н не имеет права  работать
в Генеральном штабе, в Генеральном штабе нужны умные люди, а  не  болваны.
Красная Армия должна  быть  единой  и  монолитной,  а  не  разделенной  по
социальному происхождению. У Ленина отец был дворянин, и, как  вы  знаете,
Владимир Ильич не отрекался от  своих  родителей.  Я  вас  прошу,  товарищ
Василевский, прошу вас и ваших братьев, немедленно  установите  со  своими
родителями связь, оказывайте им  систематическую  материальную  помощь.  И
передайте об этом секретарю вашей партийной организации, конечно,  если  к
тому времени он еще будет секретарем  и  если  он  еще  будет  работать  в
Генштабе.



4

   Мария Константиновна передала Глебу письмо из Москвы: Комитет по  делам
искусств предлагает ему выбрать город, где он сможет работать художником в
Театре юного зрителя. Среди  названных  городов  был  Калинин.  Там  новый
художественный руководитель, старого уже нет, из-за него Глеб в свое время
ушел из театра. Глеб выбрал Калинин.
   Но  не  торопился.  Оттягивал  отъезд,  и  было  ясно:  из-за  Лены.  С
нетерпением ждал ее прихода во Дворец, провожал домой, возвращался хмурый,
озабоченный, раздевался, ложился спать. Влюбился. Перестал  встречаться  с
девками. И Саша перестал - надоело. И по-крепкому больше не выпивали.
   Глеб звонил в Калинин, узнал, что и как, звонил  в  Ленинград,  выбивал
нужные документы. Ходил в местные театры на спектакли, смотрел декорации.
   Однажды пришел во Дворец взволнованный.
   - Арестовали Мишу Каневского. И еще, говорят, кое-кого. Подчищают Уфу:
   - После занятий съездим к Лене, - сказал Саша.
   - Ночью всех в бараке переполошим. Ехать надо сейчас, пока светло.
   - Поработай с группой вместо нас, - попросил Саша  Стасика,  -  поиграй
для них, пусть тренируются.
   Остановили машину, доехали до заводского поселка.
   У  барака  на  завалинке  сидели  три  женщины,  одна,  старая,  седая,
опиралась на палку, другие помоложе.
   -  Бабоньки,  -  заулыбался  Глеб,  -  просьба  есть,  вызовите   сюда,
пожалуйста, Будягину Елену Ивановну. Сами боимся заходить.
   - Чего боитесь-то? - спросила старуха. У нее  были  живые,  беспокойные
глаза.
   - Барак ваш женский, сцапают нас девки, не отпустят.
   - Такое возможно. - Старуха засмеялась. - Вон вы какие пригожие. Откуда
будете?
   - Из той же деревни, на одной печке валенки сушили.
   - Балагур ты, - покачала головой старуха, - как тебя звать-то, что Лене
сказать?
   - Твои, мол, деревенские пришли, гостинцы принесли.
   Лена вышла в том же простеньком платье, в котором приходила  во  Дворец
труда, удивленно посмотрела на них, оглянулась почему-то.
   - Идите на детскую площадку, - подсказала старуха, - там скамейка есть.
   Возле песочницы что-то поблескивало в траве, Лена наклонилась,  подняла
совок, заржавленный, с облупившейся краской на деревянной ручке.
   - Кто-то потерял.
   - Арестован один наш  знакомый  пианист,  высланный  из  Ленинграда,  -
сказал Саша, - говорят,  еще  кого-то  забрали.  Видно,  подбирают  отсюда
высланных. Может коснуться и тебя.
   Она молча слушала,  вытирая  носовым  платком  совок.  Наконец  подняла
глаза.
   - У нас на заводе все спокойно.
   - Это вопрос времени.
   - Безусловно, но пока не закончат строительство завода, я думаю, никого
не тронут, тем более простых рабочих, их и сейчас не хватает.
   - Когда кончат строить?
   - К концу месяца.
   - И ты намерена дожидаться ареста?
   - Что я могу сделать?
   - Уехать.
   - Куда?
   Поднялся со скамейки Глеб.
   - Лена, не будем терять времени. Едем в Калинин.  Немедленно.  Там  мой
дом, работа, есть свои люди. Мы распишемся, вы возьмете мою  фамилию,  ваш
сын будет жить с нами, он станет и моим сыном.
   Она перестала крутить совок, спрятала платок в  карман,  посмотрела  на
Глеба исподлобья.
   - Милый Глеб, спасибо вам. Я знаю, я была бы счастлива с вами.  Но  они
меня все равно найдут, тогда со мной пострадаете и вы. А я не хочу,  чтобы
вы пострадали.
   - Никто никогда вас не найдет, - возразил Глеб, - я сберегу вас.
   - Когда началось мое дело, - сказал Саша, - наш сосед  посоветовал  мне
уехать. Я его не послушался. И зря. Сейчас ты совершаешь ту же ошибку.
   Она покачала головой.
   - Ты был тогда свободен и волен был ехать куда хочешь. А  я,  уехав  из
Уфы, совершу побег, объявят всесоюзный розыск, найдут и будут  судить  уже
не только как "члена семьи". Жаль, Глеб, что  мы  не  встретились  с  вами
раньше, я не  раздумывая  приняла  бы  ваше  предложение.  -  Она  ласково
посмотрела на него. - В сущности, Глеб, вы мне предлагаете руку и  сердце,
так ведь?
   - Да, но я предлагаю вам еще и свободу.
   - Со мной вы сами ее лишитесь. И страшно  жить  с  мыслью,  что  каждую
минуту могут арестовать и тебя, и близкого тебе человека. -  Она  положила
Глебу руку на плечо. - А вы, Глеб, вы близкий мне человек... И  скажу  вам
честно, для таких, как я, нет большой  разницы  между  всем  этим,  -  она
показала на бараки, на мрачные заводские корпуса, - и лагерем. В лагере, я
думаю, даже спокойнее.
   Тихий летний вечер, еще светло, но  в  бараках  мелькает  свет,  и  уже
взошла Венера - первая вечерняя звезда, дым поднимается из заводских труб.
Мирный пейзаж, черт бы его побрал!
   - Значит, в лагере тебе будет спокойнее?
   Она внимательно посмотрела на Сашу,  услышала  в  его  голосе  недобрую
интонацию.
   - Да, я так думаю.
   - И за кого тебе будет спокойнее? Может быть, за  сына?  Тебе  от  него
будут передавать поцелуи, а ему от тебя шоколадки?
   - Ты жестоко говоришь со мной, Саша.
   - Говорю так,  как  вы  того  заслуживаете.  Неужели  опыт  собственных
родителей вас ничему не научил? Дали себя заглотнуть,  подставили  головы.
Розыска боишься! Какой суд тебя судил?  Никакой!  Какой  срок  тебе  дали?
Никакого!  _Незаконно_  приказали  уехать  в  такой-то  город.  И  вы  все
безропотно подчинились, уехали дожидаться здесь лагеря. Ведь у тебя чистый
паспорт. Через три дня вы с Глебом зарегистрируетесь, и тебе дадут  новый,
с другой фамилией. И  никто  тебя  не  найдет.  Но  ты  боишься,  трусишь!
Привыкли жить рабами, рабами и помрете. И поделом!
   Опустив голову, она молчала, долго молчала, потом сказала Глебу:
   - Глеб, вы стоите лицом к бараку. Сколько там женщин на скамейке?
   - Четыре.
   - А когда вы пришли, были три?
   - Да.
   - Четвертая в зеленой кофточке?
   - Да.
   - Одна из тех, кто следит за  нами.  Поэтому  я  и  не  разрешала  себя
провожать до барака. И если я сейчас с вами уйду и не вернусь  ночевать  и
тем более не выйду утром на работу, меня кинутся искать.  Мы  можем  прямо
сейчас уехать? Есть поезд?
   - Ленинградский поезд днем, в двенадцать часов.
   - Вот видите! Я могу уйти только в выходной.
   - Когда он у тебя? - спросил Саша.
   - Послезавтра.
   - Рискованно ждать, - сказал Глеб,  -  не  обязательно  ехать  поездом,
можно пароходом, а потом где-нибудь пересесть.
   - Милый Глеб, у них свои люди и на вокзале,  и  на  пристани,  даже  на
автобусной станции. У нас кое-кто пытался уехать,  поймали.  Важно,  чтобы
здесь хватились возможно позже, поэтому бежать  надо  в  выходной.  -  Она
усмехнулась. - Какое слово - "бежать"...
   - Мне оно нравится, - пытался пошутить Глеб.
   Саша встал.
   - Послезавтра  утром  мы  ждем  тебя  у  нас  дома.  Постарайся  прийти
пораньше, могут возникнуть другие варианты.
   - Я буду ровно в девять. Как вы понимаете, без вещей. - Она улыбнулась,
наконец-то это была ее прежняя застенчивая улыбка. - Придется  вам,  Глеб,
справлять мне новый гардероб.
   На  следующий  день  Глеб   оформил   увольнение.   Семен   Григорьевич
поморщился, но никуда не денешься - человеку надо к новому  месту  службы.
Глеб ему сказал, что уедет дня через три, а сам взял билеты на завтра,  на
ленинградский поезд, были у него знакомые в городской кассе, все сделали.
   Вечером дома, собирая вещи, Глеб говорил Саше:
   - Хватятся ее, а она уже в Калинине, пока расчухаются, она уже Дубинина
Елена Ивановна. Звучит?
   - Звучит.
   - Всесоюзный розыск? Это милиция, прописка, отделы кадров.  В  загс  не
сунутся. Тем более ее старый паспорт  перечеркнут  и  отдадут  мне,  девки
знакомые, а я его сожгу.  Заберем  ее  сына,  а  там,  глядишь,  и  своего
соорудим. Как думаешь?
   - Дело нехитрое.
   Глеб закрыл наконец чемодан, поставил на него баян, подсел к столу.
   - Ну что, по прощальной?
   - Учти, при Лене тебе придется с этим сократиться.
   - Не беспокойся. Все будет в пределах разумного.  Ведь  мне,  дорогуша,
уже под тридцать. Как это твой Пушкин говорил насчет женитьбы?
   - "Кто в двадцать лет был франт иль хват, а в тридцать выгодно женат".
   - Вот за это давай и дернем!
   Они выпили. Глеб закрыл бутылку, поставил в шкаф.
   - Все! Тебе оставляю.
   Снова сел за стол.
   - Не хочу, дорогуша, произносить лишних слов...
   - Твоя молчаливость мне известна, - рассмеялся Саша.
   - Вот именно. Но скажу тебе так. Когда я  ее  на  почте  увидел,  сразу
понял - это моя судьба. И не в том дело, что красавица, языки знает, дело,
дорогуша, совсем в другом...
   Он помолчал, потом продолжил:
   - Ведь она одной с тобой породы - деликатная. Но в ней это  вызывает  у
меня нежность, благоговение, извини за такие высокие слова. Ты  мужчина  и
должен быть в этом мире бульдогом с мертвой хваткой. А  она  женщина,  она
бульдогом быть не может. Вот Ульяна твоя...
   - Возьми ее себе.
   - Неважно чья. Ульяна - бульдог. А Лена - женщина, я ее защищать  хочу,
оберегать от этого хамского мира. Я когда услышал, что она шпалы  таскает,
хотел пойти туда и перебить  всех  этих  директоров  и  прорабов  -  сами,
сволочи, таскайте, вот какое состояние у меня было. Одного  не  могу  себе
простить: почему две недели назад, как только получил  письмо  из  Москвы,
сразу не увез ее.  Оробел,  дорогуша.  Такая  женщина!  Как  подойти?  Как
сказать? Как предложить? А  узнал  про  Каневского,  сразу  решил  -  надо
выручать, спасти во что бы то ни стало. Любит не любит, не имеет значения,
главное - увезти отсюда... А теперь, слышал? "Вы мне близкий человек". А?!
"С вами я была бы счастлива".  Как,  дорогуша?!  Тебе  кто-нибудь  говорил
такие слова? Мне нет, никогда!
   - Лена замечательная, - сказал Саша, - я много лет ее знаю.  Я  рад  за
тебя и рад за нее.  А  теперь  давай  спать  ложиться.  Привыкли  с  тобой
дрыхнуть до полудня, а завтра рано вставать...


   В девять часов они были готовы, но Лена запаздывала.  Глеб  подходил  к
окну, смотрел, не идет ли, метался по комнате.
   - Что-нибудь задержало, - успокаивал его Саша, - сейчас придет.
   Время подошло к десяти, потом к одиннадцати... Поезд через час...
   - Может быть, она прямо на вокзал поехала? - предположил Глеб.
   - Такой глупости она не сделает, скорее всего, отменили выходной.
   В двенадцать часов они поехали к Лене.
   На завалинке, опираясь на палку, сидела та старуха, что разговаривала с
ними в прошлый раз. Увидев Сашу и Глеба, тихо сказала:
   - Идите, идите, ребята, нету Лены.
   - Когда ее забрали?
   - Вчера, идите, идите.
   Они не двигались с места.
   Старуха поманила Глеба пальцем.
   - Сынок, а какой она нации?
   - Русская она.
   - А веры-то какой? Православной или еще какой?
   - Православной.
   - Дай ей Бог, - прошептала старуха.



5

   В вестибюле здания НКВД на улице Егора Сазонова они  заполнили  анкету:
Будягина Елена Ивановна, 1911 года рождения, адрес - поселок Нефтегаз, кто
запрашивает - Дубинин Глеб Васильевич, степень родства...
   - Напиши - жених, - посоветовал Саша.
   - Нет, напишу - двоюродный брат, так вернее.
   - Не лезь в родственники к Будягину, понял? Пиши - жених!
   - Женихом может назваться всякий, пошлют к едрене фене. А родственнику?
Пусть попробуют не выдать справку!
   - Только не задирайся. Без эксцессов!
   - Сам знаю, дорогуша! Главное, ты не суйся, всю музыку испортишь.
   Он подошел к окошку, постучал, сдал анкету.
   - Ждите!
   Ждали они долго, хотя народу в  вестибюле  было  немного.  Выходили  по
очереди на улицу покурить, Саша купил на углу в газетном киоске  "Правду",
проглядел: победы Гитлера в Европе, нерушимая дружба с Германией, убийство
Троцкого, совершенное "одним из его ближайших  людей  и  последователей...
Его убили его же сторонники, с ним покончили  террористы,  которых  он  же
учил убийству из-за угла, предательству и злодеяниям".
   Сами, конечно, и убили! Всех считают идиотами.
   Глеб ходил взад и вперед по приемной, нетерпеливо поглядывая на окошко.
   - Дубинин!
   Глеб подошел. Саша встал сбоку.
   - Паспорт!
   Саша схватил его за руку - не давай!
   - Зачем вам мой паспорт?
   -  Справки  выдаются  при   предъявлении   документа,   удостоверяющего
личность.
   Глеб вынул паспорт, оттолкнул Сашу, протянул.
   Окошко захлопнулось.
   Они отошли в сторону.
   - Зачем ты им отдал паспорт?! Сказал бы - нет с собой. Сейчас ухватятся
- нашли в Уфе родственника Будягина. Давай мотать отсюда, пока не  поздно!
Добудешь в Калинине новый паспорт.
   Он потянул Глеба к выходу, но тот опять оттолкнул его.
   - Положил я на них с прибором! И пока не узнаю,  где  Лена,  отсюда  не
уйду.
   Переубедить его было невозможно. Глеб, всегда такой осторожный,  теперь
шел напролом.
   Рядом с окошком открылась  дверь,  в  ней  возник  толстый  приземистый
энкаведешник в очках. Поднял к глазам бумагу:
   - Дубинин!
   - Я Дубинин.
   Энкаведешник внимательно посмотрел на  него,  открыл  дверь  пошире  и,
придерживая ее рукой, сказал:
   - Пройдемте!
   - Зачем?
   - Там вам скажут зачем, пройдемте!
   Глеб приблизил к нему искаженное гневом лицо.
   - А почему там, почему не здесь?
   Энкаведешник отступил на полшага, снова поднял к очкам бумагу.
   - Вы наводите справку о... Будягиной Елене Ивановне?
   - Да, я.
   - Вот вам там и дадут справку.
   Саша подошел к ним.
   - Глеб, на работу опаздываем.
   Энкаведешник воззрился на него.
   - А вы кто?
   - Товарищ. Шли на работу, попросил зайти с ним сюда. Вот зашли.
   - И идите. Товарищ вас догонит. Пройдемте, гражданин Дубинин.
   - Глеб! - Саша схватил его за рукав.
   Энкаведешник грубо оттолкнул его  плечом  и,  войдя  вслед  за  Глебом,
захлопнул дверь.
   Ненависть,  отчаяние,  сознание  собственного  бессилия  душили   Сашу,
Кричать, протестовать? Выскочит  дюжина  амбалов  с  квадратными  мордами,
скрутят, изобьют, утащат в камеру, а оттуда путь известен. Власть в стране
захватила банда уголовников, как с ней бороться?! Идти на  верную  смерть?
Никому ничего его гибель не даст, никто о нем даже не узнает.
   Саша  вышел  на  улицу,  остановил   машину,   назвал   адрес.   Семена
Григорьевича. У него с Глебом  давние  отношения,  к  тому  же  Семен  вел
занятия в клубе НКВД, какие-то связи наверняка возникли, может, нажмет  на
нужные кнопки, выручит Глеба?
   Семен Григорьевич выслушал Сашин рассказ, обещал что-нибудь узнать. А к
концу дня сообщил, что ничего узнать не удалось, и, глядя мимо Саши, своим
красивым, актерским голосом добавил:
   - Ваши две группы,  Сашенька,  закончу  я  сам,  а  вы  сегодня  можете
получить у Нонны расчет за отработанные часы.
   Так. Избавляется от него. И Глеба выручать не будет.
   - Ну что ж, - согласился Саша, - могу получить расчет. Но  это  еще  не
все, Семен Григорьевич.
   Тот выжидающе смотрел на него.
   - Расчет - это еще не все, Семен Григорьевич, - повторил Саша, -  нужно
выдать мне справку: работал у вас с такого-то по такое-то, сделать отметку
в паспорте об увольнении, да, кстати... -  Он  вынул  из  кармана  пиджака
документы,  нашел  профсоюзный  билет,  открыл  его.  -  Точно,   у   меня
профсоюзные взносы не уплачены  за  последние  три  месяца.  Вот  какой  я
безответственный должник.
   - Саша... Но вы понимаете?! Вам придется здесь задержаться.
   Саша пожал плечами.
   - Я никуда не тороплюсь. Может быть, найду другую работу.
   Брови у Семена Григорьевича поползли вверх.
   - Я считал вас более благоразумным. Вашего ближайшего друга арестовали.
И женщина, которую вы мне рекомендовали, также арестована.
   - Ай-ай-ай, - засмеялся Саша, - какое гнездо, оказывается,  вы  у  себя
свили, Семен Григорьевич.
   Он наслаждался  его  испуганным  видом.  Хочет,  чтобы  Саша  мгновенно
смылся. Нет, не смоется! Не убежит, не  удерет!  Уедет,  _когда  захочет_.
Посадят? Сажайте.  Но  бежать  сломя  голову  он  не  собирается.  Да,  он
бессилен, ничего не может сделать для Лены и Глеба, но так просто он их не
бросит.
   - Позвольте, позвольте... -  В  голосе  Семена  Григорьевича  зазвучали
скандальные нотки. - Эту женщину я и  в  глаза  не  видел,  а  как  только
услышал ее фамилию, сразу отказался взять на работу.
   - Ставите себе это в заслугу? Ладно, не  будем  морализировать  на  эту
тему. Все  ясно:  хотите,  чтобы  я  уехал.  Получили  указание  от  Марии
Константиновны?
   - Да, Мария Константиновна также считает, что самое правильное для  вас
было бы уехать.
   - А вам она не советовала уехать?
   - Нам еще две группы надо заканчивать.
   -  Наверно...  "Две  группы".  Не  будете  вы  их  заканчивать,   Семен
Григорьевич. Смоетесь от греха  подальше.  Вернете  деньги  за  недоданные
часы, чтобы не было претензий,  чтобы  не  разыскивали  вас.  И  все  свои
документы оформите как положено.  Вот  и  я  того  же  требую.  И  у  меня
документы должны быть в порядке. Передайте это Марии Константиновне.
   Мария Константиновна, неприязненно взглянув на Сашу, поставила  штампик
в его паспорте, сама наклеила марки в профсоюзном билете и выдала  справку
о работе  в  Башкирском  республиканском  Гастрольбюро.  Справка  была  на
официальном бланке, но подписана: "Руководитель  курсов  С.Г.Зиновьев".  И
взялась за телефонную трубку, давая понять Саше, что, мол,  все,  иди,  не
рассиживайся тут! Жест был пренебрежительный, хамский.
   - Спасибо. - Саша забрал бумагу, не спеша засунул в  карман  паспорт  и
профсоюзный билет. - Я буду, вероятно, в Москве.  Что  прикажете  передать
Ульяне Захаровне?
   - Ульяне Захаровне? - Она нагло посмотрела на него. - Разве  вы  с  ней
знакомы?
   Ну и баба!
   - Забыла? - Саша изобразил на  лице  удивление.  -  И  я  тоже  малость
запамятовал. С  кем  это  я  в  уютной  комнатке  пил  водку  и  закусывал
грибочками, с кем лежал на кроватке под зеркальцем? Может быть, напомнишь?
   Она сидела за столом, не поднимая головы, на ее  бурятском  лице  резко
обозначились скулы.
   - Молчишь? - Саша кивнул на телефон. - Что  же  милицию  не  вызываешь?
Караул не кричишь? У меня в кабинете хулиганят!.. Боишься? Про грибочки  и
про кроватку расскажу? Не бойся, не расскажу. Не хочу руки о тебя марать!


   Глеб не вернулся ни на следующий день, ни через неделю. И за его вещами
не приходили. Ублюдки,  подонки!  Никогда  еще  не  испытывал  Саша  такой
ненависти, такой жажды отмщения. Дожить бы только до часа, когда  наступит
возмездие.
   Он рассчитался с хозяйкой, собрал чемодан Глеба. С  Лени-баяниста  взял
слово, если через пару месяцев Глеб  не  вернется,  Леня  отошлет  чемодан
тетке. Глеб ушел из дома в тенниске и сандалиях на босу ногу. Пропадет  на
этапе без теплой одежды. А тетка, может быть, сумеет ему переслать.
   На  почте  девочки  упаковали  баян  Глеба  в  фанерный  ящик,   обшили
мешковиной, надписали: "Осторожно, стекло". В посылку Саша вложил  письмо,
объяснил тетушке, что произошло, посоветовал,  куда  обратиться,  написал,
где оставил вещи Глеба.
   Позвонил маме. Говорил спокойно, весело, как всегда. О том, что уезжает
из Уфы, ни слова. В конце разговора как бы мельком, но  достаточно  внятно
сказал:
   - Тут Лена была, с которой мы вместе в школе учились.
   - Да, да, знаю.
   - Она заболела, надолго... Передай родным, кого знаешь. Ты поняла меня?
   - Да, да, понимаю, я передам.
   Мама, конечно, имеет в виду Варю. Ей передаст.



6

   Нина  была  доволь