила трубку.
   - Спасибо, товарищ полковник.
   С грубоватой, но ласковой насмешливостью он ответил:
   - Рад служить, товарищ воентехник первого ранга.
   Ей было стыдно перед усталыми инженерами из полевого управления: с ними
Бредихин груб, а с ней ласков. Ей из Москвы звонят по служебному телефону,
а они месяцами ждут из дому писем.
   Вернувшись в отдел, сказала Телянеру:
   - Муж звонил из Москвы. Видите, какие привилегии генеральским женам.
   Он все понял, умница...
   - Был на проводе, перекинулся несколькими словами с женой, я бы на  его
месте тоже не упустил бы такого случая.
   Игорь... Почему так задело ее это невинное, чисто  мужское  движение  -
встал с пола,  отряхнул  брюки.  Неужели  выплеснулось  давно  подавляемое
раздражение? Хороший, честный, порядочный, спас ее,  часто  пишет.  А  она
отвечает нерегулярно,  не  находит  ласковых  слов,  мучается  над  каждой
фразой. И, думая  о  Москве,  никогда  не  вспоминает  квартиру  на  улице
Горького.  Вспоминает  Арбат,  свой  дом,  свою  комнату,  почту  на  углу
Плотникова переулка, откуда  отправляла  Саше  бандероли  и  посылки,  как
собирали их с Софьей Александровной,  вспоминает  "Арбатский  подвальчик",
где танцевала с Сашей, и их школу в Кривоарбатском переулке. А если думает
об Игоре,  то  почему-то  назойливо  приходит  на  память  то  профсоюзное
собрание, на котором Игорь сыпал казенными фразами, и ресторан  "Канатик",
где он высоким визгливым  голосом  грозился  отправить  Клаву  в  милицию.
Господи, ведь это все давно быльем поросло, зачем  снова  ворошить,  зачем
нагнетать? Дело в ней, не любит она его и не любила, а когда вышла  замуж,
обманула себя и его, значит, обманула. Виновата только  она.  Ведь  хорошо
жили, не ссорились, а вот не хочет, чтобы Игорь приехал  сюда,  и  сама  в
Москву ни за что не переведется. Наверное, не вернется  к  Игорю  и  после
войны... Нельзя жить  с  нелюбимым,  _нечестно_!  Игорю  еще  сорока  нет,
красивый, знаменитый, устроит свою жизнь.  А  она?  Второй  муж,  и  опять
неудача. Наверное, ей вообще не следует выходить замуж.
   Она жила в одной комнате с доктором Ириной Федосеевной - военврач, член
партии,  бесцеремонная,  категоричная,  но  в  быту  покладистая  и,   что
нравилось  Варе,  далекая  от  бабских  сплетен  и  пересудов.   И   перед
начальством не вытягивалась, о больных заботилась одинаково, независимо от
должности  и  звания,  но  своим  персоналом  руководила  круто,  говорила
медсестрам:
   - Девочки, романы из головы  выкиньте!  На