в больших городах, вот скитаюсь по небольшим. С моей  анкетой  на  обычной
работе  большие  хлопоты,  поэтому   и   занимаюсь   необычной:   преподаю
западноевропейские  танцы.  Глеб,  с  которым  я  тебя   познакомил,   мой
аккомпаниатор и верный, проверенный товарищ, можешь его  не  опасаться.  С
мамой регулярно говорю по телефону, она живет одна. Отец работает в другом
городе, у него новая семья. Дядька мой Марк расстрелян. Таковы  мои  дела.
Что я знаю о твоих? Иван  Григорьевич  и  Ашхен  Степановна  арестованы  в
тридцать седьмом. У тебя есть сын, отец его, как я слышал, Юра Шарок, но с
ним ты вроде бы порвала. О друзьях:  Макс  -  на  Дальнем  Востоке,  Герой
Советского Союза. Нина Иванова - его жена. Вадим Марасевич - преуспевающий
критик, как я понимаю, большой негодяй. Вот все, что я знаю о себе, о тебе
и о наших общих знакомых. Теперь ты расскажи, конечно,  то,  что  считаешь
нужным.
   Она посмотрела на него исподлобья.
   - Думаешь, я тебе не доверяю?
   -  Леночка,  недоверие  -  знамя  эпохи.  И  я  тебя  не   призываю   к
откровенности. Но, возможно, нужна моя помощь. Я готов.
   - Я тебе, Саша, всегда верила и сейчас верю, - сказала она серьезно.  -
В основных чертах ты все знаешь. Добавлю:  папу  расстреляли,  у  меня  не
приняли ни одной передачи. Говорят, это первый признак того,  что  человек
расстрелян, маму, видимо, тоже.  Мой  брат  Владлен,  ты  помнишь  его,  в
детприемнике НКВД,  мой  сын  Ваня  воспитывается  у  хороших  людей.  Мне
приказали покинуть Москву, предложили выбрать город, я выбрала  Уфу,  хожу
здесь раз в месяц на отметку в НКВД на улицу Егора  Сазонова.  Работаю  на
"Нефтегазе", живу в общежитии.
   - Кем работаешь?
   - Работаю на строительстве и ремонте железнодорожных подъездных  путей.
Работа нелегкая, но платят хорошо.
   - Шпалы таскаешь?
   - Приходится и шпалы. Меня это устраивает:  имею  возможность  посылать
деньги Маше, это бывшая няня Владлена, она не даст пропасть мальчишке.
   Саша  откашлялся,  мотнул  головой,  налил   еще   полстакана,   выпил,
перехватил взгляд Лены.
   - Боишься, стал алкоголиком? Не думай, не стал. Значит,  такая  у  тебя
работа, шпалы таскаешь. Рукавицы хоть выдают?
   - Выдают.  Все  это,  конечно,  временное.  Всех  "членов  семьи  врага
народа", высланных таким образом из Москвы, уже отправили в лагеря. И меня
это не минует. Рядом  есть  лагпункт,  так  что  могут  из  одного  барака
перевести в другой, но уже за проволоку. Что касается наших  знакомых,  то
да - Нина уехала к Максу, это держится в секрете, но, раз ты  знаешь,  для
тебя секрета нет. Вадим? Сестра его Вика вышла замуж за француза, живет  в
Париже, теперь у него "есть родственники за границей",  и  Вадим  особенно
старается.
   - Почему не ешь? - спросил Саша. - Пей чай, а то остынет.
   Она взяла бутерброд, отхлебнула чай из стакана.
   - Скажи мне, если не секрет, какую фамилию ты носишь?
   - Свою. Будягина.
   - Ты пробовала искать другую работу?
   - Какую?
   - Ведь ты знаешь языки.
   - Сашенька, милый, кто мне даст здесь работу с  языком?  Преподавать  в
школе, институте кто пустит?
   Неожиданная мысль пришла ему в голову.
   - Ведь ты хорошо играешь на рояле.
   - Играю. Хорошо или плохо, не знаю.
   - Ты сегодня свободна?
   - А что?
   - Пойдем со мной во Дворец труда, я там преподаю танцы. Посмотришь, как
я это делаю.
   - Сегодня? - Она посмотрела на часы. - Хорошо. Я как-то не  представляю
тебя в роли преподавателя танцев.
   - А я не представляю тебя таскающей железнодорожные шпалы.
   - Да, - сказала она. - Я иногда думаю, что это возмездие.
   - Возмездие? За что?
   - За грехи отцов.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Все. Красный террор, Чека, ГПУ. За все, что творилось. Ведь они  были
руководителями страны, отвечали за судьбы народа.
   Саша налил еще полстакана вина, посмотрел на Лену, засмеялся.
   - Папочка, не пей! Помнишь, откуда это?
   Она наморщила лоб.
   - Очень знакомо... Но не помню, откуда...
   - "Анна на шее" Чехова.
   Она тоже засмеялась:
   - Ну конечно же "Анна на шее". Правильно: "Папочка, не пей!"
   - Нельзя все валить в одну кучу, Леночка, красный  террор  сопутствовал
белому террору, злодейство  было  обоюдным.  Революция  -  это  катаклизм,
горный обвал, виноваты те, кто не сумел этот обвал предотвратить.
   Саша допил вино, подумал, продолжил:
   - В двадцать первом году гражданская война окончилась, и  обнаружилось:
насильственным способом построить коммунизм невозможно. И движение пошло в
обратную сторону.  НЭП  был  рассчитан  на  постепенные  и  безболезненные
преобразования. Однако НЭП был отброшен, и вот _что_ мы получили и  _кого_
мы получили. В этом наши отцы и виноваты. Они  _не  предотвратили_,  имели
власть и безропотно отдали ее в преступные руки.  В  этом  виноваты.  И  я
виноват...
   - Чем ты виноват?!
   - Помнишь в нашем классе Соню Шварц?
   - Конечно, я с ней после школы виделась.  Кончила  университет,  физик,
как и ее отец-академик.
   - Я ее тоже как-то встретил на Арбате, вспомнили, конечно,  наш  класс,
ребят, преподавателей, и она, смеясь, мне говорит: "А знаешь, Саша, ведь я
тебя в школе боялась". - "Боялась? Почему?" - "Не знаю  почему.  Но  очень
боялась". И я подумал: почему же она меня боялась? Разве я  был  страшный,
обижал кого-то?
   - Что ты, мы все тебя любили!
   - А она боялась. И я понял почему. Я, комсомолец, олицетворял  для  нее
систему, основанную на страхе. Этот страх я ей внушал, и в этом моя  вина.
Так что виновны и твой отец, и твоя мама, и я. Но не ты! При  чем  тысячи,
десятки тысяч таких, как ты, жен, детей, отцов и матерей - они за что?! Ты
называешь это возмездием, я - произволом.
   - Но если наши отцы, - сказала Лена задумчиво, - так безропотно  отдали
власть, значит, не так уж могучи были их идеалы, не так уж верны  были  их
идеи _изначально_, ведь эти идеи и подвигли их на революцию.
   - Кто-то сказал: революцию  начинают  идеалисты,  заканчивают  подлецы,
которые этих идеалистов истребляют. Мы это с тобой видим, и наша задача  -
выжить. Возможно, нас ожидают лучшие времена.
   - Ты в это веришь? Или придумал мне в утешение?
   - Верю. Поэтому и говорю тебе, мы должны  выжить  хотя  бы  ради  наших
близких: у тебя есть сын, у меня - мать. Кстати, давно ты ее видела?
   Она опустила голову.
   - Саша, я перед тобой очень виновата - я ни разу не была у твоей  мамы.
И за это тоже возмездие.
   Саша рассмеялся:
   - Я тебя спросил о своей матери не для того, чтоб узнать,  навещала  ты
ее или нет, а совсем по другой  причине.  На  почте  мне  показалось,  что
ничего неожиданного для тебя в нашей встрече не было, и  подумал:  о  том,
что я в Уфе, тебе известно от моей мамы.
   - Да, - сказала Лена, - я знала, что ты здесь. Но не от твоей мамы. Мне
об этом сказала Варя, сестра Нины Ивановой.
   - Варя... Ты с ней встречалась, дружила?
   - Мы с ней много виделись, последнее время она часто бывала у меня.  Ты
ее, наверно, помнишь девочкой?
   - Помню школьницей, - коротко ответил Саша.
   - Она уже давно  не  школьница.  Временами  мне  казалось,  что  она  и
взрослее, и мудрее меня, я уж не говорю  о  том,  что  сильнее.  Она  меня
вытягивала из беды, _вытягивала_ во всех смыслах. После  ареста  родителей
меня тут же выкинули с работы, и я не могла устроиться даже мыть  полы.  А
на моих руках брат и сын...
   Она встала из-за стола, подошла к окну, не хотела, чтобы  Саша  заметил
ее волнение.
   - Всех друзей как ветром сдуло. И вдруг я встречаю Варю.  Случайно.  На
улице. Если бы я верила в Бога, я должна была бы возносить за нее  молитвы
каждый день! Что, кстати, я и делаю: я  не  знаю  молитв,  своими  словами
молюсь. Я не говорю о том, что она нас подкармливала все  эти  месяцы  при
грошовом, в общем-то, заработке: простая чертежница, у самой каждый  рубль
на учете. Она спасла Ванечку.
   Лена повернулась к Саше, посмотрела на него испытующе.
   - Она отвезла моего сына к своим родным.
   - К Нине?
   - Да. Об этом никто не знает, Саша.
   - И не узнает, не беспокойся.
   - Отвезти на Дальний Восток непросто. В Ваниной метрике написано:  мать
- Будягина Елена Ивановна, а пропуск  на  Иванову  Варвару  Сергеевну.  Ты
представляешь, как она рисковала? Могли отобрать ребенка,  могли  обвинить
ее в том, что она его украла. Но  она  святая,  поэтому  ей  все  удается.
Честное слово даю, она святая! Такая молодая, такая красивая, и вся  жизнь
в чужих делах и заботах!
   - Подожди, подожди! - Саша был потрясен услышанным.  -  Я  не  понимаю,
какой пропуск?
   - На Дальний Восток нельзя без пропуска. Макс должен был прислать  Варе
пропуск на нее и на сына. А пока пропуск шел, Ванечка почти  месяц  жил  у
нее и у твоей мамы. Софья Александровна тоже  с  ним  нянчилась,  она  все
готова была сделать для Вари, Варя ведь и ей помогала, Саша,  носила  тебе
передачи в тюрьму, стояла в тех жутких очередях. Ты знаешь об этом?
   - Конечно.
   - Нина и Макс, наверное, думали, что Ванечка - Варин сын.
   - Я слыхал, будто она была замужем за каким-то бильярдистом?
   - Да. Глупая история. Ей было семнадцать  лет.  А  разве  мой  роман  с
Шароком меня украшает? А ведь я была старше. Все мы проходим через ошибки,
они и помогают нам становиться умнее.
   Она вдруг улыбнулась, взглянула на Сашу исподлобья.
   - Между прочим, ты, Саша, до некоторой  степени  виноват  в  ее  браке,
косвенно, конечно.
   - Как так?
   - Тебя отправляли в  ссылку  с  Казанского  вокзала,  сопровождали  два
конвоира с командиром.
   - Правильно.
   - Ты был с бородой, нес чемодан.
   - Да.
   - Так вот, в это же время с другого  пути  уезжали  на  Дальний  Восток
выпускники военного училища, среди них и Макс. Его провожали Нина и  Варя.
Варя увидела тебя, увидела твое бледное лицо и большую черную бороду.  Она
говорила мне, что это  было  самое  сильное  потрясение  в  ее  жизни.  Ей
показалось, Саша, что ты  покорно  шел  между  конвоирами,  покорно  тащил
чемодан, _покорно шел в ссылку_. Ей было тогда семнадцать  лет,  Саша,  не
обижайся. Ей казалось,  что  ты  дал  себя  унизить,  что  ты  должен  был
сопротивляться, тебя должны были нести связанным, чтобы не пробегали  мимо
люди,  равнодушные  к  чужому  несчастью,  чтобы  не   были   так   веселы
новоиспеченные командиры, не обратившие даже внимания на то, что  человека
ведут под конвоем. Вот такое потрясение она испытала. И  решила,  что  она
так жить не будет, не превратится в покорную рабыню.  И  нашелся  человек,
который нигде не служил, что-то изобретал, зарабатывал большие деньги, был
независим от государства. И она вышла  за  него  замуж,  чтобы  тоже  быть
независимой. Однако быстро разобралась, что  это  блеф,  он  -  бильярдный
игрок, а может быть, и  шулер.  И  прогнала.  При  довольно  драматических
обстоятельствах.
   - Он будто бы хотел убить ее?
   - Ах, ты знаешь? Я напрасно это тебе рассказываю.
   - Нет, нет, я знаю только последний эпизод.  Она  его  прогнала,  и  он
грозился убить ее. Мне это передала мама на вокзале,  при  очень  короткой
встрече. Все остальное я слышу  впервые.  Мне  все  это  очень  интересно,
рассказывай, пожалуйста.
   -  Из  этой  истории  Варя  поняла:  независимость  не  дается  кем-то,
независимым человек становится сам, если всему  вопреки  способен  творить
добро. Так она и живет теперь. И я тебе скажу: если бы не Варя,  я  бы  не
смогла перенести все, что на меня обрушилось. Это Варя мне сказала: "Будут
предлагать тебе город для ссылки, называй Уфу: там Саша. Обязательно найди
его, оставь открытку до востребования, и он тут же откликнется".
   Боже мой! Значит, Варя не забывает его...
   - Почему же ты не бросила мне открытку?
   - У тебя и так сложное положение, Саша, я не хотела быть тебе обузой.



31

   Плевицкая ни в чем не признавалась, ломала комедию. Тем не менее факты,
да и само исчезновение Скоблина ее уличали. Процесс освещала  вся  пресса.
Газеты,  ни  одной  из  них  Шарок  не  пропускал,  обвиняли   французское
правительство в покровительстве большевикам, полицию в  том,  что  помогла
похитителям Миллера запутать следы. Но ни на кого из советских  резидентов
ни следствие, ни суд не вышли, никто назван не был. Плевицкую  приговорили
к двадцати годам каторжных работ, фактически  к  пожизненному  заключению.
Эмигранты ликовали. Бурцев заявил: "Пусть гниет в каторжной тюрьме".
   Но  РОВС  фактически  был  разрушен.  Третьяков  по-прежнему  аккуратно
записывал разговоры  в  штабе,  но  они  не  представляли  интереса.  Штаб
неделями пустовал, нечем было платить жалованье даже охраннику.
   Во время процесса Плевицкой Шарок решил, что сейчас самое  время  выйти
на Вику Марасевич. Вика была у Плевицкой в Озуар-ла-Ферьер, название этого
городка склоняют в газетах на все лады, Вика напугана и, если напугать еще
сильней, сдастся. Практического применения ей пока не видно, однако  может
наступить момент, когда понадобится. Но к тому времени она придет в  себя,
объявит, что ее шантажируют, характер Вики он знает. Сумела уйти от них  в
Москве, здесь и подавно сумеет. А сейчас  она  деморализована,  подавлена,
суд над Плевицкой продолжается - никуда не побежит.
   Операцию с Викой Шарок поручил сотруднику по  кличке  "Сухов".  Сам  он
войдет в контакт, когда того потребует  дело.  При  нем  "Сухов"  позвонил
Вике, сказал,  что  привез  ей  письмо  от  брата  и  лучше  всего  бы  им
встретиться в каком-нибудь музее, скажем в Лувре.  Единственный  для  него
возможный день встречи - завтра, желательно в первой половине дня,  точный
час пусть назначит Вика. Он мог бы  прислать  письмо  по  почте,  но,  как
предупредил Вадим, письмо ничего существенного не содержит, главное -  это
то, что он должен передать на словах.
   После некоторого молчания Вика спросила:
   - Простите, как вас зовут?
   - Петр Александрович.
   - Скажите, Петр Александрович, там что-нибудь случилось?
   Тщательно проинструктированный Шароком "Сухов" ответил:
   - Виктория Андреевна, вы  меня  ставите  в  затруднительное  положение.
Извините за московский оборот речи, но это разговор  не  для  телефона.  В
числе других дел есть и наследственные. Кстати, приношу вам свои искренние
соболезнования по поводу кончины вашего батюшки.
   О смерти Профессора Марасевича Шарок узнал  из  газет.  "Наследственные
дела" - приманка, на которую Вика должна клюнуть.
   Однако Вика молчала. Шарок подал "Сухову" знак, и тот сказал:
   - У  вас  нет  желания  встретиться  со  мной,  а  у  меня  нет  причин
настаивать. Наоборот, мне же спокойнее. Пусть Вадим ищет другие пути. Я  с
вами прощаюсь.
   - Нет, нет, - перебила его Вика, - подождите. Я  обдумываю,  когда  нам
удобнее  встретиться.  В  Лувре,  в  двенадцать  часов  возле  касс,   вас
устраивает?
   - Устраивает.
   - Как я вас узнаю?
   - Я бывал  на  Староконюшенном,  у  Вадима,  и  я  вас  отлично  помню.
Возможно, и вы меня вспомните. Я буду один, надеюсь, и вы тоже.
   На следующий день к двенадцати часам Шарок и "Сухов" подъехали к Лувру.
Вика прохаживалась возле касс. Шарок показал ее "Сухову". Несколько  минут
они рассматривали публику возле музея - не привела  ли  Вика  кого-нибудь.
Впрочем, рассматривал "Сухов", Шарок любовался  Викой,  вспоминал  барскую
квартиру Марасевичей на Староконюшенном, знаменитых людей,  бывавших  там,
баловней славы. Вика и в Москве здорово смотрелась, видная баба, ничего не
скажешь.
   Убедившись, что "хвоста" нет, "Сухов" подошел  к  Вике.  Поздоровались,
вошли в музей. Шарок последовал за ними,  поднялся  по  широкой  лестнице,
вошел в зал. Вика и "Сухов" уселись на скамейке. Шарок прохаживался  вдоль
стен, делал вид, что рассматривает картины.


   О смерти отца Вике сообщила Нелли Владимирова, Шарль принес  ей  газету
"Известия" с некрологом. От Вадима ни слова. И его жизнь  не  интересовала
Вику Наследственные дела?! Мамины драгоценности  всегда  принадлежали  ей,
они и сейчас у нее. Вадим хочет поделиться тем, что осталось  после  отца?
Исключено. Скупердяй и жила. И вообще  она  никого  не  желает  видеть  из
советских. И все же согласилась на  свидание.  Черт  его  знает!  Вдруг  в
бумагах отца обнаружено  нечто  серьезное?  Предки-то  были  в  родстве  с
гетманами. Возможно, есть богатые родственники в Европе,  даже  имущество,
на которое она имеет право. Может быть, у отца зарегистрированы на  Западе
медицинские открытия, патенты, о которых не знают Советы? Возможно,  Вадим
сам хочет навострить лыжи, приехать сюда  корреспондентом  и  остаться,  в
Советском Союзе ужас что творится! Вадим ей здесь никак не нужен, но  если
есть патенты или имущество, то их без Вадима не получишь - тоже наследник.
Во всяком случае, у себя на шее она ему сидеть не позволит. В общем,  надо
все узнать.
   Петра Александровича она совершенно не помнила. Худощавый,  даже  худой
молодой человек. Скромно  одет.  Улыбается.  Вытащил  из  кармана  пиджака
конверт, вынул из него бумагу, не выпуская из рук, показал Вике.
   - Вам знаком этот документ, Виктория Андреевна?
   Она вгляделась и похолодела. Это было обязательство  о  сотрудничестве,
данное ею в свое время на Лубянке. Проклятое  прошлое,  проклятая  страна!
Петр Александрович свернул обязательство, положил в карман, повторил  свой
вопрос:
   - Так как, Виктории Андреевна, припоминаете?
   А что они ей сделают? Тут не Москва! Кликнет  полицейского  и  передаст
ему этого советского шпиона! Посмел шантажировать  ее  какой-то  фальшивой
бумажкой. Эта бумажка прежде всего уличит его самого.
   - Нет, - ответила Вика, - я не знаю этого  документа.  Может  быть,  мы
пройдем в полицию и там разберемся?
   -  Не  нужна  нам  полиция,  Виктория  Андреевна,  -   улыбнулся   Петр
Александрович, - набегут корреспонденты, опубликуют  документ  в  газетах,
вам будет трудно опровергнуть  графологическую  экспертизу,  трудно  будет
объяснить свои связи с госпожой Плевицкой и посещения Озуар-ла-Ферьер. Все
это очень заинтересует публику Госпожа Плевицкая  изобличена,  и  связь  с
вами, сотрудником НКВД, добавит новые обвинения  в  ее  адрес,  да  и  вас
изобличит. Перед тем как идти в полицию, надо хорошенько подумать.
   Слова этого мерзавца,  произнесенные  с  ласковой  улыбкой,  не  пустая
угроза: поломают жизнь и ей, и Шарлю. За границей они так же  безнаказанно
творят свои дела, как и в Москве  на  Лубянке!  Среди  бела  дня  похитили
генерала Миллера, а еще  раньше  генерала  Кутепова,  убили  невозвращенца
Игнатия Райсса. Подумать только: Скоблим - генерал, Плевицкая - знаменитая
певица, и те на них работали!
   - Я  не  намерен  обременять  вас,  -  добавил  Петр  Александрович.  -
Возможно, мы попросим вас оказать нам кое-какие мелкие  услуги,  никак  не
нарушающие  законы  Франции.  Мы  ни  разу  вас  не  беспокоили,  не  было
необходимости. Необходимость появилась в связи с делом Плевицкой. Вы у нее
бывали, мы хотели бы знать, о чем вы разговаривали.
   - Ни о чем особенном! Надежда Васильевна рассказывала  о  своей  жизни,
пела иногда, вспоминала Россию, она глубоко верующий  человек,  показывала
мне их церковь. Я поражена, потрясена всем, что произошло!
   - Вот и прекрасно! Это и напишите. Принесите в следующий четверг, в это
же время, на это же место. Но предупреждаю  вас,  Виктория  Андреевна,  не
вздумайте делать глупостей. Первый же ваш нелояльный шаг, и немедленно  во
всех газетах появятся ваши  фотографии,  ваше  обязательство,  даты  ваших
встреч с Плевицкой. Надеюсь, вы будете благоразумны.
   После этой встречи Шарок приказал "Сухову":
   - Тяните потихоньку, что принесет,  то  и  ладно.  Держите  на  длинном
поводке. Встречи только в общественных местах: музеи, галереи, выставки.
   Вскоре приехал Эйтингон.  Операцию  с  Викой  одобрил,  но  посоветовал
действовать осторожно. Люди богатые, в деньгах она не  нуждается,  идейных
побуждений нет. Значит, только  страх,  а  это  в  _данном  случае_  м