е:
вам велели зайти с паспортом на избирательный  участок,  тут  недалеко,  в
школе.
   - А если я до выборов уеду?
   - Они вам все объяснят, открепительный талон дадут.
   Хотел хотя бы на время душевного  спокойствия:  никуда  не  ходить,  не
объясняться, не унижаться. И вот расплата. В газетах пишут  о  предстоящих
выборах  как  о  великом  торжестве  советской   демократии.   Выдвигаются
кандидаты в депутаты "от блока коммунистов и  беспартийных"  -  "достойные
сыны и дочери советского  народа".  Первым  кандидатом  называют  товарища
Сталина. Все это Саша читал каждый  день,  где-то  копошилась  мысль,  что
выборы могут быть чреваты неприятностями для него, но отгонял эту мысль  и
дождался. Дурак, не послушался тогда Глеба, уехал бы с  ним  из  Калинина,
осталась бы в паспорте калининская прописка.  А  теперь  на  избирательном
участке начнутся выяснения,  и  хозяйку  подведет  -  держала  три  месяца
человека без прописки, и Марии Константиновне в Гастрольбюро достанется  -
взяла на учет. Что же делать? Не сходить ли  к  брату  Вериного  мужа,  он
давний житель Уфы, может, посоветует что-нибудь.
   Его встретила женщина в старом капоте, с испуганными глазами.
   Саша представился, добавил:
   - Вера Александровна писала вам обо мне и звонила Сергею Петровичу.
   - Нет, нет. - Женщина замотала головой.  -  Сергея  Петровича  нет,  он
уехал, надолго, не знаю, когда вернется.
   Не предложила сесть, мотала головой, хотела,  видно,  только  одного  -
поскорее захлопнуть за Сашей дверь.
   Саша ушел. Побоялись, наверно, принять его, _судимого_.
   Когда в воскресенье он позвонил в Москву, мама сказала:
   - Ты по Вериному адресу не ходи, ее деверь в больнице, надолго.
   Саша понял, Верин родственник  арестован,  потому  так  перепугана  его
жена. Рядовой инженер, отец троих детей, и его посадили.
   Все это выяснилось в воскресенье, а в  тот  день  вечером  Саша  сказал
Глебу:
   - Ты оказался прав.
   - Что случилось, дорогуша?
   Саша передал разговор с хозяйкой.
   - Влип ты, дорогуша, - заулыбался Глеб, - как башкиры говорят:  "Ошибку
давал, вместо "ура" - "караул" кричал".
   - Уеду завтра из Уфы, иначе  за  горло  возьмут.  Конечно,  я  виноват,
подвожу и хозяйку, и Марию Константиновну, и Семена, но что делать?
   - Чем ты их подводишь? - Глеб насмешливо смотрел на него.
   - Я уеду, а им расхлебывать эту историю.
   - Все о других печешься. - Глеб смотрел все  так  же  насмешливо.  -  О
человечестве,  как  бы  кого  не  подвести...  Человечество  о  себе  само
позаботится, у тебя совета не спросит.
   - Я не понимаю, о чем ты говоришь.
   - Все о том же. "Им расхлебывать". А чего им расхлебывать?!  Подумаешь,
приехал какой-то танцор-плясун-гастролер, проболтался, даже не  прописался
и укатил... Привет с Анапы! Отплясал свое. Таких перекати-поле,  дорогуша,
десятки. Кто будет твое дело расследовать, кому ты  нужен?  Домоуправление
само  прохлопало,   три   месяца   человек   жил   без   прописки.   Мария
Константиновна? Ну, скажет Семену: "Каких вы  несолидных  людей  держите!"
Тоже ведь прозевала. И все. Уедешь -  никого  не  подведешь.  Кроме  себя,
конечно, что будешь делать на новом месте? Хоть и падают на тебя девки, но
ведь не сразу попадешь на такую, чтобы в деле помогла. Нет, дорогуша, если
ты уедешь, им нечего будет расхлебывать. А вот если останешься,  тогда  им
придется  мозгами  шевельнуть,  и  Семену,  и  Машеньке  нашей   красавице
Константиновне: надо им  что-то  с  тобой  делать,  надо  им  свой  промах
исправлять.
   - Это неприемлемо: присутствует элемент шантажа.
   -  Вот-вот,  дорогуша,  это  интеллигентство  гнилое  в  тебе  говорит,
чистоплюйство  твое!  Уехать  всегда  успеешь,  надо   здесь   все   шансы
испробовать. Семену ты нужен,  ты  в  Уфе  знаменитость,  Семен  заключает
договор, а там просят: пришлите нам того чернявого, что  во  Дворце  труда
занятия ведет, вот какая о тебе слава пошла... И я тебе  сам  скажу  -  не
ожидал! Когда ты делаешь первый шаг и так, это  протяжно  говоришь:  "И...
раз!", то это твое "и" тянет всех за собой. Что же, Семен тебя отпустит, а
сам будет бегать по группам? Думаешь, он на палочку опирается  для  форсу,
для солидности? У него ноги плохо  ходят,  он  только  на  первом  занятии
этаким фертом выглядит, а потом два дня отлеживается. Разве он вытянет  по
шесть часов в день? И  замены  тебе  нет.  Значит,  он  должен  твое  дело
уладить. Договорится  с  Марией  Константиновной,  не  беспокойся!  Она  с
Семеном повязана, никуда не денется и все может.  Давеча  одному  обормоту
квартиру с пропиской устроила, с временной,  правда,  пропиской,  но  тебе
какая разница, тебе важно три месяца прикрыть. Ляпнут в милиции  штамп,  и
катись к едрене фене. Поговори с Семеном, все начистоту выложи,  он  мужик
ушлый, сделает, как надо.
   Все произошло так, как и предполагал Глеб. Семен Григорьевич взял Сашин
паспорт и вернул на другой  день  с  двумя  направлениями,  копию  Сашиной
хозяйке, а другое - по новому адресу, с  добавлением:  "Просьба  прописать
временно". Саша съездил, посмотрел квартиру:  убогий  домишко  на  окраине
Уфы, на огородах, грязь непролазная, осенняя. Хозяйка,  шустрая  старушка,
показала ему каморку с деревянным топчаном вместо  кровати  и  гвоздем  на
двери вместо шкафа, взяла паспорт, направление и деньги за  месяц  вперед.
Это жалкое жилище стоило вдвое дороже комнаты в центре - цена прописки.
   Оставаться в этой халупе, мотаться сюда каждую ночь после занятий  Саша
не собирался. Прописка есть, и жить он может теперь где пожелает.  Повесил
на гвоздь старый костюм, плащ, зимой уже не  нужный,  засунул  под  топчан
сношенные туфли, положил на табуретку возле оконца зубную щетку  -  придал
видимость жилья. Сходил на избирательный  участок,  предстал  перед  очами
членов избирательной комиссии, их там было трое, проверили паспорт, внесли
в списки,  вручили  приглашение  на  голосование,  без  всякой  надобности
сверлили Сашу недобрыми глазами, говорили казенно.
   И сразу всплыло в памяти, как у них дома, в Москве, в  начале  тридцать
третьего года получали  паспорта...  В  домоуправлении  толпились  жильцы,
волновались, запомнились две старушки, тряслись от страха, боялись подойти
к столу, за  которыми  сидели  милицейский  чин,  паспортистка  и  худющий
пожилой тип - представитель общественности. Каждый жилец  держал  в  руках
заполненную анкету, выкладывал ее на стол вместе с метрикой и  справкой  с
работы. Милицейский чин  их  рассматривал,  если  что-то  было  непонятно,
возвращал, требовал принести другие. Если же  документы  были  в  порядке,
выдвигал ящик стола, сверялся с лежащим там списком, накладывал на  анкете
резолюцию и передавал паспортистке.
   Саша не понимал тогда, почему эта процедура вызывает у кого-то  тревогу
и волнение: преступников тут нет, прожили в этом доме жизнь,  многих  Саша
знал с детства. Перед ним в очереди стоял Горцев, его  Саша  тоже  знал  с
детства, вежливый интеллигентный человек, муж известной балерины,  умершей
год назад. Саша помнил ее пышные похороны. Гурцев в черном пальто  шел  за
гробом. Они не  были  близко  знакомы,  но  здоровались  как  люди,  часто
встречающие друг друга во дворе, на  лестнице,  в  лифте,  гурцев  выложил
документы, милицейский чин их  просмотрел,  взглянул  на  список  в  ящике
стола, положил документы Гурцева в отдельную папку.
   - Явитесь завтра в одиннадцать часов в восьмое отделение милиции.
   - Позвольте... - начал гурцев.
   - Гражданин, я вам все объяснил. Следующий!
   - Но я хотел бы знать...
   - Все там узнаете. Следующий!
   Как рассказывала потом  мама,  Гурцеву  паспорт  не  выдали,  приказали
покинуть Москву:  его  отец  до  революции  был  фабрикантом.  Отказали  в
паспортах еще нескольким семьям в их доме. И тем двум старушкам  отказали.
Говорили, что "беспаспортные" выехали на сто первый километр.
   Почему же он тогда молчал, не возмущался?  А  когда  самого  коснулось,
задумался.
   Саша жил у Глеба. Поставили раскладушку, добавили хозяйке тридцатку.  В
свою халупу Саша являлся раз в неделю, обычно в воскресенье  утром,  на  7
ноября принес торт - праздничный подарок,  старушка  обрадовалась:  "Люблю
слатенькое", - почему не ночует,  не  спрашивала,  привыкла  к  тому,  что
жильцы не ночуют, только ближе к  декабрю  каждый  раз  напоминала,  чтобы
пришел голосовать, иначе неприятностей  не  оберешься,  ее  на  этот  счет
строго предупредили, и пришел бы пораньше, грозились после двенадцати  дня
ходить по квартирам, собирать тех, кто не явился.
   Глеб тоже предупредил насчет выборов:
   - Не вздумай вычеркивать, у них все бюллетени меченые. Сразу опознают.
   Саша, естественно, не вычеркнул единственного кандидата,  даже  фамилию
его не запомнил и в кабину не зашел,  она  стояла  в  другом  конце  зала,
зайдешь, подумают, хочешь вычеркнуть. Прошел  мимо  натыканных  на  каждом
углу "общественников" к урне, опустил бюллетень.
   Все так поступали. Не было ничего удивительного в  том,  что  за  "блок
коммунистов и беспартийных" проголосовало 98,6 процента избирателей. И  не
удивили слова Сталина на предвыборном собрании: "Никогда  в  мире  еще  не
было  таких  действительно  свободных  и   действительно   демократических
выборов, никогда! История не  знает  такого  примера..."  Удивило  только,
откуда взялись почти полтора процента голосовавших против.



7

   Перед отъездом Шпигельглас передал Шароку связь с Марком  Григорьевичем
Зборовским - агентом  по  кличке  "Макс",  он  же  "Тюльпан".  Шпигельглас
спешил, но  настолько  важной  была  фигура  "Макса"  -  Зборовского,  что
Шпигельглас посчитал необходимым собственным присутствием  закрепить  этот
контакт. Зборовский был личным секретарем, доверенным  лицом  и  ближайшим
другом сына Троцкого -  Льва  Седова,  выпускавшего  в  Париже  "Бюллетень
оппозиции" и работавшего над созданием IV Интернационала.
   То, что Шпигельглас давно охотится за Троцким,  не  вызывало  у  Шарока
никакого сомнения. В свое  время  Шпигельглас  опирался  в  этом  деле  на
Скоблина и ближайшего скоблинского  друга  в  Болгарии  генерала  Туркула.
Убийство  Троцкого  белогвардейцами  выглядело  бы  акцией  возмездия   за
поражение в гражданской войне. И люди Миллера и  Драгомирова  принимали  в
этом участие, когда Троцкий из Турции переехал в Европу. Но сорвалось.  Не
получилось.
   В Мексике же, где Троцкий  обосновался  с  января  1937  года,  русских
эмигрантов-белогвардейцев  нет.  Марк  Зборовский  оставался  единственным
человеком, способным через сына проникнуть в окружение отца. А пока он был
ценным источником информации. Лев Седов доверял ему все, вплоть  до  своей
личной переписки с отцом, в письмах они называли  Зборовского  Этьеном.  О
степени доверия говорило такое письмо Льва Седова отцу:  "Во  время  моего
отсутствия меня будет заменять Этьен, который находится со  мной  в  самой
тесной связи и заслуживает абсолютного доверия во всех отношениях".  Копию
этого письма, как и  всех  прочих  писем  сына  к  отцу  и  отца  к  сыну,
Зборовский передал Шароку. Таким образом,  в  Москве  были  осведомлены  о
каждом шаге Троцкого и его сторонников. В информациях Лев Седов именовался
"сынок", Троцкий - "старик".
   Зборовский понравился Шароку, интеллигентный, молчаливый еврей с  ясным
открытым взглядом и неторопливыми движениями, родился в 1908 году в Умани,
на Украине, потом жил в Польше, был членом польской компартии, год отсидел
в польской тюрьме, уехал с женой в Берлин, затем в Париж, в 1933 году  его
завербовали. В Советском Союзе остались сестра и два брата.
   При следующем свидании Зборовский передал Шароку материалы о подготовке
конгресса троцкистского IV Интернационала со списками и адресами ожидаемых
делегатов, передал  копии  последних  писем  Седова  Троцкому  и  Троцкого
Седову. Как и при первой встрече, движения Зборовского  были  неторопливы,
взгляд ясный  и  открытый,  это  не  болтливый  Третьяков,  не  заносчивый
Скоблин, не было в  нем  и  самоуверенности,  которую  не  любил  Шарок  в
поляках, он производил впечатление человека внешне мягкого,  но  внутренне
твердого, знающего себе цену. Никаких  лишних  разговоров.  О  гражданской
супруге Седова - Жанне Мартен  -  Зборовский  сказал,  что  отношения  там
по-прежнему сложные, Жанна - особа экзальтированная,  хочет  руководить  и
своим бывшим мужем, Раймоном Молинье, и новым  мужем,  Львом  Седовым.  Но
Молинье от политической деятельности отошел,  а  со  Львом  Седовым  Жанну
связывает только воспитание Севы Волкова -  внука  Троцкого  и  племянника
Седова, которого он усыновил  после  самоубийства  своей  сестры  Зинаиды.
Зборовский рассказывал об этом сдержанно, даже с некоторым  сочувствием  к
Седову.
   В общем, Шарок  понимал,  почему  Седов  доверяет  Зборовскому.  Такому
человеку трудно не довериться. Конечно, если  не  знать,  что  за  доверие
Зборовский платит предательством,  а  за  предательство  получает  деньги.
Впрочем, работая пятый год в  органах,  Шарок  ничему  не  удивлялся.  Нет
героев, нет подвижников, нет святых. Всех можно купить, продать,  предать,
сломить, сломать, запугать. От солдата до маршала, от простого работяги до
министра. В парижской газете  Шарок,  например,  прочитал  статью  бывшего
жандармского полковника о том, что товарищ Сталин, когда он именовался еще
Иосифом Джугашвили, был платным осведомителем царской  охранки  по  кличке
"Фикус", в статье приводились даже документы о сотрудничестве Джугашвили с
жандармами. И Бурцев, великий разоблачитель провокаторов, утверждал в свое
время, что в Центральном Комитете большевиков было два сотрудника  царской
охранки, одного Бурцев раскрыл - Малиновский, другого назвать не  мог,  но
доказывал,  что  он  существует.  Теперь  утверждение  Бурцева  подтвердил
жандармский полковник и назвал имя провокатора - Сталин.
   Верил ли этому Шарок? Почему не верить? Он-то служит советской охранке,
почему Сталин не мог служить  царской?  Шпионы,  осведомители  -  все  это
существует, существовало и будет существовать тысячелетия. Никто на  свете
от такой работенки не гарантирован. Но ни с  единым  человеком  Шарок  эти
статьи не обсуждал - не читал, не знает, не ведает,  слыхом  не  слыхивал.
Одно  упоминание  об  этом  может  стоить   головы.   Во   всем   соблюдал
осторожность.  Как-то,  передавая   Шпигельгласу   очередной.   "Бюллетень
оппозиции", сказал: "Я  этой  блевотины  даже  читать  не  хочу".  На  что
Шпигельглас ответил: "Нет, почему же, своих врагов надо знать".  С  такими
рассуждениями Шпигельгласу несдобровать. И Троцкому  несдобровать.  Лучший
друг его сына наш агент. И сын, и отец ему доверяют, считают  преданнейшим
человеком, забыли, что  слова  "преданный"  и  "предатель"  одного  корня.
Доверять никому нельзя. Троцкий этого не понимает  и  потому  погибнет.  А
товарищ Сталин понимает, не доверяет никому, всех истребляет вокруг  себя,
в этой мясорубке погибают предатели, правда, погибают и преданные люди.
   В  конце  января  Зборовский  сообщил  Шароку,  что  Седов  плохо  себя
чувствует, жалуется на боли в животе.  Конечно,  живот  может  заболеть  у
каждого, но при этом сообщении  что-то  мелькнуло  в  глазах  Зборовского,
как-то  по-особенному  прозвучал  его  голос.  Шарок  понял   -   известие
чрезвычайной важности, такая ситуация _заранее оговорена_ - и шифровкой  в
Москву  информировали  Шпигельгласа.  Тот  приказал  о  здоровье   "сынка"
докладывать ежедневно,  завтра  же  в  Париж  прибудет  "Алексей",  Шароку
следует организовать встречу "Алексея" с "Максом", но самому в ней участия
не принимать.
   "Алексея" Шарок видел как-то мельком, в Москве, на Лубянке.  Его  тогда
удивило, что этот незначительный с виду человек, бывший боксер, так хорошо
владеет французским. Почему так хорошо владеет, стало понятно, когда Шарок
узнал, что  "Алексей"  входит  в  группу,  руководимую  Яковом  Исаковичем
Серебрянским.
   Выполняя  поручения  своего  тогдашнего  шефа,  Шарок  был  однажды   у
Серебрянского дома, в особняке на Гоголевском бульваре, познакомился с его
женой Полиной Натановной. Лицо значительное. Глаза  умные.  "С  биографией
тетя",  -  уважительно  подумал  Шарок.  Уже  на  улице,  перебирая   свои
впечатления, решил, что Серебрянский похож на римского патриция.  Среднего
роста,  плотный,  черты  лица  крупные.  Много  позже  Шарок  узнал,   что
Серебрянский, бывший эсер, руководит в их учреждении  группой  специальных
поручений, то есть акциями похищений и ликвидации противников. Сотрудников
этой группы чекисты за глаза называли "Яшины  ребята".  "Алексей"  был  из
этой группы, так что о цели его приезда догадаться было нетрудно.
   После свидания со Зборовским "Алексей" тут же исчез. Зборовский остался
на связи с Шароком и вскоре сообщил, что Седову стало  совсем  плохо,  его
положили в больницу на Rue Narcisse Dias под именем господина Мартена  (по
фамилии Жанны). Доступ к нему имели  только  Жанна  и  Зборовский.  Теперь
сообщения от Зборовского поступали ежедневно. Шарок передавал их в Москву.
Восьмого  февраля  Седову  удалили  аппендикс,  операция  прошла  успешно.
Девятого, десятого, одиннадцатого,  двенадцатого,  тринадцатого  состояние
больного было хорошим: ходит по палате. Четырнадцатого - новое  сообщение:
накануне вечером у Седова неожиданно начались галлюцинации.  Он  бегал  по
клинике, кричал что-то по-русски, упал на диван в кабинете директора.  Ему
сделали повторное переливание крови, но спасти не  удалось.  Шестнадцатого
февраля, находясь в состоянии комы, Седов скончался.  Вскрытие  ничего  не
показало. Да  оно  и  не  могло  ничего  показать.  Переданный  "Алексеем"
препарат был неизвестен французским врачам, действие его  вызывало  смерть
только на десятый день. Порошок был всыпан в еду перед отправкой Седова  в
больницу.



8

   Першило в горле, насморк, врачи посоветовали посидеть дома.  Сталин  не
поехал в Кремль.
   Хмурый день. По ЕГО приказу снег на веранде не убирали. Следов  на  нем
нет - никто не подходил. И,  как  всегда,  вид  нетронутого  белого  снега
успокаивал. Снег висел на деревьях, лежал на крыше караульного  помещения.
Снег с крыш убирали только тогда, когда ОН уезжал в Кремль, а пока  ОН  на
даче, взбираться на крыши, скрести лопатами  не  разрешалось  -  не  любил
скрежета над головой, не любил, когда сверху слышались шаги.  Даже  дорога
от ворот к дому не убиралась, боялись возней во дворе ЕГО разбудить.
   В комнате темновато, но Сталин не зажигал света - потерялось бы чувство
уюта, которое он обычно испытывал в такой вот хмурый зимний день в  тишине
и покое своего дома. Умылся. Бриться не стал, сегодня показываться некому.
   Валечка принесла на подносе завтрак.
   - Как чувствуете себя, Иосиф Виссарионович? Как здоровьичко?
   - Хорошо. В библиотеку пойду.
   Она робко посмотрела на него.
   - Что смотришь, не узнаешь?
   - Так ведь хотели вы, Иосиф Виссарионович, дома посидеть. И врачи...
   - Врачи разрешили библиотеку, - оборвал ее Сталин.
   - Тогда ладненько, чудненько.
   Это "ладненько", "чудненько" выразилось  вот  в  чем:  когда  Сталин  в
валенках, шубе и шапке-ушанке вышел из дома, дорожка от дома до библиотеки
была очищена от снега, крыльцо библиотеки  -  деревянного  дома,  на  этаж
врытого в землю, подметено. И в самой библиотеке тепло, проветрено.  Когда
успели?
   На стеллажах книги правильно стоят, по разделам, по алфавиту  ОН  легко
находил нужную, не мог терять времени на поиски. Карл Маркс  говорил,  что
его любимое занятие - рыться в книгах. Маркс  не  руководил  государством,
было время рыться в книгах.  Ленин,  пользуясь  Государственной  публичной
библиотекой, откуда книги выносить нельзя, каждый раз  просил  выдать  ему
книги на воскресенье, в понедельник утром вернет. Как глава  правительства
подавал пример соблюдения законов? Нет.  Просто  интеллигентская  привычка
свято с